Анжелика и ее любовь, стр. 4

Он снял шляпу с перьями, которую носил поверх повязанного на пиратский манер черного атласного платка, и отвесил дамам изящнейший поклон.

— Сударыни, я пользуюсь случаем, чтобы сказать вам: «Добро пожаловать на мой корабль!» Я сожалею, что не могу предоставить вам больше удобств. Увы, ваше появление было для нас неожиданностью. И все же я надеюсь, что это путешествие не покажется вам слишком неприятным. Засим, сударыни, я желаю вам доброй ночи.

Даже Сара Маниго, привыкшая принимать соседей в роскошных гостиных своего особняка, не нашлась, что ответить на это великосветское приветствие. Необычная внешность того, кто его произнес, странный тембр его голоса, казалось, придающий словам оттенок насмешки и угрозы, повергли женщин в оцепенение. Они смотрели на корсара с ужасом. И когда Рескатор, поклонившись дамам еще пару раз, прошел между ними и в сопровождении похожего на белый призрак араба направился к выходу, кто-то из детей вдруг завизжал от страха и уткнулся лицом в широкую юбку матери.

И тогда робкая Абигель, собрав все свое мужество, отважилась заговорить. Сдавленным от волнения голосом она сказала:

— Мы признательны вам, монсеньор, за добрые пожелания и еще больше — за то, что сегодня вы спасли нам жизнь. Отныне мы будем ежегодно благословлять этот день.

Рескатор обернулся. Из сумрака, совсем было его поглотившего, вновь возникла его темная странная фигура. Он подошел к побледневшей Абигель, оглядел ее, коснулся рукой ее щеки и мягким, но властным движением повернул ее лицо к резкому свету ближайшего к ним фонаря.

Он улыбался, пристально всматриваясь в это прелестное лицо фламандской мадонны, в большие, светлые умные глаза, расширившиеся сейчас от удивления и растерянности. Наконец он сказал:

— Несомненно, приток стольких красивых девушек как нельзя лучше скажется на населении Американских островов. Но сумеет ли Новый Свет по достоинству оценить то богатство чувств, которое вы ему несете, моя милая? Я надеюсь, что сумеет.А до тех пор спите спокойно и перестаньте терзать свое сердце из-за этого раненого…

И жестом, в котором сквозило легкое презрение, он указал на мэтра Габриэля Берна.

— Я ручаюсь вам, что он вне опасности и вас не постигнет горе его потерять.

Рескатор уже вышел, и соленый морской ветер захлопнул за ним дверь, а свидетели этой сцены все никак не могли опомниться.

— По-моему, — мрачно сказал мэтр часовщик, — этот пират — сам сатана.

— Как вы посмели заговорить с ним, Абигель? — задыхаясь, проговорил пастор Бокер. — Привлечь к себе внимание человека такого сорта весьма опасно, дочь моя!

— А этот его намек на население островов, чью породу якобы улучшат.., какая непристойность! — возмутился бумажный фабрикант Мерсело, глядя на свою дочь Бертиль и надеясь, что она ничего не поняла.

Абигель прижала руки к горящим щекам. За всю ее жизнь добродетельной девы, даже не подозревающей, что она красива, ни один мужчина не осмелился повести себя с нею так вольно.

— Я.., я подумала, что мы должны поблагодарить его, — пролепетала она. — Каков бы он ни был, он все же рисковал свои судном, своей жизнью, своими людьми.., ради нас…

Ее смятенный взгляд метался между темным концом пушечной палубы, в котором скрылся Рескатор, и распростертым на полу мэтром Берном.

— Но почему он так сказал? — вскричала она. — Почему он так сказал?

Уронив лицо в ладони, она истерически разрыдалась. Шатаясь, ничего не видя от слез, она оттолкнула столпившихся вокруг нее единоверцев, бросилась в угол, и, прижавшись к лафету пушки, продолжала все так же безутешно плакать.

Этот внезапный срыв всегда такой спокойной Абигель стал для женщин сигналом к всеобщим стенаниям. Все горе, которое они так долго сдерживали, разом прорвалось наружу. Ужас, пережитый ими во время бегства через ланды и посадки на корабль подточил их самообладание. Как это часто бывает, когда опасность уже позади, женщины пытались успокоиться, выплескивая свое напряжение в криках и слезах. Молодая дочь Маниго, Женни, которая была беременна, билась головой о переборку и твердила:

— Я хочу вернуться в Ла-Рошель… Мой ребенок умрет…

Муж не знал, как ее успокоить. Маниго вмешался — решительно, но снисходя к женской слабости.

