Ищите Солнце в глухую полночь, стр. 15
И приступил к показаниям.
Перед судьями сидела бедная, несчастная женщина, замученная мужем, извергом и пьяницей, вынужденная не раз убегать из дому в одной нижней рубашке. Высокий материнский долг неизменно приводил ее обратно в дом, и только ради детей она прожила столько лет вместе с ответчиком, ежеминутно подвергая свою жизнь опасности, покорно перенося побои и оскорбления. И наконец, она совсем была выгнана из дому – больная, без вещей, без денег...
Перед судьями вырисовывался чудовищный образ деспота и самодура, скупца и негодяя.
Свидетель, хотя и является сыном ответчика и в этот дом вложена значительная доля его труда, ничего не просил для себя. Он пекся только о несчастной матери, прося судей восстановить попранную справедливость.
Это была блестящая речь.
Суд удалился на совещание.
Решение суда гласило – завещание признать недействительным, домовладение и все имущество разделить на две равные части, из которых одна должна принадлежать истице, другая – наследнику по завещанию – Шелестину Андрею Георгиевичу.
О решении суда брат написал Андрею. Он писал, что без разрешения совладельца Андрей не сможет продать свою половину, а мать такого разрешения не даст. И потому Алексей предлагал сделать дарственную на его имя, а в течение трех лет обязуется выплатить Андрею десять тысяч. «Дом старый и весь прогнивший, – писал Алексей, – много за него не возьмешь, да и зачем его продавать? Мало ли что может случиться – вдруг тебе придется вернуться, где ты будешь жить? А у меня тебе всегда обеспечено место, приезжай в любое время. Пойми, я беспокоюсь только о тебе. А пока я буду высылать тебе по сто пятьдесят рублей в месяц. Это, конечно, немного, но больше я просто не могу – ведь ты же знаешь, что у меня семья, ребенок, скоро будет еще один...»
Андрей не ответил ни на это письмо, ни на следующее. Потом от Алексея пришел перевод на сто пятнадцать рублей. Андрей отослал его обратно без всяких объяснений. Через полгода пришел еще один перевод – на восемьдесят рублей. Андрей опять отослал его и написал коротенькое письмо, в котором просил избавить его от переводов и писем.
Больше Алексей не писал.
От родителей Олега Андрей узнал, что мать уехала обратно в Давлеканово, а Алексей половину дома продал – для этого не нужно было никакого разрешения, – а в другой поселился сам.
17
Когда Олег сказал ему, что Маши нет в городе, Андрей заметно растерялся.
– Так... А будет?
– Да. Дней через семь-восемь.
Он ничего не спросил больше, помрачнел, взялся было за книгу, но не читалось, и он лег спать. А утром куда-то ушел и вернулся поздно, когда уже все спали. Олег ни о чем не расспрашивал его, проводил на кухню и усадил за стол.
– Ешь.
– А ты?
– С приветом. Давно поужинали. Времени-то почти двенадцать.
Андрей виновато объяснил:
– Я, Олежка, на заводе был. С ребятами встретился, поговорили, ну, а потом...
– Знаю, – перебил его Олег, – можешь не рассказывать. Конец месяца, они зашились и попросили тебя помочь.
– Точно! Откуда ты узнал? – с притворным изумлением воскликнул Андрей.
– И ты, конечно, с радостью согласился. На прощанье тебе крепко пожали руку, сказали спасибо и пригласили приходить еще. Так, что ли?
– Ну, а если и так? – пробурчал Андрей.
– Да нет, ничего. Только в следующий раз предупреждай, чтобы за тебя не волновались.
– Ну ладно, старик, не сердись. Там такие ребята дотошные – прелесть просто! Так бы и сидел с ними, не вылезая.
– Во-во, за этим мы сюда и приехали!
Олег злился, хотя знал, что сердиться на Андрея бессмысленно – все равно он сделает по-своему. И действительно, на следующее утро Андрей опять исчез, оставив покаянную записку. И пропадал на заводе целую неделю. Он пропадал бы там, наверно, и месяц, если бы однажды вечером Олег не сказал ему:
– Кстати, завтра идем к Маше.
Андрей нагнулся над тарелкой, скрывая блеск глаз.
– Она приехала?
– А ты страшно догадлив, батенька, – язвительно сказал Олег. – Или ты думаешь, что я повезу тебя к ней в Казань?
