Азазель, стр. 39

– Я, собственно, не из полиции, – покраснев, пробормотал Фандорин. – Фандорин, чиновник особых поручений при…

– Все знаю, je vous le dis tout cru, [35] – с таинственным видом сказал усатый, блеснув бриллиантом в галстуке. – Государственное дело, можете не вдаваться. Entre nous sois dit, [36] сам неоднократно по роду деятельности имел касательство, так что все отлично понимаю. – Он приподнял цилиндр. – Однако позвольте представиться. Действительный тайный советник Александр Аполлодорович Эверт-Колокольцев, председатель Московской губернской судебной палаты. Моя дочь Лиза.

– Только зовите меня «Лиззи», «Лиза» мне не нравится, на «подлизу» похоже, – попросила барышня и наивно призналась. – А я про вас часто вспоминала. Вы Эмме понравились. И как вас зовут, помню – Эраст Петрович. Красивое имя – Эраст.

Фандорину показалось, что он уснул и видит чудесный сон. Тут главное – не шевелиться, а то не дай Бог проснешься.

Глава пятнадцатая,

в которой убедительнейшим образом доказывается важность правильного дыхания

В обществе Лизаньки («Лиззи» у Эраста Петровича как-то не прижилось) одинаково хорошо и говорилось, и молчалось.

Вагон мерно покачивался на стыках, поезд, время от времени порыкивая гудком, мчался на головокружительной скорости через сонные, окутанные предрассветным туманом валдайские леса, а Лизанька и Эраст Петрович сидели в первом купе на мягких стульях и молчали. Смотрели в основном в окно, но по временам взглядывали и друг на друга, причем если взгляды ненароком пересекались, то это было совсем не стыдно, а наоборот, весело и приятно. Фандорин уже нарочно старался оборачиваться от окна как можно проворней, и всякий раз, когда ему удавалось поймать встречный взгляд, Лизанька тихонько прыскала.

Говорить не следовало еще и потому, что можно было разбудить господина барона, покойно дремавшего на диване. Еще не так давно Александр Аполлодорович увлеченно обсуждал с Эрастом Петровичем балканский вопрос, а потом, почти на полуслове, вдруг всхрапнул и уронил голову на грудь. Теперь голова уютно покачивалась в такт стуку вагонных колес: та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда); та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда).

Лизанька тихо засмеялась каким-то своим мыслям, а когда Фандорин вопросительно посмотрел на нее, пояснила:

– Вы такой умный, все знаете. Вон папеньке и про Мидхат-пашу объяснили и про Абдул-Гамида. А я такая глупая, вы даже не представляете.

– Вы не можете быть глупая, – с глубоким убеждением прошептал Фандорин.

– Я бы вам рассказала, да стыдно… А впрочем, расскажу. Мне почему-то кажется, что вы не будете надо мной смеяться. То есть вместе со мной будете, а без меня не будете. Правда?

– Правда! – воскликнул Эраст Петрович, но барон шевельнул во сне бровями, и молодой человек снова перешел на шепот. – Я над вами никогда смеяться не буду.

– Смотрите же, обещали. Я после того вашего прихода представляла себе всякое… И так у меня красиво получалось. Только жалостливо очень и непременно с трагическим концом. Это из-за «Бедной Лизы». Лиза и Эраст, помните? Мне всегда ужасно это имя нравилось – Эраст. Представляю себе: лежу я в гробу прекрасная и бледная, вся в окружении белых роз, то утонула, то от чахотки умерла, а вы рыдаете, и папенька с маменькой рыдают, и Эмма сморкается. Смешно, правда?

– Смешно, – подтвердил Фандорин.

– Просто чудо, что мы так на станции встретились. Мы к ma tante [37] погостить ездили и должны были еще вчера вернуться, но папенька в министерстве по делам задержался и переменили билеты. Ну разве не чудо?

– Какое же это чудо? – удивился Эраст Петрович. – Это перст судьбы.

Странное в окне было небо: все черное, а вдоль горизонта алая кайма. На столе уныло белели забытые депеши.