— Ну, ну, женщины, возьмите себя в руки. Сатана он или нет, но этот человек прав: все мы устали и нам пора спать… Перестаньте кричать. Я вас предупреждаю, что той из вас, которая замолчит последней, я плесну в лицо ковш морской воды.

Все мигом умолкли.

— А теперь помолимся, — сказал пастор Бокер. — Слабые смертные, мы до сих пор только и делали, что сетовали, и даже не подумали возблагодарить Господа за то, что он нас спас.

Глава 2

Воспользовавшись всеобщей сумятицей, Анжелика незаметно выбралась наружу. Поднявшись на верхнюю палубу по короткому трапу, она остановилась, держась за поручни. Ночь была холодная, сырая, но Анжелика и не думала мерзнуть — ее достаточно согревали возмущение и ярость.

Фонарям, укрепленным на мачтах и фальшборте, было не под силу разогнать кромешный мрак. Однако за основанием грот-мачты Анжелика различила освещенные изнутри красные витражи в апартаментах Рескатора. Уверенным шагом

— ибо ей невольно вспомнился навык хождения по качающейся палубе, приобретенный в Средиземном море, — она направилась в ту сторону.

По пути она столкнулась с каким-то невидимым в темноте существом и едва не закричала от испуга, почувствовав, как что-то обжигающе горячее стиснуло ее запястье. Она осознала, что это рука мужчины, а когда попыталась разжать ее, оцарапалась об острые грани бриллианта в его перстне.

— Куда это вы так бежите, госпожа Анжелика? — спросил голос Рескатора. — И зачем отбиваетесь от своей судьбы?

До чего же это злит — всегда разговаривать с маской! Он играл своим кожаным лицом, как демон. Анжелика почти не видела его в этой темени и когда подняла глаза на звук его голоса, у нее появилось ощущение, что она обращается к ночи.

— Так куда же вы направлялись? Ужели мне выпадет неслыханное счастье узнать, что вы шли на ют, желая найти там меня?

— Вот именно! — вскричала разъяренная Анжелика. — Потому что я хотела вас предупредить, что не потерплю, чтобы вы намекали на мое прошлое в присутствии моих спутников. Я вам запрещаю, слышите — запрещаю говорить им, что я была рабыней на Средиземном море, что вы купили меня в Кандии note 6, что я состояла в гареме Мулея Исмаила, и вообще что бы то ни было, что касается меня. Как вы посмели сказать им об этом? Какая неучтивость по отношению к женщине!

— С одними женщинами хочется быть учтивым, с другими — нет.

— Оскорблять меня я вам тоже запрещаю! Вы мужлан, начисто лишенный галантности… Пошлый пират.

Бросая ему это последнее оскорбление, она постаралась вложить в него как можно больше презрения. Она уже отказалась от попыток высвободиться, потому что Рескатор теперь сжимал оба ее запястья. Руки у него были горячие, как у человека здорового, привыкшего находиться на открытом воздухе в любую непогоду: и в жару, и в стужу, и это тепло передавалось ей, дрожащей от тревоги и злости.

Прикосновение его рук, поначалу так раздражавшее ее, теперь действовало на нее благотворно. Но она была не в состоянии осознать это. Рескатор казался ей каким-то мерзким существом, и в эту минуту ей очень хотелось его изничтожить.

— Вы не потерпите.., вы мне запрещаете, — повторил он за ней. — Честное слово, вы совершенно потеряли голову, маленькая мегера. Вы забываете, что на этом судне я — единственный хозяин и могу приказать вас повесить, бросить за борт или отдать на потеху моему экипажу, если мне так заблагорассудится. Таким же тоном вы, вероятно, говорили и с моим добрым другом д'Эскренвилем? Стало быть, его крутое обращение не излечило вас от безрассудной страсти к спорам с пиратами?

При упоминании о д'Эскренвиле в памяти Анжелики ожили образы минувшего. Еще вчера она начала терзаться, раздираемая между воспоминаниями о своих прошлых похождениях и сознанием того, что теперь она стала другой. И она чувствовала, что именно здесь, на этом корабле, рядом с человеком, который называл себя Рескатором, сольются, словно реки, все ее прежние жизни, такие многочисленные и разнообразные.