Андрей поднялся, стал слоняться по комнате, без надобности шарить на полках, полез зачем-то в шкаф и вообще делал все, что делают в таких случаях поглупевшие от счастья люди. Потом предложил:
– Слушай, а может, сейчас сходим?
Олег с сожалением посмотрел на него.
– Ты, видно, последние винтики растерял.
Может, на часы взглянешь?
Было без четверти одиннадцать.
– Да, досадно, – пробормотал Андрей. – А где у тебя бритва?
– Что-о?! – изумился Олег. – Я не ослышался? Ты ищешь бритву?
– Ну да, бритву, – невозмутимо подтвердил Андрей, зажав в кулаке бороду.
– Браво! – восхитился Олег. – Начало просто великолепное! А что же будет, когда вы поженитесь? Нет-нет, не трогай вазу, это слишком дорогая вещь, чтобы разбивать ее о мою глупую голову. Сходи лучше на кухню и возьми сковороду. И бритву тоже.
Андрей стоял у зеркала, с ужасным скрипом сбривал бороду, а Олег сидел на диване и беспрерывно говорил:
– А что? Ходит по свету человек с бородой, человеку всего двадцать два года, борода ему вроде и ни к чему, публика смотрит на нее и обзывает про себя всякими непотребными словами: «пижон», «стиляга». А пижон и стиляга и в ус не дует. И в бороду тоже. Пижону наплевать на почтенную публику. Ему просто некогда бриться. А если сказать проще – лень. Только стоило вспомнить пижону один женский взгляд...
– Два, – сказал Андрей.
– Ах да, правильно. Стоило вспомнить пижону два женских взгляда, и он сразу готов пойти на величайшую жертву и обречь себя на очередь в парикмахерской. После этого утверждай, что взгляд – это нечто нематериальное.
– Кстати, почему ты злишься? – осведомился Андрей.
Олег осекся. Весь его пыл сразу пропал.
– Я?! Злюсь? У тебя просто галлюцинации, батенька...
Во дворе ее дома Андрея вдруг охватило волнение. Когда он закуривал, пальцы его дрожали.
– Я не пойду, – сказал он. – Вызови ее сюда.
Она вышла из подъезда и направилась к ним. Вечерние сумерки стали светлее. Все затихло на большом дворе, заваленном сугробами снега. Она подошла, тихо сказала:
– Здравствуйте...
Андрей побледнел.
Несколько ничего не значащих фраз. Приглушенные, взволнованные голоса. И тишина... Андрей глянул на Машу, Маша – на Олега, Олег – на Андрея. Круг замкнулся.
– Ну вот что, мальчики-девочки, – сказал Олег с ясной улыбкой. – Я ненадолго оставлю вас. Мне нужно кое-кого повидать. А вы тут поговорите. О теории относительности, о нейтронной бомбе и... о чем там еще? Я же профан в физике. В общем пока. Я, может, и загуляю там...
Олег отошел и только сейчас заметил, что во дворе очень шумно. Бегали и кричали ребятишки, громко скрипел колодезный ворот, из чьей-то форточки далеко разносился голос маленького волшебника Робертино.
Он поднялся по знакомой лестнице и уселся на подоконник. Ему никого не нужно было видеть. Только Машу. И вот сейчас он сам ушел от нее. Почему он это сделал, Олег и сам не мог объяснить.
На лестнице было темно. Здесь всегда бывало темно, и когда-то ему нравилась эта темнота.
Из-за крыши соседнего дома показалась ярко-оранжевая луна. А тени почему-то казались голубыми. И очень резкими. Особенно резкими были их тени. Они стояли у беседки, очень близко друг к другу. О чем они говорят?
«Наверно, сейчас мне надо быть там, – подумал он. – Конечно, надо быть там. Шутить, смеяться, смотреть Маше в глаза. Удивительные, необыкновенные Машины глаза... Господи, до чего мы косноязычны... Неужели человечество так и не придумает ничего, кроме этих жалких и бледных эпитетов, чтобы сказать, какие глаза у любимой... Любимой? Тогда почему я все-таки сделал это? И почему я не иду сейчас туда, к ней? Ведь еще не поздно, они стоят там и никуда не уходят...»
Он не двигался с места. Сидел на подоконнике, курил и глядел за окно, где очень близко друг к другу стояли двое. Так близко, что их тени сливались.