Басилевс, стр. 46

ИЗГОЙ

Часть третья

ГЛАВА 1

Горы Париадра нежились в лучах яркого весеннего солнца. Пробудившаяся от зимнего сна природа щедрой рукой рассыпала по крутым склонам цветочные узоры, одела в свежую лакированную листву могучие дубы, кудрявые каштаны и стройные тополя. Обычно пересыхающие к середине лета реки полнились чистой ледяной водой, и растущие по берегам пушистые ивы окунули свои ветви в быстрые потоки, будто пытаясь удержать как можно дольше живительную влагу, насытиться ею, словно путешественник перед дальней дорогой в знойные пустыни.

На небольшой поляне у подножья все еще заснеженного хребта, голыми вершинами достававшего до легких прозрачных облаков, расположилась на отдых несколько необычная для этих диких необжитых мест компания. Судя по одежде и обилию самого разнообразного оружия, это были воины, но звероподобные бородатые лица и отсутствие даже намека на воинскую дисциплину указывало на то, что в горы Париадра пожаловал отряд кардаков [237].

При Фарнаке I Понтийском кардаки, среди которых были представители почти всех племен, населяющих Понт, селились на новых землях в приграничной полосе. Занимаясь обычным крестьянским трудом, они охраняли рубежи государства. Но собранные, как говорится, с миру по нитке, в основной своей массе помилованные преступники, вольноотпущенники и беглые рабы, кардаки вскоре забросили земледелие и превратились в наемников, не гнушавшихся разбоем и воровством.

Уже во времена Митридата IV Филопатора Филадельфа отряды кардаков стали достаточно грозной силой; с ними приходилось считаться даже выдающимся стратегам Понта. Чтобы как-то усмирить эту дикую вольницу, по указу царя начали создаваться катойкии, военные поселения, своего рода опорные пункты или гарнизоны. Катойки были неограничены в правах, могли свободно передвигаться по стране и даже обращаться с просьбами прямо к царю. Усилиями военных поселенцев кардаки были рассеяны и изгнаны в дальние провинции, их хижины преданы огню, а попавших в плен продавали в рабство кому угодно, лишь бы подальше от Понта.

Но вернемся на лесную поляну, где голодные кардаки жадно пожирали куски недопеченного мяса с кровью. Судя по всему, они торопились продолжить свой путь: их невысокие мохноногие лошадки, привычные к горным тропам, стояли неподалеку, в тени каштана, взнузданные, с потниками, заменяющими седла. Разбойников было человек пятнадцать; их главарь, угрюмый чернобородый варвар с большой медной серьгой в левом ухе, откликался на прозвище Исавр.

– Поспешите, вы, сучьи дети… – Исавр вытер сальные руки о кожаные штаны. – Нужно успеть окружить ущелье дотемна.

– Клянусь Ариманом [238], ты нас уже загнал, – проворчал узколицый перс, одетый в кольчугу, с приклепанными чернеными пластинами из бронзы. – Мой конь скоро превратится в дохлятину.

– К тому же у нас давно нет вина, а от этой воды у меня колики в желудке, – широкоплечий каппадокиец с отвращением отхлебнул глоток из деревянной походной чаши и сплюнул.

– Заткнитесь! – рявкнул Исавр, побагровев от гнева. – Вам щедро заплатили и еще больше заплатят, если мы привезем в Синопу голову этого щенка. Так что терпите и помалкивайте, – он поправил старый замусоленный фригийский колпак на своих жестких щетинистых волосах и стал со злостью забрасывать яму-очаг землей.

Узколицый перс выругался и хотел сказать еще что-то, но тут сидящий рядом наемник в добротном панцире шепнул ему несколько фраз на каком-то тарабарском языке, непонятном окружающим, и тот сник.

