Анжелика, стр. 82
Церемония бракосочетания по доверенности состоялась на испанском берегу, в Сан-Себастьяне. Герцогиня де Монпансье, пригласив с собой Анжелику, отправилась туда, хотя дочери Гастона Орлеанского, носившей траур по отцу, не полагалось присутствовать на подобном торжестве. Но она решила появиться на нем «инкогнито», то есть повязав голову атласным платком и не напудрив волосы.
Процессия, двигавшаяся по улицам города, произвела на французов впечатление какой-то странной вакханалии. Впереди шли сто танцоров в белых костюмах, с колокольчиками на ногах, жонглируя шпагами, а за ними пятьдесят мальчиков в масках били в тамбурины. Следом несли трех сплетенных из ивовых прутьев великанов, наряженных мавританскими королями, таких огромных, что они достигали второго этажа домов, гигантского святого Христофора, чудовищного дракона, превосходящего длиною огромного кита, и, наконец, под балдахином – святые дары в громадном золотом потире, перед которым толпа преклоняла колени.
Эта странная пантомима, пронизанная мистикой, ошеломила гостей.
В соборе, позади дарохранительницы, к самому своду поднималась лестница, украшенная множеством свечей.
Анжелика, ослепленная, смотрела на эту неопалимую купину. Тяжелый, густой запах ладана дополнял эту непривычную атмосферу собора, построенного в мавританском стиле. В полумраке сводов и приделов блестели позолоченные витые столбики трехъярусных хоров, где теснились по одну сторону мужчины, а по другую – дамы.
Ждать пришлось долго. Священники от нечего делать беседовали с француженками, а госпожа де Мотвиль опять ужасалась дерзостям, которые ей наговорили, воспользовавшись темнотой.
– Perdone, dejeme pasar
, – хриплым голосом неожиданно проговорил кто-то по-испански рядом с Анжеликой.
Она оглянулась и, опустив глаза, увидела какое-то странное существо. Это была карлица, такая маленькая и широкая в плечах, что она казалась квадратной, с лицом, которое пугало своим уродством. Ее пухлая ручка лежала на шее огромной черной борзой.
За ней в таком же пестром костюме с большим жабо следовал карлик, но у него было такое лукавое выражение лица, что при взгляде на него невольно хотелось смеяться. Толпа расступилась, пропуская карликов и собаку.
– Это карлица инфанты и ее шут Томазини, – сказал кто-то. – Говорят, она повезет их с собой во Францию.
– А зачем ей нужны эти уроды? Во Франции у нее будет чем поразвлечься.
– Она говорит, что только ее карлица умеет сварить для нее шоколад с корицей.
Анжелика увидела наверху чью-то величественную фигуру в светлом одеянии. Его преосвященство архиепископ Тулузский в сутане из сиреневого атласа с короткой горностаевой пелериной поднялся на хоры из позолоченного дерева. Он стоял, перевесившись через перила. Глаза его горели испепеляющим огнем. Он разговаривал с кем-то, кого Анжелика не видела.
И вдруг, охваченная тревогой, она начала пробираться сквозь толпу в ту сторону. Внизу, у лестницы, стоял Жоффрей де Пейрак и, задрав голову, с насмешкой смотрел на архиепископа.
Помните о «тулузском золоте», – вполголоса говорил де Фонтенак. – Сервилий Сципион, который ограбил тулузские храмы, был покаран за свое святотатство. Вот почему поговорка о «тулузском золоте» заставляет думать о несчастье, которое неизбежно следует в расплату за богатство, нажитое сомнительным путем.
Граф де Пейрак продолжал улыбаться.
– Я вас люблю, – проговорил он тихо, – я восхищаюсь вами. Вы наивны и жестоки, как все праведники. Я вижу в ваших глазах пламя костров инквизиции. Итак, вы меня не пощадите?
– Прощайте, сударь, – сказал архиепископ, поджав губы.
– Прощайте, Фульк из Нейи
.
Отблеск свечей падал на лицо Жоффрея де Пейрака. Его взор был устремлен в пространство.
– Что опять произошло? – шепотом спросила Анжелика.
– Ничего, моя красавица. Наши вечные ссоры…
Король Испании, бледный как смерть, одетый без всякой пышности, шел к алтарю, держа за правую руку инфанту.
У инфанты была удивительной белизны кожа, выхоленная в сумраке суровых мадридских дворцов, голубые глаза, очень светлые шелковистые волосы, которым придавали пышность накладные локоны, и покорный, безмятежный вид. Она напоминала скорее фламандку, чем испанку.
Ее наряд из белой шерстяной материи, слегка приукрашенный вышивкой, французы нашли чудовищным.
Король подвел дочь к алтарю, она преклонила колени. Дон Луис де Аро, который – неизвестно почему – должен был обвенчаться с нею вместо короля Франции, стал слева от нее, на довольно почтительном расстоянии.
Когда наступил момент клятвы в верности, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но пальцы их не соприкоснулись. Другую руку инфанта подала отцу и поцеловала его. По пергаментным щекам короля покатились слезы. Герцогиня де Монпансье шумно высморкалась.
Глава 27
– Вы споете для нас? – спросил король.
Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. Анжелику бросило в жар, она схватила его за руку.
– Спой для меня, – прошептала она.
Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.
Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженна выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…
Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.
– А зачем вы надеваете маску? – спросил король.
– Голос любви не имеет лица, – ответил де Пейрак, – и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.
Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.
Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.
Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение – она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.
На лице ее мелькнул испуг, когда она огляделась и увидела вокруг лица одних лишь французов.
– Вы нас очаровали, – сказал король певцу. – Отныне я желал бы только одного – слышать вас как можно чаще.
Глаза Жоффрея де Пейрака странно блеснули из-под маски.
– Никто не желает этого так, как я, сир. Но ведь все зависит от воли вашего величества, не так ли?
Анжелике показалось, что король чуть нахмурил брови.
– Да, это так. И я рад был услышать это из ваших уст, мессир де Пейрак, – проговорил он с некоторой холодностью.
Вернувшись в отель уже совсем ночью, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и, с облегчением вздохнув, бросилась на кровать.
– Я совершенно разбита, Жоффрей. Кажется, я еще не подготовлена для придворной жизни. Как это они могут столько развлекаться и еще находить в себе силы ночью изменять друг другу.
Граф, ничего не ответив, лег рядом с нею. Было так жарко, что даже прикосновение простыни вызывало неприятное ощущение. Через открытое окно по комнате иногда проплывал красноватый отсвет проносимых по улице факелов, освещая всю кровать, полог которой супруги оставили поднятым. В Сен-Жан-де-Люзе царило оживление – готовились к завтрашнему торжеству.