Анжелика в Новом Свете, стр. 102

Он бросил взгляд на лицо Пон-Бриана, уже изменившееся под действием мороза и северного ветра, и этот покоящийся среди поблескивающих слитков золота труп казался мрачным символом тщеты ценностей мира сего.

— Учитывая побуждения, толкнувшие вас на убийство этого человека, — вновь обратился он к графу де Пейраку, — мы очень хотели бы рассматривать его не как враждебный с вашей стороны акт по отношению к Новой Франции, хотя мы не можем не скорбеть при виде такого насилия. Мессир де Ломени и я сам, мы долго прожили в этом весьма ограниченном кругу людей еще в те времена, когда колония только зарождалась, и мы знаем, какая строгая дисциплина нужна, чтобы не дать распоясаться демону сладострастия, но мы молились…

— У меня не монастырь! — сказал Пейрак. — У меня есть порох и веревка… и шпага для дворян…

— В вас нет святости…

— Нет! Избави меня Бог от нее!..

Они оба держались с крайней заносчивостью, словно готовы были вот-вот взяться за оружие. Парадоксальность ответов графа де Пейрака, окрашенных дерзкой иронией, приводила канадцев в негодование. Этот человек тоже оказался именно таким, каким рисовала его молва: черный дьявол рядом с дьяволицей, бросающий вызов своими гримасами и искрометным взглядом.

Напряжение достигло крайней точки.

Анжелика спустилась по ступенькам в залу и подошла к ним.

— Сядьте к огню, судари, — сказала она мелодичным спокойным голосом. — Вы так изнурены…

И видя, что граф де Ломени совсем слабеет, она обхватила его рукой и поддержала.

— Что делать с трупом? — прошептал Жак Виньо на ухо графу де Пейраку.

Хозяин Вапассу знаком показал, чтобы его вынесли во двор, на холод, в ледяной мрак.

Другого выхода не было. Мертвым здесь не место.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. УГРОЗА

Глава 1

Что это с ней? Может, она слишком мало спала, или это из-за ночных волнений, или, может, во всем виноват парализующий холод, который все усиливается? Проснувшись, Анжелика не в силах была шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Она не осмеливалась шелохнуться, боясь, что ее начнет трясти как в лихорадке. Крохотное окно, затянутое вместо стекла рыбьим пузырем, сплошь было покрыто слоем инея. Сквозь него просачивался скупой свет. Достаточный, однако, чтобы догадаться, что час уже поздний. Обычно в Вапассу поднимались, едва начинал брезжить рассвет… Но в это утро все спали как убитые.

Анжелика твердила себе, что должна встать и разжечь огонь в очагах, но проходила минута за минутой, а она продолжала пребывать в оцепенении, которое, казалось ей, она никогда не сможет превозмочь.

Она подумала — такая мысль уже мелькнула у нее однажды, на следующий день после той ночи любви, — уж не беременна ли она. Это сразу вывело ее из дремоты, хотя она и не знала, огорчаться ли ей или радоваться, как радуется большинство женщин, когда чувствует под сердцем зарождение новой жизни.

Она покачала головой. Нет, это не то.

Это что-то другое.

Какая-то смутная тревога, почти страх словно бременем легли на форт. С тех пор как они пришли в Вапассу, она впервые испытывала такое чувство.

И тогда она вспомнила.

У них в доме чужие.

Нет, конечно, она не сожалела, что они спасли их, но какой-то внутренний голос подсказывал ей, что вместе с ними в дом вошла угроза.

Она поднялась тихонько, чтобы не разбудить мужа, который спал подле нее, как всегда, спокойным, тихим сном.

Быстро натянув на себя поверх белья шерстяные рейтузы и бумазейное платье, она надела еще меховую безрукавку, а потом длинную накидку и наконец почувствовала себя лучше.

Каждую неделю они прибавляли к своей «сбруе» еще что-нибудь теплое. Госпожа Жонас шутила, что к концу зимы они, все три женщины, в своих многочисленных одежках станут такими толстыми и неповоротливыми, что им скорее придется не ходить, а перекатываться с боку на бок.

