Мир приключений 1980 г., стр. 90

Сарториус взял Давида к себе, и, посыпав, где надо, золотом, дал свету нового оригинального художника. Несколько военных рисунков О’Мультана на выставке «Просветителей» привлекли общее внимание. Характерной особенностью рисунков этих было то, что в каждом воине, поражающем врага, были всё те же неизгладимо запечатлевшиеся черты: круглое ястребиное лицо и толстая нижняя губа… — след нервного потрясения.

II

Раскрывая страницы новой фантастической повести, читатель ожидает, скорее всего, очутиться на борту звездолета, несущегося во весь опор к дальним мерцающим мирам. Где же, кажется, еще и искать приключений, как не в космосе? Но последнее время в нашей Галактике возникли своеобразные «часы пик» — слишком уж много разлеталось там звездных кораблей самых различных конструкций, ведомых совершенно одинаковыми капитанами. Именно поэтому было решено дать космической теме временную передышку, хотя бы в одной этой книге «Мира приключений». Правда, в рассказе Дмитрия Биленкина «Создан, чтобы летать» корабль, как вы заметили, все-таки есть, но будьте снисходительны — это старый, отработавший свое корабль, который никуда не летит. Не о звездолете этот рассказ, не о космонавтике, он о мальчике, охваченном страстным романтическим порывом, — его сердце открыто новому, поиску, неведомому, неоткрытому. К мальчику в первую очередь, а не к кибермозгу относятся слова «создан, чтобы летать». Если хотите, мы именно так и представляем себе читателя «Мира приключений», поэтому рассказ и послужил «флажком» всего сборника.

Правда, в повести Георгия Шаха «О, марсиане!», что следует из самого заглавия, Землю в очередной раз посещают наши соседи по Солнечной системе. К сожалению, как это достоверно установлено наукой, несуществующие. Однако это не помешало им вызвать некоторое замешательство в небольшом городке и стать причиной множества происшествий, иногда забавных, а иногда и не очень. Признаемся заранее, настоящие марсиане там почти и не появляются, так что повесть Г.Шаха целиком обращена в сегодняшний день — это не часто встречается в фантастике.

То же самое можно было бы сказать про «Повесть о дружбе и недружбе» братьев Стругацких, если бы перед нами не была сказка, действие которой, как это и положено всякой настоящей сказке, происходит в совершенно непонятных, загадочных местах, куда, впрочем, попадает вполне реальный советский пионер.

Три произведения посвящены будущему.

Оно может быть разным. Может быть таким, каким предстает в повести Андрея Балабухи «Майский день», таким, каким его хотим видеть все мы; наша страна вместе со всеми миролюбивыми силами человечества борется за наступление того праздничного дня, когда последний военный крейсер будет порезан автогеном. Как и все остальное оружие…

Вовсе не райские идиллии ожидают людей в том блистающем мире. Им — такова уж судьба человеческая — не уйти ни от горя, ни от смертей, ни от трагедий. Все же нельзя не почувствовать, что только в дружбе, в любви, в мирном созидательном труде люди могут стать по-настоящему счастливыми.

Но можно себе представить — ведь фантастика рисует воображаемые картины — и другое будущее. Где происходит действие повести уже упомянутого Дмитрия Биленкина «Конец закона» и рассказа Егора Лаврова «Дождя сегодня не будет»? Кажется, в изображенных ими неназванных странах никогда не бывает солнца, там все время идет унылый, осенний дождь. Может быть, потому складывается такое впечатление, что при общественных отношениях, которые царят в этих странах, там как-то не котируются акции радости, хотя к услугам каждого масса развлечений, акции творчества, хотя есть бизнес, акции счастья, хотя не исключен успех. Мы уверены, что народы Земли в конце концов справятся со всеми подстерегающими их злыми демонами. И любой прогрессивный фантаст — тем более фантаст советский — мрачные свои «пророчества» создает именно для того, чтобы они никогда не сбылись.

