Пещера Лейхтвейса. Том третий, стр. 86

Императрица сделала маленькую паузу, затем произнесла торжественным голосом:

— Клянитесь мне, что вы отныне будете моим верным агентом, моей помощницей, клянитесь, что вы будете бороться на моей стороне, насколько у вас хватит сил. Вы так хороши, так хороши! Я редко видала такую красивую женщину, и это именно то орудие, на которое я хочу опереться в моих планах. Пусть пройдет несколько лет, пока вас там забудут, людей скоро забывают, — затем возвращайтесь в Берлин и постарайтесь добиться доверия короля. Это вам удастся, и вы станете моей полезнейшей шпионкой. Но никогда, — клянитесь в этом раньше всего, — никогда не вернетесь к вашему супругу, вы должны отказаться быть матерью вашему ребенку, вы должны всецело посвятить себя служению мне. За это я вам возвращаю свободу, возвращаю жизнь.

Я снова опустилась на колени и, лежа на полу, рыдала и корчилась от отчаяния. С одной стороны, надо было покинуть мужа и ребенка, с другой — ждало спасение от ужасной участи — от вечной тюрьмы. А я была молода, Лейхтвейс, я была молода и не могла перенести мысли до конца жизни быть отделенной холодной тюремной стеной от света и его радостей.

— Решайтесь, Аделина, — настаивала императрица, — время не терпит, хотите быть моим другом, моей помощницей?

Тогда я встала. Видно, сама императрица испугалась бледности моего лица, потому что она испуганно отскочила назад. Я же воскликнула уверенным голосом:

— Клянусь Богом, ваше величество, если вы вернете мне свободу, я буду вам служить до конца дней своих.

Лицо Марии Терезии засияло торжеством.

— И ты клянешься мне, — продолжала она, — не вернуться к твоему мужу и ребенку, пока я тебе этого не позволю?

— Клянусь… Клянусь… Еще и это… О Господи, мое сердце разрывается, если бы вы знали, государыня, как тяжко расставаться с самым дорогим, что имеешь на земле.

— Безумное дитя, — сказала императрица, ласково гладя мои волосы, — не тяжелее было бы расставание, если бы ты на всю жизнь была похоронена в этой тюрьме? Ты умно и здраво рассудила, Аделина. Опустись на колени и присягни мне. С этой минуты ты не чужая в моей стране, ты моя подданная и вступаешь в ряды тех, которые клялись победить или умереть за меня.

И государыня протянула мне руку, к которой я прижалась губами.

Глава 124

НА КОСТРЕ

Через час открылась дверь моей камеры. Я получила другое платье; затем карета, которая стояла перед воротами тюрьмы, отвезла меня в монастырь, находящийся вблизи Вены. Здесь я была любезно принята настоятельницей, и в течение двух следующих дней мне дали возможность свободно отдыхать, чтобы я немного оправилась. Мне приносили укрепляющую пищу, врач исследовал состояние моего здоровья и предписал мне некоторые успокаивающие нервы средства. Мне дали книги, которые должны были развлечь меня, словом, меня приняли как гостью, ради которой готовы исполнить все.

На третий день утром настоятельница вошла ко мне и сказала:

— Дочь моя, мне поручили заставлять тебя ежедневно подольше бывать на воздухе; свежий воздух должен хорошо подействовать на тебя. Будь готова и сопровождай меня. Монастырская карета ждет перед дверьми; важные дела зовут меня в Вену, и ты должна поехать со мной.

Ничего не подозревая, я оделась и вскоре сидела рядом с настоятельницей в полузакрытой карете, которую везли сытые, крепкие лошади. Быстро поехали мы к городу. Настоятельница втянула меня в поучительный и интересный разговор, и я сначала не заметила, какое оживление царит в городе. Чудесный солнечный свет сиял над Веной. Все улицы были полны людей, но все они, казалось, стремились к определенной цели, к определенному месту. Наша карета поехала по тому же направлению, по которому двигалась толпа. Мы приехали на большую площадь, окруженную массой экипажей. Кроме того, были построены трибуны, которые чернели от массы людей. Я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что на той площади было не меньше ста тысяч зрителей; взоры всех этих любопытных были направлены на середину площади.

