Ф. М. Том 1, стр. 18
Элеонора Ивановна долго не открывала, смотрела в глазок. Свет, что ли, на лестнице перегорел — темно там было, ничего, не видно.
— Кто там? — наконец спросила она. — Я же слышу, как вы шуршите. Отвечайте, не то в милицию позвоню.
Тоненький голосок ответил:
— Открой, Лялечка. Это я, Светуся. Моргунова от неожиданности стукнулась лбом об дверь.
«Лялечкой» её уже лет пятьдесят никто не называл. С тех пор, как умерла Светуся, её сестра, — утонула в озере. Никого Элеонора Ивановна так не любила, как Светусю. Собственно, вообще с тех пор никого не любила.
И совершила потрясённая Лялечка невероятный поступок: сняла цепочку и открыла дверь. Нашло на неё что-то такое, будто не в себе сделалась.
Ну в самом деле, не держать же Светусю на тёмной лестнице?
Кто-то вошёл из темноты, и пахнуло забытым ароматом — духами «Красная Москва», но ничего толком рассмотреть Моргунова не успела, потому что проворная рука сдёрнула у неё с носа очки, а без очков Элеонора Ивановна почти ничего не видела — семь диоптрий плюс глаукома.
Попятилась она, совершила два противоположно направленных действия: глаза сощурила в щёлочки (чтобы хоть что-то разглядеть), а рот, наоборот, широко раскрыла (чтобы закричать).
Кое-что разглядела. И лицо непроизвольно сделало обратную рокировку: рот захлопнулся, глаза же широко-широко распахнулись.
Это была не Светуся.
Светуся навсегда осталась двадцатидвухлетняя, с двумя косами. А это была старуха в таком же, как у Элеоноры Ивановны, балахоне, с такой же сумкой и в тёмных очках.
— Я пошутила. Я не Светуся. Я — Элеонора Ивановна Моргунова.
В груди у старухи что-то хрустнуло, в глазах потемнело.
Неужели у меня такой противный, писклявый голос, мелькнуло в голове у поражённой Элеоноры Ивановны. То есть, не у меня, а у… Но как? Почему?!
Она допятилась до комнаты, чуть не споткнулась на пороге, но устояла на ногах. Сделала ещё несколько шагов и упала в кресло. На столике стоял стакан с валокардиновыми каплями, всегда наготове. «Выпей, скорее выпей», подсказало судорожно бьющееся сердце. Но было не до капель — привидение вплыло в комнату, село на стул в тёмном углу. И снова заговорило:
— Послушай, ты извини, что я Светусей представилась. Нужно было, чтобы ты дверь открыла. Я ведь, хе-хе, не Дух Святой сквозь дермантин просачиваться.
Моргунова встрепенулась.
— Я знаю, кто ты! — крикнула она дрожащим голосом. — «Послушай, ты извини» — с этими словами к Ивану Карамазову обращается черт в девятой главе четвёртой части «Братьев Карамазовых». У меня галлюцинация. Наверное, я упала в обморок, и ты мне мерещишься.
— Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на ты, — засмеялась галлюцинация, тем самым подтвердив догадку Элеоноры Ивановны — уж это-то была дословная цитата из упомянутой главы.
У меня инсульт, вот что, подумала старуха. Всю жизнь занималась Фёдором Михайловичем, ничего удивительного, что мне такое привиделось.
Или это инфаркт? Как сердце болит!
— Что ты так удивилась? Ты же всегда знала, что этим закончится, старая чертовка.
— Ничего я не знала, — с трудом просипела Моргунова, которой с каждым мгновением делалось всё хуже.
— C'est charmant, «не знала». Всего Достоевского наизусть выучила — и не знала? — Химера поднялась со стула, но не приблизилась, осталась, где была. — Ты не волнуйся. Я, может быть, сейчас уйду и дам тебе покой. Ты мне только ответь на парочку вопросов, и уйду. Ей-богу, уйду. Хе-хе…
Под тихий, будто шипящий смех незваной гостьи… то есть гостя… то есть Гостя Элеонора Ивановна потянулась дрожащей рукой за лекарством и почувствовала: нет, не достать. Не хватит сил.
4. ФАНТАСТИЧЕСКИЙ МИР
Ты говоришь: «Она не стоит свеч,
Игра судьбы. Темны её сплетенья».
Но не бывает лишних встреч,
И неслучайны совпаденья.
