Анжелика и ее любовь, стр. 35

Стоя за портьерой, он видел, как она проснулась и тут же склонилась к ребенку. Его тогда обожгла ревность, потому что в свете заходящего солнца он увидел, что она куда красивее, чем он думал, и еще потому, что спросил себя, черты какого любовника старается она отыскать в лице спящей девочки? И хотя до этого он собирался подойти к ней и снять маску, сейчас он не мог сдвинуться с места, ибо между ними встала стена.

Он слышал, как она шепчет нежные слова, как тихо и страстно разговаривает с ребенком. Никогда она не вела себя так с Флоримоном, его сыном… И он дал ей уйти, так и не показавшись.

Когда, вновь надев маску и взяв секстант, Жоффрей де Пейрак вышел на трап, он сразу же увидел, что протестанты уже закончили свое молитвенное собрание и покинули верхнюю палубу. Он ощутил облегчение и в то же время — разочарование. Затем, запахнув плащ, собрался подняться на капитанский мостик, чтобы с помощью секстанта определить координаты судна, но тут его заинтриговало поведение мавра Абдуллы.

Слуга-марокканец, который последние десять лет следовал за ним, как тень, сообразовывая все свои действия с его желаниями, сейчас, казалось, вовсе не замечал его присутствия.

Он опирался на позолоченные деревянные перила у застекленных дверей личных апартаментов капитана и смотрел прямо перед собой своими огромными черными глазами. Несмотря на его небрежную позу, Жоффрей де Пейрак, привыкший распознавать душевные движения людей его расы, одновременно пассивных и страстных, догадался, что Абдулла чрезвычайно взволнован. Он чем-то походил на изготовившегося к прыжку зверя; его толстые лиловые губы дрожали на темно-бронзовом лице.

Заметив, что хозяин наблюдает за ним, он, не подавая вида, опустил глаза, расслабился и принял тот бесстрастный вид, который его, сурово муштруя, учили сохранять, когда он состоял в личной охране султана Мулея Исмаила. Один из самых красивых и метких стрелков стражи султана Марокко, он был подарен великому магу Джеффа-эль-Халдуну (так звали графа де Пейрака в Берберии), которого султан Марокко почтил своей дружбой.

Потом он плавал с графом де Пейраком по многим морям. Несколько раз в день он варил своему господину кофе, без которого тот, привыкнув к этому напитку за годы, проведенные в Леванте note 15, уже не мог обходиться. Абдулла спал у его дверей или на полу, возле его кровати, везде следовал за ним по пятам с заряженным мушкетом и бессчетное множество раз спас жизнь великого мага во время сражений, бурь и заговоров.

— Я провожу тебя, хозяин, — сказал он.

Но ему было не по себе, так как он по опыту знал, что Джеффа-эль-Халдун способен взглядом проникать в его мысли.

И действительно, взгляд хозяина был устремлен туда, куда только что смотрел он сам. Поймет ли Джеффа-эль-Халдун, что он, Абдулла, там видел и что, несмотря на окружающий их холод, зажгло в его крови львиный жар?

— Неужели тебе так не терпится прибыть в Америку, Абдулла? — спросил граф.

— Здесь или там — какая разница, — мрачно пробормотал мавр. — Ля-илляхи-илла-Алла-ва-Мухаммед-расулу-Алла note 16…

Вытащив из своей джеллабы note 17 маленький мешочек, он взял оттуда щепотку какого-то белого вещества и помазал им себе лоб и щеки. Рескатор наблюдал за ним.

— Откуда такая меланхолия, старина, и к чему этот карнавал?

Белые зубы мавра сверкнули в улыбке.

— О, господин, ты очень добр — ты обращаешься со мной, как с равным. Да сохранит меня Аллах от твоей немилости, и если мне суждено погибнуть, я молю его даровать мне смерть от твоей руки. Ибо в Коране сказано: «Если хозяин отрубит голову своему рабу, тот попадет в рай…»

И, просветлев лицом, Абдулла последовал за своим высокочтимым хозяином. Но вместо того, чтобы подняться на мостик, Рескатор спустился на несколько ступенек и по узкому настилу пошел на бак.