Извозчик вез Фандорина через всю утреннюю Москву от Николаевского вокзала в Хамовники. День был чист и радостен, а в ушах Эраста Петровича все не умолкал прощальный возглас Лизаньки:

– Так вы непременно приезжайте сегодня! Обещаете?

По времени все отлично складывалось. Сейчас в эстернат, к миледи. В жандармское управление лучше заехать потом – потолковать с начальником, а если удастся у леди Эстер выяснить что-то важное – так и телеграмму Лаврентию Аркадьевичу послать. С другой стороны, за ночь могли из посольств остальные депеши прийти… Фандорин достал из новенького серебряного портсигара папиросу, не очень ловко закурил. Не поехать ли все-таки сначала в жандармское? Но лошадка уже бежала по Остоженке, и поворачивать назад было глупо. Итак: к миледи, потом в управление, потом домой – забрать вещи и переехать в приличную гостиницу, потом переодеться, купить цветов и к шести часам на Малую Никитскую, к Эверт-Колокольцевым. Эраст Петрович блаженно улыбнулся и пропел: «Он был титулярный советник, она генеральская до-очь, он робко в любви объясни-ился, она прогнала его про-очь».

А вот и знакомое здание с чугунными воротами, и служитель в синем мундире у полосатой будки.

– Где мне найти леди Эстер? – крикнул Фандорин, наклонившись с сиденья. – В эстернате или у себя?

– Об это время обыкновенно у себя бывают, – браво отрапортовал привратник, и коляска загромыхала дальше, в тихий переулок.

У двухэтажного домика дирекции Фандорин велел извозчику ждать, предупредив, что ожидание может затянуться.

Все тот же надутый швейцар, которого миледи назвала «Тимофэй», бездельничал возле двери, только не грелся на солнце, как в прошлый раз, а перебрался в тень, ибо июньское светило припекало не в пример жарче майского.

Теперь «Тимофэй» повел себя совершенно иначе, проявив недюжинный психологический талант, – снял фуражку, поклонился и сладким голосом спросил, как доложить. Что-то, видно, изменилось во внешности Эраста Петровича за минувший месяц, не возбуждал он более у швейцарского племени инстинкта хватать и не пущать.

– Не докладывай, сам пройду.

«Тимофэй» изогнулся дугой и безропотно распахнул дверь, пропуская посетителя в обитую штофом прихожую, откуда по ярко освещенному солнцем коридору Эраст Петрович дошел до знакомой бело-золотой двери. Она отворилась ему навстречу, и некий долговязый субъект в такой же, как у «Тимофэя», синей ливрее и таких же белых чулках, вопросительно уставился на пришедшего.

– Третьего отделения чиновник Фандорин, по срочному делу, – строго сказал Эраст Петрович, однако лошадиная физиономия лакея осталась непроницаемой, и пришлось пояснить по-английски:

– State police, inspector Fandorin, on urgent official business. [38]

Снова ни один мускул не дрогнул на каменном лице, однако смысл сказанного был понят – лакей чопорно наклонил голову и исчез за дверью, плотно прикрыв за собой створки.

Через полминуты они снова распахнулись. На пороге стояла сама леди Эстер. Увидев старого знакомого, она радостно улыбнулась:

– О, это вы, мой мальчик. А Эндрю сказал, какой-то важный господин из тайной полиции. Проходите-проходите. Как поживаете? Почему у вас такой усталый вид?

– Я только с петербургского поезда, миледи, – стал объяснять Фандорин, проходя в кабинет. – Прямо с вокзала к вам, уж очень дело срочное.

– О да, – печально покивала баронесса, усаживаясь в кресло и жестом приглашая гостя сесть напротив. – Вы, конечно, хотите поговорить со мной о милом Джеральде Каннингеме. Это какой-то страшный сон, я ничего не понимаю… Эндрю, прими у господина полицейского шляпу… Это мой давний слуга, только что приехал из Англии. Славный Эндрю, я по нему скучала. Иди, Эндрю, иди, друг мой, ты пока не нужен.

Костлявый Эндрю, вовсе не показавшийся Эрасту Петровичу славным, с поклоном удалился, и Фандорин заерзал в жестком кресле, устраиваясь поудобнее – разговор обещал затянуться.