Андрей Балабуха

МАЙСКИЙ ДЕНЬ

(Фантастическая хроника)

I

В это майское утро все было прекрасным: и море, очень синее и очень спокойное, такое спокойное, что кипящие кильватерные струи из-под раздвоенной кормы «Руслана» уходили, казалось, в бесконечность, тая где-то у самого горизонта; и небо, очень синее и очень прозрачное, с удивительно уютными и ручными кучевыми облачками, томно нежившимися на солнце. От палубы пахло совсем по-домашнему, как от пола в той допотопной бревенчатой хоромине в Увалихе, где Аракелов отдыхал прошлым летом. Каждое утро хозяйка, болтливым колобком катавшаяся по дому баба Дуся, мыла некрашеный, отполированный годами и шагами пол, надраивала его голиком, и вокруг распространялся аромат дерева, солнца, воды… Собственно, почему солнца? И почему воды? На этот вопрос Аракелов ответить не мог. Ему так казалось — и все тут. Этот запах будил его, он еще несколько минут лежал, вслушиваясь в равномерное шарканье голика и невнятное пение-бормотание бабы Дуси, и его наполняло чувство полного отрешенного отдыха.

Так оно было и сейчас. Свои шестьсот часов он отработал. Теперь можно позволить себе роскошь поваляться в шезлонге в тени «Марты», глядя, как сливаются и тают вдали пенные полоски, говорливо рвущиеся из-под кормы; можно почувствовать себя на борту «Руслана» просто пассажиром, этаким пресыщенным туристиком, совершающим очаровательный круиз «из зимы в лето». Шестьсот часов — по шестидесяти на каждой из десяти глубоководных станций — программы дают на это право. Жаль только, кейфовать ему недолго: завтра «Руслан» зайдет на Гайотиду-Вест, а оттуда на перекладных — сперва дирижаблем «Транспасифика» до Владивостока, потом самолетом — Аракелов за три дня доберется домой. А там и до отпуска рукой подать…

Эх! Аракелов, вкусно перехрустев всеми суставами, заложил руки за голову и стал смотреть, как резвится в полукабельтове от борта «Руслана» небольшая — голов десять — двенадцать — стайка дельфинов-гринд. Здоровенные зверюги чуть ли не в тонну весом вылетали из воды, с легкостью заправских балерин совершали этакий «душой исполненный полет» и гладко, почти без брызг возвращались в море. Это выглядело так противоестественно, что невольно захватывало дух.

Через полчаса Аракелову пришлось все же встать и вслед за неумолимо сокращавшейся тенью передвинуть шезлонг метра на два в сторону, под самый бок «Марты». Аракелов похлопал рукой по прохладному металлу ее борта: лежи, лежи, чудовище, мы с тобой славно поработали. Только тебе еще маяться и маяться, а я уже все. Впрочем, тебе-то что, ты железная… Это про нас только говорят, что мы железные. А на самом деле мы вовсе не железные. Мы черт знает насколько не железные. Не то что ты! А пока — отдыхай… Сколько ж тебе отдыхать? Дня два, пожалуй. Помнится, следующая станция милях в пятидесяти севернее Караури. Точно, два дня. Значит, когда ты пойдешь туда, вниз, я буду спокойненько перекусывать в буфете какого-нибудь Омска-Томска…

«Марта» была глубоководным аппаратом из третьего поколения потомков «Алвина» и «Атланта». Маленькая двухместная машина, скорее похожая на самолет, только с перевернутым почему-то вниз хвостовым оперением. Этакий несуразный пятиметровый самолетик, тяжеловесный такой самолетик, даже на взгляд тяжеловесный, хотя в воде он и мог дать сто очков форы любому истребителю. Ну, это я, пожалуй, подзагнул, подумал Аракелов. Это слишком. Но все равно, посудинка хороша. Аракелов снова с нежностью погладил рукой стальной борт.

В сущности, их ничто не связывало. «Марта» работала только в верхних горизонтах, до семисот метров, тогда как Аракелов — глубинник — редко ходил меньше чем на тысячу. И все же… Все же оба, они были оттуда. Аракелов — наполовину человек, наполовину батиандр, одушевленная машина для исследования глубин; «Марта» — глубоководный аппарат, который Аракелов с удовольствием очеловечивал. В чем-то они были близки друг другу…