Тайна сокровищ Заколдованного ущелья, стр. 21

Тогда староста, ювелир, молла и Трихвостень, растянув шубу жены ювелира и шерстяную абу моллы, изобразили занавес, за которым жена ювелира помогла женщине раздеться и натянуть на себя старое платье. Староста все пытался ненароком заглянуть за занавеску, но взгляд его натыкался лишь на дородную фигуру супруги ювелира.

Наконец с переодеванием было закончено, и процессия двинулась дальше. Молла верхом на осле ехал впереди, следом шел жених, ведя под руку невесту, они торжественно выступали за ослом. Дальше тянулись остальные; на этот раз они вели женщину перед собой. Они шли навстречу праздничному шуму.

Вдалеке на холме золотом сиял новый дом.

42

По обе стороны ворот стояли на часах два орла со свежевыкрашенными крыльями и красными глазами. В глаза были вставлены лампочки, которые то гасли, то загорались, но в солнечном свете весь эффект этого подмигивания пропадал. Позади орлов выстроились распорядители празднества, которые, увидав, что шествие приближается, захлопали в ладоши, подавая условный знак. Тогда собравшиеся принялись вопить «ура» и выкрикивать здравицы и поздравления.

Народу собралось больше, чем было жителей в деревне, но односельчане крестьянина попадались реже других. Больше было жителей соседних селений, а еще больше – городских гостей-профессионалов. Отбор приглашенных производила жена ювелира. Она позвала всех, кого знала сама и кого назвал ей Трихвостень: своих родных и знакомых, известных и влиятельных персон, а также всех торговцев, у которых были приобретены утварь и драгоценности, оборудование и инструменты, ковры и мебель, скульптура. А кроме них – несколько музыкальных ансамблей, шутов и комедиантов, шоумэна, плясунов, циркачей с обезьянами и барабанами, звезд экрана, поющих в «индийском» стиле, звезд эстрады, выступающих в «драматическом» стиле, исполнителей, представляющих стиль рок, и прочих новомодных безголосых знаменитостей, которые вместо пения только завывают да трясут лохматым париком. Все они от мала до велика – непревзойденные таланты, все и каждый – наркоманы и спекулянты. А в дополнение к ним, как само собой разумеющееся, – полчище представителей и представительниц древнейшей в мире профессии, созванных при помощи изобретения Александра Грэхема Белла [19]. Ведь стоит только проявить склонность к обществу фигляров, гомосексуалистов, потаскунов и потаскушек всех мастей, как их соберется отовсюду видимо-невидимо, так много, что и не перечесть.

Кортеж продвигался вперед под клики собравшихся. Но что за скопище, какие крики! Те, для кого восклицания и вопросы были привычным ремеслом, бросали цветы, рассыпали нокль [20], кричали, поскольку им было дано распоряжение кричать, в то же время они пребывали в замешательстве: никому из этой толпы не было известно, кто жених, – его опознавали лишь по высокому цилиндру. То и дело за жениха принимали ювелира и тогда говорили один другому: «Ишь, старый пес, какую куколку себе отхватил!» Поскольку невеста была маленького роста, головы столпившихся то и дело скрывали ее, тогда народ принимал за невесту супругу ювелира в ее красном платье и шляпке с драгоценной эгреткой и говорил: «Ну, у жениха нынче жаркая ночка будет!» Распорядители-заправилы изо всех сил старались предотвратить недоразумения, но это им не удавалось. Радость была столь велика, что собравшиеся ошибались беспрерывно – воздавали причитающиеся жениху почести то ювелиру, то Зейнальпуру Трихвостню, то юному искателю славы в мире искусства, подымали их на плечи и требовали по традиции свадебного выкупа.

Наконец процессия добралась до большой террасы перед домом. Там их ожидали скамья, четыре стула – все позолоченные – и стол, на котором стояли два золотых подсвечника и зеркало в золотой раме [21]. Жених, подпрыгнув, вскочил на скамью и замер: он хотел сверху окинуть взглядом открывавшееся перед ним зрелище. Трихвостень поспешно схватил со стола зеркало и поднял повыше, дабы крестьянин не утруждал себя, вертя головой, а всего лишь устремил очи на зеркало, это ведь куда легче.

