Семейный стриптиз, стр. 30

– Фрэнк сказал мне то же самое, – вставила Ми­шель, – только его, по-моему, это радует.

– Неужели? – с сарказмом прошипела Джада. – Ну, так это только начало, куколка. Если выстоишь сейчас, не сломаешься, да еще и детей вытянешь – он объявит тебя стервой, сломавшей ему жизнь. Попомни мои слова, де­вочка! Сначала они обещают заботиться о тебе, потом ноют, что им нужна твоя забота, потом взваливают на твои плечи детей и дом. И наконец обвиняют во всем тебя же!

– Силы небесные! – воскликнула Мишель. – Прямо-таки четыре истины Будды. Ей-богу, Джада, тебя цитировать можно.

– К дьяволу Будду! – Джада яростно мотнула голо­вой. – Четыре горькие истины – это точно. Все до единой замужние женщины по всему миру эти четыре истины на своей шкуре испытали. Всех их уже тошнит от горечи. – Стиснув кулаки, Джада развила спринтерскую скорость.

– Погоди! – взмолилась Мишель. Пока она высмат­ривала Поуки в зарослях у дороги, Джада отмахала полсот­ни метров. – В боку колет! – Мишель, задыхаясь, прижа­ла ладонь к животу.

– А ты привыкай к боли, привыкай. Тебе еще с ней долго жить.

На вершине последнего в их маршруте холма Джада не­ожиданно застыла. Помня, что подруга терпеть не может терять темп, Мишель сделала глубокий вдох и припустила вверх.

– Спасибо, что подождала, – сказала она, остановив­шись рядом с Джадой.

– Я не ждала. Я думала. Чего ради мы это делаем, скажи на милость?

– Чего ради делаем что? Замуж выходим? Держимся за мужей? Заботимся о семье?

– Нет. Вышагиваем изо дня в день по этим чертовым буграм. Во мраке. Под ледяным ветром. Почему? Да пото­му, что мы, взрослые тридцатипятилетние женщины, хотим выглядеть на двадцать пять. Чтобы весы, не дай боже, не показали ни на унцию больше, чем перед выпуск­ным балом. Абсурд. Курам на смех! – Махнув рукой, она решительно зашагала вниз.

Мишель не верила собственным ушам. Впервые за время их знакомства подруга готова была отказаться от прогулок! Она полетела следом, скользя на крутом склоне и едва не падая в попытке угнаться за спутницей.

– Послушай, Джада… Не торопись… Ну послушай же! Я понимаю, как тебе тяжело. То, что сделал Клинтон, – чудовищно. И все-таки ты не права. Разве мы с тобой встречаемся по утрам только ради красоты или здоровья? Не знаю, как ты, но я – точно нет. – Мишель схватила Джаду за руку. – Мне приятны наши прогулки, потому что ты моя подруга и я тебя люблю. Ты мне нужна. Только по утрам, когда мы вместе, я становлюсь… становлюсь самой собой! Только с тобой я могу говорить все, что думаю, и не бояться услышать, что я дура или ненормальная. Джада сверкнула глазами в сторону Мишель.

– Сейчас услышишь, девочка. Ты и впрямь ненор­мальная дура, если заводишь дружбу с такими, как я. – Ее следующий жест противоречил резкости тона. Улыбнув­шись, Джада обняла Мишель и на миг прижалась щекой к ее щеке. – Все верно. Думаю, потому я и запихнула тебя в куртку, потому и вытащила силком из дому. Нам обеим нужны эти прогулки.

– Спасибо, – шепнула Мишель, до слез тронутая ис­кренним проявлением чувств обычно такой сдержанной Джады.

Они дошли до конца Лавровой улицы, откуда их путь лежал назад.

– Ну же! – хмыкнула Джада, останавливаясь. – Давай дотронься до столба. У тебя ведь руки чешутся.

– Да ну его! Я-то думала, он нам удачу принесет. Не сработало. Наоборот, вся жизнь кувырком полетела. Э-эх! – Мишель махнула рукой, но не удержалась – похлопала-таки по привычке злополучный столб.

– Забудь про удачу и обратись к богу… – начала было Джада, но вдруг расплылась в белозубой улыбке: – Гляди-ка! Стоило лишь вспомнить о нем, как свершилось чудо.

Проследив за взглядом подруги, Мишель ахнула:

– Поуки!

Ее любимец выбрался из-под гаража и потрусил к ней с невозмутимым видом, будто отлучился на минутку, а не пропадал невесть где столько дней.

– Поуки! – Мишель упала на колени и зарылась ли­цом в грязновато-рыжую шерсть. – Нашли, Джада! Мы его нашли! Или он нас нашел. Это чудо!

– Вовсе нет, – ухмыльнулась Джада. – В том, что Поуки найдется, лично я не сомневалась. Но я, представь себе, рада его видеть – вот это чудо так чудо. – Она покачала головой. – Чертяка лохматый. Дети тебя вконец изба­луют. Ну что ж… Хоть какой-то просвет, верно?

Мишель молча закивала, не в силах выпустить блудное создание из объятий.

– В таком случае – выше нос, девочка. Вперед!

ГЛАВА 19

Из Марблхеда Энджи вернулась как в тумане. Деловая поездка отца оказалась кстати – описывать Тони свой идиотизм было бы выше ее сил. Спать, спать, спать! Боль­ше ей ничего не хотелось. Все мысли и чувства, владевшие ею, когда сон уходил, были полны такого отчаяния, такой обиды, такого унижения, что Энджи опасалась за собст­венный рассудок. Ей не так-то легко было осознать и пове­рить в то, что Рэйд, эта низкая душонка, это двуличное мерзкое животное, растоптал ее любовь; но куда труднее оказалось поверить в то, что он это сделал в объятиях Лизы.

Идиотка. Идиотка! Наверняка в любом языке найдется более подходящее название для таких доверчивых, тупого­ловых, безмозглых кретинок, но ей не пришло на ум ниче­го, кроме «Энджи».

Во вторник, не дождавшись звонка от дочери, Натали позвонила сама и пригрозила лично приехать, за шиворот поднять с кровати и волоком притащить в офис. Энджи смирилась с неизбежным и объявилась-таки в Центре, точно зная, что по виду ее скорее примут за раздавленную бедами клиентку, чем за адвоката, способного облегчить жизнь несчастным женщинам. Но ее приняли как родную: Майкл Раис дружески хлопал по плечу; юрист-обществен­ник Билл пригласил на ленч и поделился собственным горьким опытом – беднягу тоже регулярно предавали Мужчины; секретарша Сьюзен вручила коробку засахарен­ных фруктов и уточнила, сияя, что «все твое, до последнего ломтика!».

– Даже не думай никого угощать, Энджи!

Согретая всеобщим вниманием и добротой, Энджи приняла решение. В самом деле, нельзя же провести оста­ток дней, валяясь на отцовском диване, даже если сейчас это занятие кажется ее предназначением. Нет уж, милая. Зря, что ли, отдала столько сил и времени учебе? В Центре ты по крайней мере будешь приносить пользу, помогая другим обманутым женщинам. Мама права – трудно представить себе более достойный жизненный путь.

Итак, решено! Она берется за эту работу – пусть на время, но берется. Ее жизнь загублена, но можно хотя бы попытаться спасти другие. А когда Карен Левин-Томпсон вернется (если вернется) и услуги Энджи здесь больше не понадобятся, она подыщет себе место в какой-нибудь по­хожей организации, куда приходят за помощью неимущие и обездоленные. И преданные. Не одна она такая доверчи­вая дура, позволившая лгуну разрушить свою жизнь.

В свой первый рабочий день Энджи засиделась допозд­на, страшась самой мысли о возвращении в пустой отцов­ский дом, на дурацкий диван. К одиночеству.

Коллеги один за другим прощались с ней и уходили, а Энджи, включив настольную лампу, все листала и листала папки бесчисленных дел. Около семи вечера в ход пошли засахаренные фрукты. К половине десятого коробка опус­тела, а с Энджи произошло что-то странное. Был ли тому виной избыток сахара в крови или наступило просветление в мозгах, но ее внезапно охватила злость. Да-да, элемен­тарная злость.

Где справедливость? Разве виновата миссис Хуанг в том, что муж подсунул ей подложные документы и заста­вил подписаться? Разве виновата Терри Сондерс в том, что человек, с которым она прожила в браке двадцать семь лет, ободрал ее как липку, лишив даже родительского наслед­ства, после чего устроил себе роскошную жизнь на пару с бывшей нянькой их детей?

Наивные, доверчивые души, они пострадали от муж­ского эгоизма, вранья, жадности. Но сами они никого не обидели и не обманули. Уж лучше быть миссис Хуанг или Терри Сондерс, чем следовать примеру их подлых мужень­ков. Уж лучше быть Энджи Ромаззано, чем Рэйдом Уэйк­филдом или, к слову, Лизой Рэндалл. В первый раз со дня ее несчастного юбилея чувство вины в душе Энджи при­тихло, уступив место ярости.