Пещера Лейхтвейса. Том третий, стр. 22

Надпись эта сохранялась в течение многих лет. Говорят даже, что потомки кузнеца, исполняя его желание, постоянно возобновляли ее и что в конце концов правительство герцогства Нассауского распорядилось срубить эту яблоню. Но так как корни яблони не были уничтожены, то на том же месте будто бы выросло новое дерево. И теперь еще стоит эта яблоня вблизи того места, где некогда находился дом рыжего Иоста.

Когда разбойники убедились, что опасность прошла, они немедленно собрались покинуть негостеприимный дом, причем взяли с собой и труп Ганнеле. Уложив Лейхтвейса, Елизавету и Бруно на носилки, наскоро сделанные из обломков столов и из подушек, Зигрист, Отто, Рорбек и Бенсберг подняли их и понесли своих тяжело раненных товарищей. Быстро прошли они через лес, под склоненными ветвями деревьев. На взволнованные вопросы Лоры о состоянии здоровья ее мужа Зигрист отвечал сначала только пожатием плеч, но в конце концов сказал:

— Господь не захочет отнять у нас предводителя, без которого мы не сумеем жить.

Наконец разбойники прибыли к своему подземному жилищу. Осторожно и бережно раненых спустили вниз.

Когда взошло солнце, озаряя теплыми лучами верхушки деревьев, и жаворонок взвился навстречу дневному свету, Лейхтвейс, царь леса, лежал уже в своем подземелье, борясь со смертью.

Глава 100

МЕСТЬ ГЕРЦОГА

— Мне стыдно, что нечто подобное могло произойти в моей стране. Мне придется краснеть не только перед германскими владетельными герцогами, но и перед всеми монархами Европы.

Эти слова были произнесены герцогом Карлом Нассауским в его кабинете во дворце в Бибрихе дня через два после побоища у дома рыжего Иоста.

Герцог был вне себя от гнева.

Судебный следователь Преториус сделал герцогу подробный доклад. Он был срочно вызван к герцогу и, конечно, не замедлил явиться. Он застал герцога в страшном волнении, шагающим из угла в угол. Доклад Преториуса много раз прерывался гневными возгласами и проклятиями герцога.

Выслушав доклад, герцог, не помня себя от гнева и горя, грузно опустился в кресло.

— Значит, шайка разбойников одержала победу над моими войсками. Разбойнику удалось обратить в бегство отряд в полтораста человек с двумя офицерами, убив одного из них и ранив другого, а затем улизнуть из поставленной ему западни. Да ведь это позор на вечные времена! Это стыд и срам! Над нами везде будут издеваться, осмеют меня и мое войско, которое не сумело справиться с шайкой проходимцев. И насмешки эти будут вполне заслуженны. Я охотно позволил бы отсечь мне руку, лишь бы не было этого позора. О, этот Лейхтвейс! Он отравляет мне существование и скоро владетелем герцогства Нассауского назовут его, разбойника и браконьера. И на самом деле, он делает в герцогстве все, что ему угодно.

— Ваше высочество, — осмелился возразить Преториус, — если я не заблуждаюсь, в данную минуту Лейхтвейс уже перестал существовать. Правда, разбойникам удалось улизнуть, но я знаю, они купили победу дорогой ценой. Позволяю себе напомнить вашему высочеству, что в последнюю минуту мне лично удалось пристрелить Лейхтвейса из пистолета.

— Видели ли вы его труп? — с легкой насмешкой спросил герцог.

— Труп? Признаться, ваше высочество, трупа его я не видел, но более чем уверен, что разбойники унесли его умирающим. Я видел собственными глазами и могу поклясться, что моя пуля угодила ему прямо в грудь.

— Что же было с ним после этого? Почему раненый не был захвачен немедленно?

— Когда Лейхтвейс лишился чувств, его жена, известная Лора фон Берген, как помешанная бросилась к нему, обняла его обеими руками, прижала к своей груди и при помощи других разбойников внесла в дом.

Карл Нассауский нахмурился при имени Лоры фон Берген, прежней фрейлины его жены, молодой красавицы, которую любили все, не исключая и его самого.