Удивленная резвым прыжком жениха, невеста спросила:

– Ты куда?

Жених, отведя взор от зеркала, заметил:

– Хорошо. Много народу пришло.

Сверху была видна вся площадь, заполненная колышущимися головами, машущими руками; лишь отдельные островки оставались незыблемыми – головы, руки и торсы статуй. Староста и Трихвостень наперегонки кинулись вытирать со скамьи следы пыльных башмаков жениха, но тот не стал дожидаться, опустился на сиденье – твердо, тяжело, удовлетворенно, хотя и в некотором отупении.

Толпа рукоплескала, а молла с огромной книгой регистрации браков пробивался сквозь нее к террасе, но ему это плохо удавалось, так как книга была очень большая, а люди сгрудились очень плотно; продираясь вперед, он все время вылезал из своей абы. Вмешался староста, проложил ему дорогу. Молла добрался до стола, раскрыл книгу. Над толпой взмыл рев. Невеста кокетливо засмеялась и столь же кокетливо привела в движение все части своего тела. Шум и гам стоял такой, что сам молла не слышал молитвы, которую произносил. Невеста с первого раза сказала «да», но правила и обычаи, а также невероятный шум заставили моллу повторить и вопрос, и брачную формулу. Невеста поставила в книге подпись, а жених приложил к записи палец, точнее, все четыре пальца (один, показалось ему, будет недостаточно авторитетно).

Внезапно в разноголосицу приветственных криков вторгся свист, а потом из репродуктора раздался голос: «Алло… алло… Раз, два, три…» После нескольких свистков, хрипов и шипения, означавших проверку микрофона, зазвучал громкий голос оратора, пронесся над толпой, эхом отразился в горах и снова вернулся на площадь:

– Дамы и господа!

Говорил Зейнальпур Трихвостень. Но гомон не стих, он продолжался, все такой же громкий. Казалось бы, мощным динамикам легко перекрыть его, но на звук репродуктора накладывался его же собственный отзвук, отраженный горами, характерные для человеческого голоса частоты тонули в гуле и завывании, и речь становилась совершенно неразличимой. Вместо слов ухо улавливало только едва внятный набор звуков, но собравшимся и этого было достаточно. Голос вещал:

– Позвольте от лица всех многоуважаемых гостей, почтивших своим присутствием этот светлый праздник, от имени всех благородных жителей сих славных мест поздравить нашего достославного хозяина!

Однако, смущаемые нетерпеливостью досточтимых гостей и подталкиваемые разыгравшимся аппетитом, распорядители уже повлекли их к праздничным столам, ломившимся от еды, и это была отличная идея, на первый взгляд, быть может, несколько нарушавшая программу, но, если посмотреть в корень, соответствовавшая ей наилучшим образом, ибо главная цель подобных расточительных празднеств – это показуха и обжорство.

Но почтенных односельчан (будьте снисходительны к эпитету, ведь это всего лишь стилистический оборот, определение, которое придано существительному, но совсем не обязательно его определяет, поскольку предназначено не определять и разъяснять, а украшать слог) совсем не было видно. Из жителей деревни присутствовали только молла, староста да еще несколько важных особ (чем важных? для кого?!).

Жених повернулся к старосте и спросил:

– А что деревенские – не пришли? За оградой не видать.

Однако рев и рукоплескания наемных гостей были такими громкими, что староста, если и понял вопрос, предпочел сделать вид, что недослышал, и захлопал в ладоши.

Трихвостень теперь стоял у микрофона напротив жениха. Жених с невестой сидели на скамье. По одну сторону от них помещалась первая жена, за ней – супруга ювелира, по другую – ювелир и пустое кресло, ожидающее Трихвостня. Молла, едва закрыв свою книгу, удалился, дабы не присутствовать при этих распутных плясках, которые развернутся, он был уверен, когда он уйдет, а то и начнутся прямо сейчас. Он знал, что его присутствие или отсутствие не влияет на плотские желания. Ему не одолеть шайтана, это он понимал, значит, не стоит и связываться – потому и ушел.