Анжелика и ее любовь, стр. 56

— Маленьким девочкам никогда не бывает скучно. Ведь жизнь такая чудесная. Смотри — уже и птица принесла тебе подарок.

Онорина фыркнула и уткнулась в плечо Анжелики. Как прекрасно, что у нее такая доверчивая мама!

И вообще сегодня вечером все идет очень здорово!

— А корабль стал хорошим. Он больше не качается.

— Верно.

Анжелика едва удержала вздох, бросив взгляд на непривычно гладкую, будто политую маслом, поверхность моря.

Наступал вечер, и ей подумалось, что таким, как сейчас, небо, должно быть, выглядело при сотворении мира: ласковое, густо-оранжевое, похожее на сочную мякоть спелого плода, и вместе с тем тяжелое и холодное, словно таящее угрозу.

Между едва заметными, с красным и золотым отливом волнами, будто в мираже, появлялись и исчезали какие-то странные черные и серые островки. Их непрерывное движение напоминало балет. «Я грежу», — подумала Анжелика, и ей захотелось протереть глаза.

С вантов послышался голос сицилийца:

— Эй, bambini! note 26 Кашалоты!

Дети, метавшие в самодельную мишень маленькие стрелки, разом бросились к фальшборту. Анжелику окружила радостно визжащая ватага. Старшие поднимали самых маленьких, чтобы они тоже могли полюбоваться зрелищем.

Так вот что она сейчас приняла за островки — кашалотов! Огромные лоснящиеся черные киты то всплывали, то вновь погружались в глубину, и сквозь прозрачную толщу воды их и без того гигантские тела казались еще больше.

Вот на поверхность эффектно вынырнула еще одна черная глыба с мощным выпуклым лбом, увенчанным бьющей вверх водяной струей, с могучим хвостом, прямым, как корабельный румпель.

— Это кит Ионы! — крикнул один из малышей, топая ногами. — Кит Ионы!

Его переполняла радость.

— Я хотела бы всегда жить на этом корабле! — сказала одна из девочек.

— А я хочу, чтоб мы никогда не приставали к берегу! — тут же добавила другая.

Анжелика, тоже увлекшаяся играми кашалотов, была ошеломлена.

— Так вы, стало быть, довольны, что находитесь здесь, на «Голдсборо»? — воскликнула она.

— Да, да! — хором закричали малыши.

— А вы? — спросила она детей постарше.

Северина, обычно такая замкнутая, выступила вперед.

— Да, здесь нам спокойно. Теперь мы уверены, что нас не отошлют в монастырь. И никто больше не пристает с этими католическими богословскими текстами, которые моя тетушка заставляла меня заучивать по многу страниц в день, когда я жила у нее на Сен-Мартен-де-Ре. Здесь мы имеем право думать сами.

Анжелика вздохнула с облегчением. Северина, вечно озабоченная Северина, теперь почувствовала себя свободной. Тяжкий груз тревоги за себя и за близких наконец-то спал с ее худеньких плеч и больше не давил на них, точно свинцовый плащ.

— И теперь мы не боимся, что попадем в тюрьму, — сказал Мартиал.

С самого начала плавания Анжелика не переставала удивляться неожиданной стойкости детей, всех детей. Они не стали ни злобными, ни плаксивыми, как того можно было бы опасаться, а если и заболевали, то у них хватало ума быстро выздоравливать. Зато родители не уставали хмуриться и жаловаться, что их чада сделались ужасно неугомонными и с ними нет никакого сладу. Да, черт возьми, дети, в отличие от взрослых, понимают, что спаслись от самого страшного. К тому же дома они никогда не пользовались такой свободой, как на этой тесной палубе. Не надо больше ходить в школу и корпеть над уроками или Библией.

— Если бы наши родители позволили нам немного полазать по вантам и поработать с парусами, было бы еще лучше, — заметил Мартиал.

— А меня один матрос научил вязать узлы, которых я раньше не знал, — сказал сын адвоката Каррера.

И все же старшие дети продолжали чего-то опасаться. Северина вдруг спросила:

— Госпожа Анжелика, а правда, что монсеньор Рескатор желает нам зла?

— Я в это не верю.

