Анжелика и ее любовь, стр. 26

Он стоял, тяжело дыша, согнувшись — но виной тому была не столько физическая боль, сколько унижение от сделанных признаний.

Пейрак смотрел на него с удивлением.

«Ах, торговец, торговец, выходит, ты не так уж отличаешься от меня, — думал он. — Я тоже нередко вставал по ночам, когда эта дикая козочка не подпускала меня к себе, мучая своей холодностью. Я, конечно, не молился и не постился — вместо этого я смотрел в зеркало на свое неприглядное лицо и обзывал себя дураком».

— Да, с этим нелегко смириться, — тихо сказал Рескатор, как бы разговаривая сам с собой. — Осознать, что ты слаб и беспомощен перед лицом природных стихий: перед Морем, перед Одиночеством, перед Женщиной. Когда приходит час единоборства, мы теряемся, не зная, что делать… Но отказаться от битвы? Ни за что!

Берн снова повалился на свой соломенный тюфяк. Он задыхался, по его вискам струился пот. То, что он слышал, звучало столь непривычно, что он даже усомнился в реальности происходящего. Освещенный колеблющимся огоньком фонаря, шагающий взад и вперед по грязному, зловонному трюму, Рескатор более чем когда-либо походил сейчас на злого гения-искусителя. А он, Берн, боролся с ним, как некогда Иаков боролся с Богом.

— Вы кощунствуете, — выговорил он, отдышавшись. — Вы говорите о женщине так, будто это стихия, некая самодовлеющая сила природы.

— Но так оно и есть. Недооценивать могущество женщины столь же опасно, как и преувеличивать. Море тоже прекрасно. Однако вы погибнете, если пренебрежете его силой или не сумеете его покорить… Знаете, мэтр Берн, при встрече с женщиной я всегда начинаю с того, что кланяюсь ей, какова бы она ни была: молодая или старая, красавица или дурнушка.

— Вы надо мной насмехаетесь.

— Я открываю вам свои секреты обольщения. Вот только что вы с ними будете делать, господин гугенот?

— Вы пользуетесь своим дворянством, чтобы унизить и оскорбить меня, — взорвался Берн, задыхаясь от обиды. — Вы меня презираете, потому что вы знатный сеньор, или по крайней мере были им раньше, тогда как я — всего-навсего простой буржуа.

— Напрасно вы так думаете. Если бы, прежде чем возненавидеть меня, вы дали себе труд подумать, вы бы поняли, что я говорю с вами как мужчина с мужчиной, то есть на равных. Я уже давно научился оценивать людей по единой мерке — чего они стоят как личности. Так что у меня перед вами есть преимущество только в одном: я знаю, каково это — не иметь куска хлеба, не иметь ничего, кроме еще оставшейся в твоем теле жизни, которая быстро угасает. Вы всего этого еще не испытали — но наверняка испытаете. Что же касается оскорблений, то именно вы были на них куда как щедры: разбойник, грабитель…

— Пусть так, — проговорил Берн, тяжело дыша. — Но сейчас сила на вашей стороне, а я целиком в вашей власти. Что вы намерены со мной сделать?

— Вы — серьезный противник, мэтр Берн, и если бы я прислушался к доводам рассудка, то попросту убрал бы вас со своей дороги. Я бы оставил вас гнить здесь или.., вам известно, как поступают в таких случаях пираты, к которым вы меня приравняли? Они перекидывают через фальшборт доску и заставляют прогуляться по ней с завязанными глазами того человека, от которого хотят избавиться. Но не в моих правилах сдавать все козыри одному себе. Мне нравится рисковать. Я по натуре игрок. Не скрою — подчас это обходилось мне очень дорого. Тем не менее я намерен и на этот раз сыграть с судьбой и посмотреть, что получится. Наше плавание продлится еще несколько недель. Я верну вам свободу. А когда путешествие подойдет к концу, мы попросим госпожу Анжелику сделать выбор между вами и мной. Если она выберет вас, я вам ее уступлю… Но отчего этот кислый вид, откуда вдруг столько сомнений? По-моему, вы не очень-то уверены в победе.

— Со времен Евы женщин всегда влечет ко злу.