Там возвышалась странная, непонятная на первый взгляд постройка. Невероятное количество больших и маленьких поленьев были сложены на каменной площадке; промежутки между поленьями были заполнены хворостом. Эта постройка, имевшая площадь шагов в двадцать, была строго квадратна. По обеим сторонам костра, достигавшего человеческого роста, стояли солдаты с алебардами в руках: они были одеты в кроваво-красные одежды. То, что я видела перед собой, был костер, и он был предназначен для Галлони.

Теперь я начинала понимать, почему настоятельница привезла меня сюда. Это было сделано по приказу государыни, которая хотела мне доказать видом наказания Галлони, какое прекрасное решение я приняла. Я имела на лице легкую вуаль, так что мне нечего было бояться быть узнанной, да никто из публики и не подозревал, что я нахожусь на свободе, а почтенная настоятельница была вполне достаточной защитой, чтобы оградить меня от оскорблений. Однако я вся дрожала не за себя, а в ожидании того ужасного зрелища, которое должно было произойти в следующие четверть часа.

Вдруг я услышала барабанный бой. В толпе произошло сильное движение. Все невольно поднялись. Взоры всех устремились на улицу, прилегавшую к месту казни. Сначала шли шесть барабанщиков, которые изо всех сил колотили в барабаны. Писклявые флейты исполняли ужасную музыку. Затем шел отряд солдат, по-видимому с заряженными ружьями, а за ним — о, какое ужасное зрелище! На телеге, запряженной двумя козлами, сидел человек, одетый в грубую одежду. На голове у него был надет соломенный венок, худые руки, выглядывающие из широких рукавов, держали маленький черный крест. Рядом с телегой шли двое слуг палача. Оба были одеты в ярко-красное и размахивали бичами, которые держали в мускулистых, голых руках; время от времени они ударяли этими бичами несчастного, который сидел на телеге.

За телегой ехал верхом на лошади большой, страшный человек с длинной, черной бородой и бледным лицом. Он был закутан в кроваво-красный плащ, на боку у него блестел широкий меч. Трепет пробежал в толпе, когда показался этот человек. Это был палач города Вены. Печальное шествие замыкал отряд солдат.

Телегу окружила толпа. Это были те низкие элементы предместий, которым каждая казнь доставляет радость, которые не могут не проводить осужденного до костра или эшафота. Но даже чернь, среди которой, несомненно, находились преступные элементы, казалось, была полна безумной злобы против человека, сидевшего в повозке. Когда представлялась возможность стоять близко к нему, ему плевали в лицо, забрасывали тухлыми яйцами, камнями, картофелем, кололи острыми палками, выкрикивали ругательства, которые, может быть, причиняли ему большее страдание, чем настоящие истязания.

Мне нечего говорить вам, Лейхтвейс, что человек, которого вели на костер таким ужасным образом, напоминающим мрачное средневековье, был — Цезаре Галлони.

Он более не походил на человека, скорее на привидение, восставшее из гроба, — таким серым, осунувшимся, худым он выглядел. За время заключения волосы и борода у него страшно выросли и окружали его голову какой-то серой копной, из которой смотрело бледное, изможденное лицо, напоминавшее лицо утопленника, тело которого гонят волны. При каждом движении несчастного из-под власяницы вырисовывались все его формы и было видно, что от Цезаре Галлони остались только кожа и кости. Казалось, на теле этого человека ничто уже не жило, кроме его глаз, этих больших, темных глаз, которые и теперь еще не потеряли своей жуткой силы и пожирающего блеска.

Я почувствовала, как дрожь охватила меня, когда я встретилась с этими глазами; к сожалению, карета настоятельницы остановилась так близко от места казни, что я видела все фазы ужасного зрелища, слышала каждое слово, которое там было произнесено, видела каждый взгляд приговоренного к смерти.

Вот телега достигла места казни. Палач соскочил с лошади и приказал Галлони выйти из повозки и приготовиться к смерти. Итальянец повиновался. Но я видела, что он дрожал всем телом. Цепи, в которые были закованы его руки, звенели, и когда он выходил из повозки и ступил на твердую почву, он зашатался; слуги палача должны были поспешить, чтобы поддержать его. Его повели по ступенькам каменной платформы, на которой был разведен костер.