Этот человек выгодно отличался от своих собратьев по разбойному ремеслу чистой и прочной одеждой, которую носили в ту пору путешественники и купцы варварского Востока. Его оружие – акинак, нож с причудливо изогнутым клинком и небольшой, но тугой лук, изготовленный из черного дерева, – несмотря на отсутствие украшений, было отменного качества и немалой цены. Темно-карие маслянистые глаза и большой бесформенный нос выдавали в нем перса, но черная, коротко подстриженная борода и такого же цвета волосы могли принадлежать любому представителю племен Малой Азии. И только хорошо присмотревшись, можно было заметить, что корни достаточно небрежно крашеных волос порыжели, от чего борода казалась приклеенной. Похоже, этот человек обладал среди кардаков определенным авторитетом, ибо даже их предводитель посматривал на него с некоторой опаской.

Сборы насытившихся кардаков были недолгими, и вскоре небольшой отряд скрылся в зарослях лавра, куда вела тропа, протоптанная лесным зверьем…

Уютная котловина, каких немало в горах Париадра, поражала разнообразием растительного мира. Прикрытая с севера громадой скалистого хребта, она напоминала драгоценный изумруд, оброненный впопыхах творцом всего сущего на бесплодное, истерзанное ветрами плоскогорье. У озера с чистой ключевой водой, посверкивавшего легкой волной в самом центре котловины, толпились ивы, клены и тополя. На достаточно пологих склонах в окружении платанов источали терпкий аромат грецкие орехи и кипарисы. Выше, у самых отрогов окружающих котловину скал, росли длинноиглые сосны, кедры и пихта. Рододендрон, лавровишня, мирт и можжевельник наполняли котловину такой гаммой густых и изысканных запахов, что у непривычного к дикой природе человека могла закружиться голова. А весеннее разнотравье на равнинных участках поражало глаз обилием всевозможных красок и оттенков.

У озера, под сенью задумчивых тополей, стояла сложенная из дикого камня хижина без окон; дверью служила медвежья шкура, натянутая на деревянную раму мехом внутрь. Крыша из жердей была покрыта корой; поверх нее лежали плоские камни. Посреди крыши виднелось тщательно вымазанное глиной отверстие дымохода, почерневшее от сажи.

Напротив двери, шагах в пяти от хижины, дымился большой каменный очаг; над ним на вертеле коптился бок горного барана. У очага, на вязанке хвороста, сидел загорелый до черноты кудрявый юноша и, высунув кончик языка, шоркал точильным камнем по широкому лепестку наконечника короткого копья.

– Гай, поди сюда! – раздался чей-то ломкий басок, и юноша, мигом вскочив на ноги, поспешил на зов.

За хижиной, под небольшим навесом из веток лавровишни, его ждал Митридат. Он терпеливо и сосредоточенно толок пестом в углублении на валуне каменную соль, куски которой лежали рядом на облезлой козьей шкуре.

– Подержи… – Митридат глазами показал Гаю на кожаный мешочек с завязками, наполненный почти до половины.

Юноша поднял мешочек, и Митридат стал горстями ссыпать в него крупную сероватую соль.

Прошло почти шесть лет с той поры, как царевич бежал из Синопы. Годы скитаний по горам закалили Митридата. Его могучий торс, игравший великолепными мышцами, указывал на недюжинную силу, сухие жилистые ноги с ороговевшими от ежедневных пеших походов по скалам были быстры и неутомимы. Из одежды он носил только набедренную повязку из шкуры леопарда.

– Солнце уже давно взошло, пора отправляться на охоту, – рассудительно заметил Гай, привязывая к поясу легкий колчан со стрелами.

Он был одет в видавший виды хитон грубого полотна с многочисленными заплатами. Высокий, стройный, с удивительно тонкой, гибкой талией и широкими прямыми плечами, Гай казался живым воплощением мифического божества охоты. В это время послышался звук шагов, чье-то тяжелое дыхание, и из зарослей к хижине вышли лекарь Паппий и слуга царевича Гордий, нагруженые огромными вязанками хвороста. Лекарь был облачен в кожаную куртку и рваные шаровары, а Гордий в бараньей шкуре мехом наружу смахивал на дикаря.

– Уф-ф… – Паппий бросил хворост возле очага и вытер потное лицо. – Сегодня припекает…

– Завтракаем и уходим, – Митридат положил пест и пошел в хижину.

Спустя некоторое время все четверо шагали по тропе, петлявшей среди каменных глыб по дну глубокого ущелья – единственному входу в потаенную котловину, приютившую беглецов.