— Похоже, вы весьма низкого мнения даже о той из них, кого хотите взять в жены. Или вы совсем не верите в силу того оружия, которым собираетесь ее завоевать.., такого, к примеру, как молитвы, посты, что там еще.., привлекательность добропорядочной жизни в союзе с вами… Даже в тех чужих землях, куда мы сейчас направляемся, респектабельность в цене. Быть может, госпожа Анжелика ею прельстится.

В голосе капитана «Голдсборо» звучала насмешка, а протестанту эта речь причиняла невыносимые мучения. Сарказм Рескатора заставлял его заглянуть в собственную душу, и он заранее пугался, что обнаружит там сомнение. Ибо теперь он сомневался во всем: и в себе самом, и в Анжелике, и в том, что его достоинства могут соперничать с дьявольскими чарами человека, который бросает ему перчатку.

— Вы-то, конечно, считаете, что для завоевания женщины этого мало? — спросил он с горечью.

— Вероятно… Но ваши дела не так плохи, как вы думаете, мэтр Берн, — ведь у вас есть и другое оружие.

— Какое? — тотчас спросил узник, и в этом вопросе прозвучало такое мучительное беспокойство, что Рескатор даже почувствовал к нему некоторую симпатию.

Он глядел на торговца и думал о том, что опять, в который раз, поступает безрассудно, без нужды усложняя начатую игру, исход которой так для него важен. Но разве сможет он когда-нибудь узнать, какова Анжелика на самом деле, что она думает, чего хочет, если его противник будет лишен свободы действий?

Он с улыбкой склонился к ларошельцу.

— Знайте же, мэтр Берн, — если раненый мужчина сумел высадить дверь, дабы вырвать любимую из лап гнусного обольстителя, если, брошенный в темницу, он все же сохранил достаточно.., ну, скажем, темперамента, чтобы брыкаться как бык при одном упоминании ее имени, то такой мужчина, на мой взгляд, имеет в руках все козыри, чтобы крепко привязать к себе непостоянную женщину. Печать плоти — вот главный козырь, дающий нам власть над женщиной.., любой женщиной. Вы — мужчина, Берн, настоящий, отменный самец, и поэтому, не скрою, я отнюдь не с легким сердцем предоставляю вам право сыграть вашу партию.

— Замолчите! — крикнул ларошелец. Он был вне себя, негодование придало ему силы встать, и теперь он дергал свои цепи так, что, казалось, вот-вот их разорвет. — Разве вы не знаете, что сказано в Писании: «…Всякая плоть — трава, и вся красота ее, как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа».

— Возможно… Но признайтесь — пока Господь не подул, цветок донельзя желанен.

— Если бы я был папистом, — сказал Берн, изнемогая, — я бы сейчас перекрестился, потому что вы одержимы дьяволом.

Тяжелая дверь уже закрывалась. Вскоре шум шагов его мучителя затих, звуки голосов, переговаривающихся по-арабски, смолкли. Берн еще мгновение постоял, держась за переборку и снова рухнул на тюфяк. Ему казалось, что за эти несколько дней он прошел через что-то очень похожее на смерть. Он вступал в иную жизнь, в которой прежние ценности утратили свое значение. Так что же у него осталось?

Глава 12

До нижней палубы, где жили протестанты, Анжелика добралась, будто в сомнамбулическом сне. Она вдруг обнаружила, что сидит в знакомом закутке возле зачехленной пушки, рядом со своими скудными пожитками и при этом совершенно не помнит, как шла по верхней палубе, держа за руку Онорину, как спускалась по крутым трапам, обходила в тумане многочисленные препятствия: бухты note 13 каната, ушаты с водой, горшки с паклей, матросов, прибирающих судно после бури. Из всего этого она не увидела ничего…

И вот теперь она сидела в своем закутке, не понимая, зачем она тут очутилась.

— Госпожа Анжелика! Госпожа Анжелика! Где вы были?

Над ней склонилось хитрое личико маленького Лорье, Северина своей худенькой ручкой обняла ее за плечи.

— Да ответьте же.

Дети окружили ее. Все они были закутаны в жалкие обноски, в куски юбок, которые матери разорвали, чтобы укрыть их от холода, из-под лохмотьев торчали пучки соломы, напиханные туда для тепла. Лица детей были бледны, носы покраснели от холода.