Ищите Солнце в глухую полночь, стр. 33
– Тогда какой смысл во всем этом?
Сергей помолчал.
– Послушайте, ребята, – наконец негромко заговорил он. – Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Здесь никто, кроме нас, не ходил. Никто, понимаете? Мы первые. Если мы повернем назад, на следующий год придется снова идти. Не нам, так другим. И будет то же самое – с той только разницей, что всю работу придется проделать заново и будет потерян целый год или еще больше, если и другим придется повернуть назад. Но ведь идти надо. И мы еще можем идти...
Сергей умолк, и никто ни слова не сказал в ответ. И только потом Олег вспоминал, как злобно сверкнули глаза Харлампия и тут же потухли, прикрытые серыми веками...
39
В этот рейс я пошел с Валькой Маленьким. Он понуро брел следом за мной, едва не наступая на пятки.
Первый замер мы сделали в двух километрах от лагеря. Он ничем не отличался от тех десятков других замеров, которые мы сделали на пути от Приуральского. А на второй точке наконец-то случилось то, ради чего мы и ехали сюда, – мы наткнулись на границу краевого прогиба.
Я не сразу понял это, потому что совсем не думал ни о гравиметре, ни о краевом прогибе, и, когда заглянул в окуляр и не увидел на шкале обычной яркой полосы, я решил, что маятник прилип к стенке, и постучал по корпусу гравиметра. Луч проскользнул по шкале и снова ушел влево, и я вывел его на середину и записал показания. И только тогда я понял, что это такое – разница в показаниях между двумя точками была почти тридцать миллигал*[В гравиметрии миллигал – единица для измерения ускорения силы тяжести. Один миллигал равен приблизительно одной миллионной от полного ускорения силы тяжести.] вместо обычных двух-трех, – и это могло быть только на границе краевого прогиба.
Я засмеялся, Валька изумленно взглянул на меня. Я ничего не сказал ему, сделал измерения на втором гравиметре, и там получилось то же, что и на первом.
– Что-нибудь не то? – спросил Валька.
– Ага, – сказал я. – То самое не то, которое нам нужно. Граница краевого прогиба.
Он открыл рот и тупо посмотрел на меня – эта новость совсем не обрадовала его.
«Ну и черт с тобой», – подумал я и сказал:
– Пойдем дальше, сделаем еще один переход.
– Мы же собирались обратно идти, – злым и жалким голосом сказал Валька.
Я только пожал плечами и пошел вперед.
На третьей точке тоже был внушительный перепад, и теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений, что это и есть граница краевого прогиба.
На обратном пути я особенно тщательно проделал все измерения. Когда мы подошли к первой точке, стало быстро темнеть.
Я в третий раз записывал показания, когда раздался дикий крик Вальки. Я быстро обернулся.
Шагах в пятнадцати от нас был медведь. Зверь сидел, вытянув голову и поводя носом, словно на расстоянии обнюхивал нас. Сумерки и заросли скрывали его очертания, но все же отлично было видно, какой он огромный. Я почувствовал, как что-то оборвалось у меня внутри, а ладони стали мокрыми. Потянулся к ружью и, хотя по-прежнему смотрел только на медведя, все же отчетливо, словно в замедленной киносъемке, видел, как Валька попятился, опрокинул гравиметр и бросился бежать, но тут же упал.
Медведь встал на дыбы. У меня сразу запотели стекла очков, я попытался пальцами протереть их, но они тут же запотели снова, и я снял их и, отступив на два шага, зашел за ствол березы и положил ружье на сук. Но он был слишком высоко, и я понял, что придется стрелять с руки – стать на колено я почему-то не догадался.
Медведь открыл пасть и негромко заворчал. И только тут я понял, что стрелять нельзя, даже если он подойдет вплотную. У меня была обыкновенная тульская двустволка, у которой только один ствол заряжался пулей, и я знал, что не сумею ни убить медведя, ни серьезно ранить его – ведь я даже не видел, куда надо стрелять, а раненый зверь в ярости расправится со мной.
Медведь покачнулся и сделал шаг по направлению ко мне.
Я отвел ружье в сторону и выстрелил из правого ствола, заряженного дробью.
