Мир приключений 1980 г., стр. 79

Воздушные пираты согласились после долгих споров, угроз и уговоров ждать до утра.

Теперь утро приближалось.

У нас оставалось два, самое большее — три часа времени.

Что известно?

Как тщательно ни следил главарь бандитов за переговорами между летчиками и аэропортом и несмотря на то, что переговоры эти велись по-английски, пилотам все же удалось передать существенные данные.

Между прочим, летчики всех авиакомпаний мира имеют теперь свой особый код, с помощью которого незаметно для воздушных пиратов они всегда сумеют передать то, что захотят.

И этому нельзя помешать, разве только прекратить всякую связь между самолетом и землей, что невозможно хотя бы потому, что пираты не смогут тогда диктовать свои условия и выслушивать ответы. Не говоря уже о необходимых технических переговорах.

Итак, известно, что лайнер захвачен четырьмя вооруженными людьми. Что они очень опасны, так как убили уже двух человек, им нечего терять, а следовательно, они пойдут на все.

Известно, что это не политические террористы, поскольку никаких требований в этом плане они не выдвигали. Единственное, что их, видимо, интересует, — это улететь куда-нибудь, как можно дальше, в какую-нибудь далекую от Европы маленькую страну.

В Москве долго анализировали ситуацию.

Стало ясно, что налет совершен четырьмя пассажирами, которые пересели из застрявшего в Шереметьево «боинга», в том числе двумя женщинами, что план захвата лайнера не был заранее подготовлен, иначе преступники располагали бы взрывчаткой, гранатами, возможно автоматами.

Отсюда следовал вывод, что решение об угоне самолета возникло у них во время полета. Что-то заставило их принять подобное решение на отрезке пути между Москвой и Иркутском.

Видимо, бандитов напугали два других пассажира «боинга», пересевшие вслед за ними в ИЛ-62.

Судя по виду этих двух, можно было предположить, что они являются или агентами полиции, или членами какой-нибудь соперничающей банды.

Возможно, уже в полете между ними возник разговор, в результате которого четверо поняли, что в Токио прилетать им нельзя, и единственное, что остается, — это вынудить летчиков перевезти их в другое место, как можно дальше. Связались с Токио, и все стало ясно.

Вот что нам сообщили, когда мы прилетели на этот дальний аэродром. Никакого облегчения задачи это не принесло.

Наоборот, теперь уже не приходилось сомневаться, что речь идет об очень опытных, решительных, ни перед чем не останавливающихся бандитах, имеющих на своем счету ряд убийств и других преступлений.

Они попали в безвыходное положение, особенно после совершенных уже в самолете убийств.

Даже если оставалось пятьдесят, двадцать пять, да хоть один процент за то, что самолет с поврежденным навигационным оборудованием сможет долететь до намеченного преступниками пункта, они будут настаивать, так как в этом случае у них будет хоть один шанс на спасение. В случае же сдачи властям смертной казни им не удалось бы избежать. Но летчики категорически настаивают на том, что лететь крайне рискованно.

Таким образом, в конечном итоге, ситуация подтвердила решение генерала: риск, что отдельные пассажиры могут погибнуть во время освобождения самолета, был куда меньше, чем вероятность гибели всего самолета в случае, если он полетит по маршруту, указанному бандитами.

Уж я — то представляю, какая колоссальная работа была проделана за эту бессонную для десятков, для сотен людей ночь.

Вызывались специалисты, непрерывно работали линии связи между Москвой и Токио, Москвой и далеким аэродромом, между различными учреждениями, ведомствами, подразделениями Министерства внутренних дел. Регулярно в самые высокие инстанции докладывалась обстановка, шли совещания, поиски, восстановление картины преступления, выявление личности преступников. Когда принимается решение исключительной важности, решение, от которого зависит жизнь многих ни в чем не повинных людей, важна каждая мелочь, каждая деталь. Принявший решение должен быть уверен, что оно единственно правильное, что сделано все возможное для его обоснования. И другого решения быть не может. Так нас всегда учили. И это одинаково относится и к лейтенанту, и к генералу.