Абдулла вздрогнул всем телом. Стало быть, хозяин опять разгадал его мысли. Он следовал за своим господином со смешанным чувством нетерпения и страха перед неизбежным. Ибо теперь он знал — его смерть близка.

Глава 17

На баке протестантские женщины стирали белье. Их белые чепчики походили на стаю чаек, сгрудившихся на узкой полоске берега. Подойдя к ним ближе, Рескатор принялся отвешивать учтивые поклоны госпоже Маниго, госпоже Мерсело, старой деве тетушке Анне, чью эрудицию в области математики он уже успел оценить, кроткой Абигель — она при этом тотчас же залилась краской — и наконец молодым девушкам, которые не осмеливались поднять на него глаза, и выглядели точь-в-точь как смущенные воспитанницы монастырского пансиона.

Затем он прошел к грот-мачте и, встав к ней лицом, начал делать счисление по солнцу и своему секстанту.

Вскоре он почувствовал: за его спиной стоит ОНА.

Он обернулся.

Побледнев от сделанного над собой усилия, Анжелика выпалила:

— Вчера я сказала вам страшные слова. Я так испугалась за моего ребенка, что была сама не своя. Я хочу извиниться перед вами.

Поклонившись ей, он ответил:

— Благодарю вас за любезный поступок, хотя в нем нет ни малейшей нужды. Вам подсказало его чувство долга, однако он не может стереть ваши вчерашние слова, которые, впрочем, имели одно несомненное достоинство — они по крайней мере были искренни. Поверьте, я прекрасно вас понял.

Она бросила на него странный взгляд: в нем были одновременно и боль, и гнев.

— Вы совсем ничего не поняли, — вздохнула она.

И опустила веки, словно бесконечно устала.

«Раньше она никогда так не осторожничала, — подумал он. — Раньше она дерзко смотрела вокруг, даже когда ей бывало страшно. Признаться, этот взмах ресниц весьма впечатляет, но что за ним стоит: светское лицемерие или гугенотская скромность? Как бы то ни было, одно в ней осталось неизменным: она по-прежнему излучает здоровье и силу, как солнце пышет жаром в летний день. И, черт побери, у нее очень красивые руки».

Под его пронизывающим взглядом Анжелика терпела адские муки.

Ей хотелось возразить ему, но ни время, ни место не подходили для серьезного разговора. Стирающие женщины глазели на них, матросы тоже — впрочем, эти всегда не спускали глаз с капитана, когда он появлялся на палубе.

Несколько раз, с самого утра, Анжелика хотела пойти к нему и поговорить. Но ее удерживали смешанные чувства гордости и страха. И сейчас ее опять парализовал страх, и она в смущении потирала свои оголенные для стирки руки, которые ласково пригревало солнце.

— Девочка оправилась? — спросил он.

Она ответила утвердительно и решила, что ей лучше уйти и вернуться к своей лохани.

Вот так! Такова жизнь. Надо стирать белье. Ничего не поделаешь, если это ужаснет утонченного господина де Пейрака, злясь, говорила себе Анжелика. Может быть, видя ее сейчас, он поймет, что ей гораздо чаще приходилось заниматься тяжелой работой, чем танцевать на балах при дворе, и что если мужчина хочет сохранить женщину во всей ее красе и обольстительности и притом для себя одного, то ему следует хоть немного постараться, чтобы ее защитить.

Он дал ей понять, что они стали чужими друг другу. Возможно, придет день, когда они станут врагами. Ее все больше бесила его равнодушная снисходительность, его стремление унизить ее. Если бы их встреча произошла на берегу, она наверняка постаралась бы уехать от него подальше, чтобы доказать, что она не из тех женщин, которые цепляются за мужчину, если он их отвергает.

«К счастью, — говорила она себе, изо всех сил растирая щеткой белье, — мы плывем на корабле и не можем убежать друг от друга».

Она страдала и в то же время была счастлива — ведь он был здесь, во плоти и крови. Видеть его, говорить с ним — это уже чудо. Значит, будут и другие чудеса…

Поднимая глаза, она видела его спину, его плечи, обтянутые бархатным камзолом, перехваченную кожаным поясом талию, серебряную рукоять пистолета, выглядывавшую из кобуры на боку.