Она положила руку на хрупкое плечо девочки. Северина смотрела на нее с безграничным доверием и надеждой. Как и в Ла-Рошели, глядя на детей, Анжелика обретала ощущение вечности рода человеческого, и это примиряло ее с тем, что жизнь так быстротечна. Помогая этим детям выжить, она оправдывала собственное существование.

— Северина, разве вы не помните, что он и его люди спасли вас от королевских драгун, которые гнались за вами?

— Да, но наши отцы говорят, что не знают, куда он нас везет.

— Ваши отцы обеспокоены потому, что Рескатор и его матросы очень отличаются от нас. У них другой язык, другие обычаи. А когда люди так несхожи между собой, им иногда бывает трудно понять друг друга.

На это вдруг очень мудро ответил Мартиал:

— Но ведь страна, в которую мы плывем, тоже отличается от той, где мы жили раньше. И нам придется к ней привыкнуть. Ведь мы направляемся под иные небеса!

Маленький Жереми, которого Анжелика особенно любила, потому что он напоминал ей Шарля-Анри, отбросил в сторону светлую прядку, закрывавшую его голубые глаза, и воскликнул:

— Нас везут к Земле Обетованной!

У Анжелики вдруг стало легче на сердце. Ибо среди битвы со стихиями и злыми человеческими страстями, словно ангельский хор, зазвучали голоса детей, повторяющие:

— Мы плывем к Земле Обетованной!

— Да, — твердо сказала Анжелика, — Вы правы, малыши!

И движением, ставшим уже для нее привычным, повернулась к корме и вздрогнула, потому что на мостике стоял ОН и ей показалось, что ОН смотрит в ее сторону.

Глава 25

Видя ее в окружении детей, которые что-то оживленно ей говорили и которым она отвечала с улыбкой, он открывал для себя совсем незнакомую ему, новую женщину, и это повергало его в недоумение.

Коричневый плащ, спадающий с плеч длинными складками, делал Анжелику выше. Она сохранила гордую осанку даже в этих обносках, к которым он теперь наконец привык. Простота одежды лишь подчеркивала ее загадочность и благородство ее черт.

Она держала за руку свою маленькую рыжую дочку. Но он только что видел, как она страстно сжимала малышку в объятиях. Если это правда, что ребенок был зачат при трагических обстоятельствах и напоминает ей вовсе не о ночах любви, а только о пережитом ужасе, то откуда же берет она силы, чтобы улыбаться этой девочке и так горячо ее любить?

Берн сказал, что ее младшего сына зарезали у нее на глазах. Так вот что случилось с ребенком Плесси-Белльера…

Почему она была откровенна с этим протестантом, но так ничего и не сказала ему, своему мужу? Почему не поспешила — как сделали бы на ее месте многие женщины — рассказать ему жалостную повесть о своих несчастьях, которые могли бы оправдать ее в его глазах?..

Из-за стыдливости — стыдливости души и тела. Она не расскажет ему никогда. Ах, как же он злится на нее за это!

И не столько из-за того, что она стала такой, какая есть, сколько из-за того, что ее нынешний облик вылеплен другими и без его участия.

Он злился на нее — очень! — за ее спокойствие, за ее стойкость, за то, что, пережив тысячу опасностей и жесточайших невзгод, она посмела явить ему это нетронутое временем лицо, гладкое, как прекрасный песчаный берег, на который волны набегают снова и снова, но не могут оставить следа и притушить его ясный жемчужный блеск.

Неужели это та же самая женщина, которая дала отпор Мулею Исмаилу, выдержала пытки, голод, жажду?

А теперь он узнал про нее еще больше — что, встав во главе своих вилланов, она сражалась против короля! Что ее заклеймили королевской лилией… И вот она улыбается, окруженная стайкой детей, и вместе с ними любуется играми китов. «Посмею ли я сказать, что она не страдала?.. Нет… Но каким же словом можно охарактеризовать ее? Ее нельзя назвать низко павшей. Не назовешь ее и трусливой или равнодушной…»

Женщина благородной крови…

Нет, черт побери, он не может разобраться в этой незнакомке… Хоть его и называют магом, но здесь вся его хваленая проницательность оказалась бессильна. Как же подойти к ней теперь, чтобы снова завоевать ее сердце?