«Автор-радио» успело пропеть одну строфу, прежде чем Николас въехал в арку, полуослеп от темноты и проглядел, как от стены отделилась узкая тень.
Тень покачнулась, всплеснула руками. Упала прямо под колёса.
Визг тормозов.
Панический удар сердца о грудную клетку. Удар грудью о руль. Удар бампером в мягкое.
— Oh, my God, no! — вырвалось у Ники по-английски, чего с ним уже лет пять не случалось.
Всю взрослую жизнь, с тех пор как впервые нажал на педаль газа, боишься именно этого: даже не столкновения с другой железной коробкой на колёсах, а тошнотворно сочного звука, когда металл ударит в живое, и две судьбы полетят под откос — твоя и ещё чья-то.
Кто, кто? — вот о чем думал Фандорин, открывая дверцу трясущейся рукой. Пьяный, старушка, шустрый мальчуган? Только бы не мальчуган, взмолился он, только бы не мальчуган!
Молитва его была услышана. Ах, сколько раз в детстве мама говорила: «Когда молишься о чем-нибудь, формулируй просьбу с предельной ясностью».
Глаза уже свыклись с полумраком, и Ника увидел, что под бампером его массивного англичанина лежит девочка.
— Ребёнка сбили! — закричала женщина. Эхо обеспечило должный акустический эффект.
— Ты жива? — выдохнул Ника, опускаясь на колени рядом с телом.
В конце концов, с какой скоростью он ехал? Вряд ли больше десяти километров в час.
Девочка-подросток застонала и пошевелилась.
Под гулким сводом раскатывался шум вмиг собравшейся толпы.
— Жива не жива, а посидеть придётся, — позлорадствовал бас.
— Надо его на алкоголь проверить, — деловито предложил надтреснутый тенор. — Гоняют по двору, а тут дети.
— Эти завсегда откупятся. Ишь, тачка заграничная, — высказался третий голос, старческий.
Ещё кто-то (разумеется, не мужчина, а женщина):
— У кого мобильный есть? «Скорую» надо!
— Не надо «скорую», — сказала вдруг девочка, садясь. — Я ничего… Я сама виновата. Он тихо ехал. Это у меня голова закружилась. Вы извините, пожалуйста, — обратилась она к парализованному ужасом Нике и всхлипнула.
Теперь, когда девочка села, стало видно, что ей лет шестнадцать. Не девочка — девушка. В майке со стеклярусным попугаем на груди, в коротких светлых брючках и сандалиях.
— Молчи, дура! — посоветовал деловитый тенор. — Сама, не сама — какая разница. Ты чё, не видишь, мужик упакованный? Тут реальные бабки светят. Я свидетель буду, как он без фар въехал.
— Да вот же фары, горят! — возмутился Николас.
— После включил. А ты, девка, меня слушай, договоримся.
Но девушка советчика не слушала. Она стояла на четвереньках и шарила рукой по асфальту. Нашла что-то, охнула:
— Господи, разбились!
В руках у неё были солнечные очки. Очевидно, совсем новые, ещё наклейка со стекла не снята.
— Так больно? — спросил Ника, наскоро ощупывая её плечи и затылок. — А так?
— Хорош девку лапать! — крикнул из толпы всё тот же подлый голосишка.
— Нет, только локтем немножко ударилась. Со мной правда всё в порядке.
Но когда он помог девушке встать на ноги, оказалось, что она вся дрожит. Ещё бы, нервный шок…
— Садитесь ко мне. Я отвезу вас в больницу.
Доброжелатель, плюгавый мужичонка с сетчатой сумкой, в которой позвякивали бутылки, строго сказал:
— Даже не думай! Сейчас ты — жертва наезда, у тебя все права, а потом иди, доказывай. Он тебя за угол отвезёт и пинком под зад. Но ничё, я номер запомнил.
Толпа, увидев, что ничего особенно драматичного не произошло, уже рассосалась, остался лишь этот прагматик.
— А может, вставить можно? — спросила жертва наезда, надев очки.
Один глаз смотрел на Николаса сквозь сетку трещин, второй, незащищённый и широко раскрытый, был в пустой рамке.
— Я вам куплю другие такие же, — пролепетал Фандорин, всё ещё не веря своему счастью. Жива, цела! И, кажется, не намерена вымогать деньги. — Только сначала все-таки съездим в травмопункт, проверимся. Мало ли что.