Как всегда, Анжелика опоясалась своим кожаным поясом, на котором она всегда носила справа в кобуре пистолет, а слева ножны, одни с кинжалом, другие с ножом. К ним постоянно прибавлялись разные необходимые мелочи, которые она затыкала за пояс: какой-нибудь шнурок, перчатки для грязной работы, теплые рукавицы, кошелек…

Зато, когда все было у нее под рукой, в нее вселялась уверенность, что она во всеоружии, что она готова ко всему, чего бы от нее ни потребовали… А один Бог знает, чего только от нее ни требовали…

Волосы Анжелика чаще всего закручивала в высокий шиньон, на который надевала плотный чепец с полями, слегка приподнятыми по бокам, — так носили свои чепчики богатые дамы в Ла-Рошели.

Этот головной убор подчеркивал правильный овал ее лица, придавая ему строгость, суровость. Анжелика принадлежала к числу женщин, которые вполне могут довольствоваться одним лишь этим столь скромным украшением. В нем она чувствовала себя непринужденно. Выходя во двор, она надевала иногда широкополую шляпу темно-каштанового цвета с сиреневым пером. Правда, редко, потому что широкие поля шляпы не позволяли, когда шел снег, набросить на голову меховой капюшон накидки.

Дома она носила мягкие расшитые замшевые сапожки индейской работы, и в них было тепло. Когда она выходила во двор, она надевала кожаные гамаши до колен и грубые башмаки.

Каждый день свежий, ослепительной белизны, накрахмаленный отложной воротник, а иногда даже и воротник с небольшим кружевом обрамлял шею дам, украшая их скромное платье. Только в этом, если еще добавить, что накрахмаленный чепец был такой же белоснежный, и выражалось их женское кокетство.

Анжелика вышла из своей комнаты как раз в тот момент, когда человек, стоявший у их двери, собирался постучать к ним. И, открыв дверь, она нос к носу столкнулась с Элуа Маколле.

Старый траппер с худым, скуластым, словно вырезанным из куска узловатого дерева, лицом, с черной щелью беззубого рта, в своем красном колпаке, снова плотно нахлобученном на его оскальпированный лоб, выглядел так, что человек даже с более крепкими нервами мог бы вздрогнуть, увидев его в полумраке.

Анжелика отшатнулась.

Старик чуть не упал на нее, и она увидела совсем рядом с собой его маленькие глазки, горящие, словно светлячки.

Это было непривычно — в такое время встретить Маколле в доме.

Она только открыла рот, чтобы поздороваться с ним, как он, приложив палец к вытянутым губам, знаком показал ей молчать. Потом с изяществом гнома старик на цыпочках пошел к входной двери и жестом пригласил ее последовать за ним.

Слышно было, как в глубине залы, за меховыми занавесками, потягивались и позевывали на своих нарах мужчины. Большой камин еще не был разожжен.

Анжелика закуталась в накидку, чтобы ее не пронял холод зимнего утра, прозрачного, словно сапфир.

— Что случилось, Маколле?..

Он все еще делал ей знак молчать и продолжал осторожно продвигаться вдоль снежного коридора, высоко поднимая ноги. Покрытый корочкой льда снег как-то странно попискивал под его ногами.

Это был единственный звук, нарушавший тишину.

На востоке все было окрашено розовым светом, окаменевший мир уже вырывался из ночной темноты.

Запах дыма, как обычно, витал в воздухе. Густой и неторопливый, дым тянулся сквозь щели между кусками коры, через отверстие в округлой крыше вигвама Маколле.

Анжелике пришлось чуть ли не на коленях проползать в вигвам вслед за стариком. В продымленном сумраке она не заметила ничего особенного. Тлеющие в очаге угли не могли как следует осветить лачугу, достаточно просторную, но загроможденную какими-то причудливыми предметами. И когда Анжелика различила фигуры троих индейцев, скрючившихся около очага, их полная неподвижность сразу же показалась ей странной.

— Вы видите? — проворчал старик.

— Нет, пока я ничего не вижу, — сказала Анжелика, кашляя от дыма, который драл ей горло.

— Подождите, сейчас я вам посвечу…

Он начал возиться со своим маленьким фонарем, сделанным из рога.