Медведь упал на передние лапы, быстро повернулся и скрылся в зарослях. Я сел прямо на мокрую землю, обнял двустволку руками, потом отыскал очки и поднялся.
В нескольких шагах от меня стоял Валька, обхватив руками ствол березы. Он всхлипывал, пытаясь прижать трясущуюся голову к дереву. Я подошел к нему, и заметил на его руке глубокую царапину и капли крови на грязных пальцах, и ощутил мерзкий запах, исходивший от него.
– Перестань, – сказал я. – Иди вымойся.
Он пошел к воде, пошатываясь и поддерживая правой рукой кисть левой.
Я стал перезаряжать ружье и увидел, что картонный патрон с дробью цел, – я стрелял из левого ствола, заряженного пулей...
Пока Валька мылся, я снова сделал измерения на обоих гравиметрах и потом уложил их в рюкзаки. Вскоре появился Валька – лицо у него было мокрое и кривое, и он по-прежнему не смотрел на меня.
– Пошли, – сказал я ему, и он покорно надел рюкзак и поплелся за мной, но через несколько шагов споткнулся и упал, и, когда он поднимался, я увидел, что у него дрожат руки.
Мы сели. Он уронил лицо в ладони и спросил, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик:
– Ну, почему же ты ничего не говоришь? Почему не называешь меня трусом, ничтожеством, подонком? Ведь ты уверен, что я трус, а теперь упускаешь такую блестящую возможность высказать мне это!
Я отвернулся и промолчал, надеясь, что он умолкнет сам, но он опять заговорил:
– Ох, как я ненавижу таких, как ты, твердолобых умников с высокопарными идеями! И ты ненавидишь меня, я же знаю!.. С самого первого дня ты смотришь на меня, как на законченного подлеца, но помалкиваешь, потому что сказать-то тебе нечего. Но я заставлю!
– Ну, зачем же заставлять – я и так готов добровольно сделать тебе такое одолжение... Только, знаешь ли, у нас еще и дело есть. Здесь не место выяснять отношения...
– Место! – закричал он, срываясь на визг. – Именно здесь, чванливый ублюдок!
– Ого! – сказал я и встал.
– Да, да, именно так, высокомерный ублюдок, ты не ослышался!
Я шагнул к нему, и он вдруг побледнел, быстро вскочил на ноги и отшатнулся, выставив вперед руки.
– Что ты, что ты... – забормотал он, кося от страха. – Прости, пожалуйста, я сам не понимаю, что говорю...
Он уперся ладонями мне в грудь, пытаясь оттолкнуть меня, но упал сам и быстро отодвинулся, поджав ноги...
– Ладно, – сказал я. – Бить тебя было бы довольно противно...
Он встал и долго отряхивался, глядя в землю. Отвернувшись от меня, предложил:
– Пойдем, что ли?
– Садись, – приказал я, и он нехотя сел. – Давай договоримся, Тиунов, и чтобы больше не возвращаться к этому. Я не знаю, зачем ты сюда ехал. Может быть, на прогулку, может быть, за деньгами, допустим, что это твое личное дело. Но, кроме твоего личного дела, есть и другое дело, ради которого послана экспедиция. И тебе придется заняться именно этим делом, понял? И твоя трусость ничего не меняет. И мое мнение о тебе – тоже... Если уж ты так хочешь – могу высказаться. Думаю, что ты действительно личность довольно жалкая и убогая. Но не заставляй меня еще раз высказывать это – ты слишком самонадеян и недостаточно умен, чтобы переварить такие вещи. А работать тебе все-таки придется, хоть ты и всячески отлыниваешь... Никто не требует от тебя невозможного. Ты будешь делать то, что можешь, а не то, что хочешь. Ты знал, на что шел, когда ехал сюда, и придется держаться до конца...
Он сидел, опустив голову, и порывался что-то сказать, но я не дал ему открыть рта:
– Хватит! Меня совсем не интересует, что ты скажешь. Вставай, надо идти!
Когда мы пришли, все ужинали.
– Что так долго? – спросил Сергей.
– Да так... С хозяином повстречались.
– Ну да?! – встревоженно сказал Сергей.
– Не волнуйся, все обошлось.
Валька сбросил рюкзак и забрался в палатку, отказавшись от еды. Сергей, погладив бороду, спросил: