Ф. М. Том 1, стр. 34
Зашелестел страницами.
ЗЕЛЁНАЯ ПАПКА
Глава пятая
ЗА ЧТО НАКАЗЫВАЕШЬ, ГОСПОДИ!
— За что наказываешь, Господи! — тонким голосом вскричал надворный советник, да ещё широко перекрестился.
Но, правду сказать, в восклицании этом было не много искренности. Ведь что сообщил приставу своим прокуренным шёпотом унтер-офицер? Что снова свершилось душегубство. Не далее часу назад, близ Поцелуева моста (то есть у северной оконечности Казанской части) в собственном флигеле умерщвлён стряпчий Чебаров, и точно тем же манером, что процентщица Шелудякова, однако убийца схвачен на месте и доставлен сначала в квартал, а оттуда в съезжий дом, где и дожидается господина следственного пристава прямо в служебном кабинете.
По поводу истребления очередной христианской души Порфирию Петровичу, конечно, полагалось выразить прискорбие, что он и осуществил посредством вышеприведённого возгласа, однако ж трудно осуждать надворного советника за интонацию, в которой слышалась явственная радость. Ещё бы! Казалось, Провидение само решило передать преступника в руки закона.
Но не следует поминать Имя Господне всуе, да ещё с неискренним сердцем. В чем Порфирию Петровичу и предстояло незамедлительно убедиться.
Недокончив ужина, следователь и его помощник отправились за унтером, расспрашивая его о подробностях. Тут-то пухлая физиономия пристава и помрачнела.
Унтер-офицер (фамилия его была Иванов) поведал следующее.
В восьмом часу в съезжий дом прибежал слуга Чебарова и объявил, что его господин немедленно требует полицию. Средь бела дня — а у нас в столице восьмой час в июле ещё совершенный день — какой-то неизвестный кинул в окно флигеля камнем и вдребезги расколотил стекло, после чего скрылся.
Иванов на ту пору состоял в дежурном отделении и сам выслушал слугу. К месту хулиганского поступка тоже отправился самолично. Засвидетельствовав разбитие стекла, о чем внёс запись в имевшуюся при нем книгу, вошёл за слугой в дом — а там…
Хозяин лежит на полу мёртвый, в луже крови. Затылок проломлен, из кармана пропали золотые часы, со стола бумажник.
Подобравшись к этому месту своего рассказа, Иванов принял чрезвычайно важный и хитрый вид.
— Я, ваше высокоблагородие, воробей стреляный, меня на мякине не проведёшь. Восьмой год на службе, да перед тем ещё в карабинерском полку сколько. Враз всё прозрел и все евоное коварство превзошёл, это как он мне про часы-то с бумажником изъяснил. Хвать его за шиворот и на съезжую. «Врёшь, говорю, мерзавец, не на того напал! Ты-то и порешил, а в полицию для отводу глаз побег!» Потому как это не иначе лакей господина своего убил, — пояснил унтер-офицер, видя, что Порфирий Петрович нисколько не радуется его проницательности, и подумав, что пристав, должно быть, туповат.
— С чего ты такой вывод сделал? Про слугу-то? — упавшим голосом спросил надворный советник.
— Да рассудите сами, ваше высокоблагородие. Кто ж станет швырять камнем в окно, при живых хозяевах, да среди белого дня? Наврал он, Поликарп этот. Сам барина своего стукнул, деньги-золото забрал, а полицию за дураков держит.
Пристав и письмоводитель переглянулись. Никакого Поликарпа среди должников процентщицы Шелудяковой не значилось.
— Он что же, признался?
— Запирается. Плачет, божится. Но это ништо, вашему высокоблагородию он всю правду расскажет. Куда ему деться?
Здесь унтер увидал, что Порфирий Петрович, дойдя до угла Офицерской улицы, поворачивает не направо, где в съезжем доме дожидался арестованный, а налево.
Вообразив, что пристав, столь недавно назначенный на должность, ошибся дорогой, служивый хотел его поправить, однако надворный советник раздражённо махнул на него рукой и всё ускоряющейся походкой двинулся в сторону Мойки — теперь уж было понятно, что к Поцелуеву мосту.
— Желаете перед допросом осмотреть место убийства? — вполголоса спросил Заметов, догнав Порфирия Петровича. — Желаю-с. И очень.
Стряпчий Чебаров лежал посреди своего кабинета, раскинув руки в стороны, и глядел остановившимися глазами на лепной, в купидончиках и наядках, потолок. Выражение лица покойника было до того нехорошо, что Александр Григорьевич взглянул всего только разок и больше в ту сторону старался не поворачиваться.
Распоряжался на месте Никодим Фомич, приветствовавший надворного советника словами:
— Сорок лет на одном месте служу, ещё при Александре Благословенном начинал, а такого не припомню. Два злоумышленных убийства в два дня!
— Тазик с водой попрошу-с, — хмуро сказал на это Порфирий Петрович и сразу направился к трупу, щупать рану.
— То же орудие. Никаких сомнений, — объявил он вскоре и визгливо прикрикнул на полицейских, ходивших по комнате. — Опись всех ценных вещей! И поживее-с! Никодим Фомич, ради Бога, не стойте-с!
Никогда ещё Заметов не наблюдал всегда вежливого пристава в таком раздражении.
Кое-как сполоснув и вытерев окровавленные руки, надворный советник сам принялся рыться по шкафикам, полкам и ящикам бюро. Прямо на виду, в кашлетре, обнаружил толстую пачку пятипроцентных билетов и в сердцах швырнул её на стол:
— Тут тысяч пять, не меныпе-с! Опять то же!
И хоть сам велел капитану «не стоять», отвёл Никодима Фомича в сторонку, усадил рядом с собою на оттоманку и принялся допрашивать, что за человек был покойный.
Оказалось, что стряпчего в округе, а особенно в казённых местах, знали очень хорошо. Человечек это был в своём роде известный, весьма несвежей репутации. На хлеб, и очень недурно, он зарабатывал тем, что скупал у заимодавцев безнадёжные векселя — очень задёшево, бывало, что и в десятую часть цены, а после предъявлял к взысканию. Стращал ямой, высылкой и прочими казнями. Отличался прямо-таки сказочною безжалостностью и упорством, так что ни одна жертва не могла надеяться от него улизнуть или разжалобить ему сердце.
— Плакать об нем не станут-с. — Такими словами заключил своё повествование квартальный и перекрестился. — А впрочем, царствие ему небесное. Ежели проживал на свете такой крючок, значит, Богу он был зачем-то надобен.
— Осмелюсь обеспокоить, — влез тут унтер-офицер Иванов, которому было обидно, что все забыли о его заслуге. — Лакея когда допросить изволите? Или прикажете пока в холодную поместить?
Порфирий Петрович коротко, без интереса, обернулся.
— Отпустите его, он не убивал. Чтоб слуга, всё в доме знающий, бумажник с часами забрал, а пять тысяч в кашлетре оставил? Невозможно-с. Отпускайте, отпускайте. Я с Поликарпом этим после поговорю… Хотя постойте-с! — встрепенулся надворный советник. — Кто знает об убийстве?
Впавший в уныние Иванов доложил, что кроме присутствующих более никто.
— Очень уж я поспешал вашему высокоблагородию отлепортовать, — с укоризной сказал унтер.
— И молодец! — Порфирий Петрович оживал прямо на глазах, даже румянец проступил. — Эй вы, двое, сюда! — позвал он полицейских из квартала. — Никодим Фомич, что за люди? Приметливы ли, толковы ли?
А сам так и впился взглядом в лица вытянувшихся перед ним усачей.
— Лучших взял, — похвалил своих подчинённых капитан. — Убийство все ж таки, не драка в кабаке. Грамотны оба, а этот вот, Наливайко, даже трезвого поведения, в противуположность фамилии.
Наливайко, видно, не в первый раз слышавший эту шутку своего начальника, заулыбался.
— Мёртвое тело снесите в погреб. Не сейчас, а когда стемнеет-с, — приказал следственный пристав. — Есть тут ледник? Как не быть, непременно есть. Чтоб ни одна душа, ясно? Шторки на окнах задёрнуть, не высовываться. И не зевать. Если один спит, второй в оба смотрит. И ты, братец тоже, — обернулся он к Иванову, — побудь-ка лучше тут. Может, на сей раз настоящего убийцу поймаешь.
— Засаду желаете поставить? — Квартальный изумился. — Но помилуйте, ради какого резона? Преступление-то уже совершено! С какой стати убийце сюда возвращаться?
— В дом-то он, конечно, не войдёт-с. А вот мимо, по улице, очень возможно, что пройдётся, и не раз. Потому что жительствует этот человек, скорее всего, неподалёку-с. Ведь до дома, где процентщицу вчера убили, минут десять ходу, не более-с. Только про Шелудякову весь город судачит, а про Чебарова будет молчок-с. Поликарпа мы покамест под замком подержим. Полицейские, кто знает, тут, в дому, посидят. И станет преступнику тревожно. Что это он — убил, а шума никакого нет-с. Человек это не совсем обычный и даже совсем необычный, а из таких многие отличаются нервностью, мнительностью, нетерпеливостью.