Сомнений не оставалось. Надо было атаковать самолет.

Генерал сделал свое дело.

Теперь черед был за нами. Нам предстояло сделать свое.

…Мы двигаемся во мраке, быстро, бесшумно приближаясь к самолету со стороны хвоста, чтобы нас нельзя было увидеть.

Аэродром оцеплен милицией в несколько рядов. Люди заняли позиции на опушках близлежащих лесов, в оврагах окружавшего аэропорт поля, в кустарниках. Снайперы, вооруженные винтовками с инфракрасными прицелами, находятся в здании аэропорта, в навигационной башне, на крышах ангаров и других аэродромных построек. Они залегли вдоль взлетной полосы и рулежных дорожек. Внимательные, настороженные.

Лишь тихие потрескивающие голоса слышатся в портативных рациях, лишь порой в небо взлетают ракеты, оставляя красный или зеленый дымный след.

Застыли с заведенными моторами пожарные и санитарные машины. Притаились машины специальные.

Руководители атаки стоят у передатчиков и телефонов.

Ни одного гражданского лица не осталось в аэропорту. Все полеты в зоне прекращены.

В Москве, за тысячи километров, сидят у аппаратов офицеры милиции. Ждут сообщений.

Речь идет о жизни десятков людей…

Но разве если б речь шла о жизни всего лишь одного, принималось бы меньше мер, меньше людей участвовало в спасательной операции, меньше ответственности чувствовали бы мы?

Да нет, конечно, все было бы так же.

…Мы приближаемся вплотную к самолету. Теперь он нависает над нами своим огромным, кажущимся снизу черным, телом, своими гигантскими крыльями.

Он кажется таким высоким. До его дверей, до трапов, до фюзеляжа так далеко… Он так герметично и надежно закрыт от какого-либо вторжения извне.

До истечения срока ультиматума, то есть до того, как рассветет, остаются уже не часы, а минуты.

Где-то вдали, на самом краю горизонта, небо бледнеем желтеет.

И вот наступает момент, когда я трижды мигаю карманным фонариком — «Все готово для атаки».

Казалось, проходит вечность, и на командном пункте мигают три ответные вспышки — «Начинайте атаку!».

Операция по освобождению самолета начинается…

Не проходит и нескольких секунд — мы в самолете.

Глава VIII. В САМОЛЕТЕ

Когда летчик сказал мне, что лететь — равносильно самоубийству, я ответил ему:

— Наплевать, вы должны понять, пилот, что, если мы окажемся в руках полиции, нам смертная казнь обеспечена. А так есть все же шансы спастись. Ясно? Это я к тому говорю, чтобы вы знали — терять нам нечего.

— Вам, может быть, нет, — пытался возразить летчик, — но ведь самолет набит пассажирами. Плевать вам на взрослых, так хоть детей пожалейте — их же двадцать семь.

— Вы что, идиот, — я рассердился по-настоящему, — или притворяетесь? При чем тут пассажиры, дети? Да я не двадцать семь — двадцать семь миллионов детей готов отправить на тот свет, чтобы спасти свою шкуру. А вы мне — дети… Так вот, слушайте: если через час мы не поднимемся в воздух, я пристрелю одного из пассажиров. Еще через час — второго, и не гарантирую, что это будет взрослый.

— Я должен сообщить о ситуации начальству, — говорит летчик. — Без его разрешения я самолет в воздух в таком состоянии не подниму.

И я понимаю, что в этом деле его не переуговоришь.

— Сообщайте, — ворчу. — И мои условия тоже. Ждем.

В салоне, который я приказал ярко осветить, пассажиры неподвижно и молча сидят. На них словно напал столбняк. Дети только тихо плачут, что-то бормочут, но большинство спит.

Белинда так же спокойно, как в первую минуту, стоит с пистолетом в руке в хвосте самолета. Казалось, ее не коснулись усталость и волнения. Молодец все-таки. Внимательно следит за каждым движением, за этими десятками затылков (пассажирам мы приказали не оборачиваться).