— Лора фон Берген, — прошептал он, — что ты натворила? Ты ушла из герцогского дворца в логовище разбойника, ты поступила, как ни одна женщина до тебя не поступала. И все же я не смею осуждать тебя, я не могу первый бросить в тебя камень презрения. Ты последовала влечению своего сердца, и я понимаю твой поступок, хотя и осуждаю его. Скажите мне, Преториус, неужели после того, как Лейхтвейс был ранен, нельзя было одолеть остальных разбойников? Неужели солдаты не могли снова пойти на приступ и добиться успеха?

— Ваше высочество, — ответил Преториус, проводя рукой по своему парику, — так бы оно и вышло, если бы в эту минуту не явилась совершенно неожиданная помощь. Я уже имел честь докладывать вашему высочеству, что на место боя явилось человек сто крестьян, с вымазанными сажей лицами, распевающие какую-то песню в честь разбойника Лейхтвейса. Они пошли приступом на солдат. Те успели расстрелять весь порох и, кроме того, были крайне утомлены сражением, длившемся несколько часов. Вот эти-то крестьяне и начали рубить солдат косами, цепами, топорами и ножами, и несчастные валились как снопы. Весь сад походил на лужу крови. Все мои увещевания ни к чему не привели — солдаты бросились в бегство, да и я счел за лучшее как можно скорее спастись в лес. Я и сам был ранен довольно серьезно и до сих пор еще хромаю, а на голове у меня рана от удара ломом. Я еще удивляюсь, что остался жив. Если бы парик не ослабил удара, я был бы убит.

— Вы сделали все, что могли, — заметил герцог, — и я доволен вами. Но скажите: кто те негодяи, которые явились на помощь разбойнику и дошли до того, что вступили в бой с моими солдатами?

Преториус пожал плечами.

— Ответ на этот вопрос, — произнес он, — и легок и труден. По именам я их перечислить не могу, но готов поклясться, что все они жители Доцгейма, Бибриха и окрестных деревень.

— Быть не может! — воскликнул герцог, вскочив с кресла. — Крестьяне люди мирные и до сих пор никогда не нарушали закона. Я сам жил в среде народа и чувствовал себя хорошо.

По-видимому, Преториус был очень доволен тем, что ему представилась возможность разжечь гнев герцога. Он осклабился и с притворным сожалением проговорил:

— То было прежде, ваше высочество. Верноподданных теперь уж нет. Повсюду распространяется дух непокорности. Бедняки начинают возмущаться и прониклись духом алчности. Подати взыскиваются с трудом, а в своей среде народ злословит и поносит все, не исключая и вашего высочества. В лесах развелись браконьеры, и кому лень трудиться, тот берет ружье и опустошает леса вашего высочества.

— Все они негодяи! — крикнул герцог. — Народ хочет захватить все права!

— А кто виноват в этом? — взвизгнул Преториус. — Не кто иной, как разбойник Лейхтвейс! Народ знает, что он заступается за него, на него он смотрит как на защитника, а так как он много лет уже безнаказанно орудует повсюду, то народ воображает, что Лейхтвейс неуязвим и непобедим. Вот почему крестьяне пришли к нему на помощь, когда увидели, что он в опасности, вот почему они рискнули собственными жизнями, чтобы не отдать его в руки властей. Осмелюсь поэтому высказать свое почтительное мнение, что поступок крестьян не должен оставаться безнаказанным. Лейхтвейса до поры до времени нам не удастся захватить и наказать, но мы можем покарать его сообщников, хотя я не стану скрывать, что будет нелегко установить, кто именно принимал участие в выручке разбойника, тем более, что они не выдадут друг друга.

Герцог побледнел. Нервной рукой перебирал он бумаги на своем столе и, случайно притронувшись к большой золотой чернильнице, стоявшей посредине письменного стола, схватил ее и с громким проклятием швырнул об стену.

Чернильница разлетелась вдребезги, и чернила разлились по шелковым обоям. Еще и поныне в старом Бибрихском дворце посетителям показывают чернильные пятна на стене, хотя происхождение их объясняют иначе.

— Что за мерзавцы! Бунтовщики! — вскрикнул герцог так гневно, что Преториус съежился от страха. — Я покажу им свою власть. Они забылись до того, что восстали против владетельного герцога. Но они почувствуют, что я могу быть не только добрым, но и строгим отцом, который карает своих непокорных сыновей.