Мир приключений 1967 г. №13, стр. 24
— Какая дата?
— Рождения. Не вовремя родился. Вот в романах пишут: герой проклял день своего рождения. А я лично не день — год. Мне бы на три — четыре года раньше родиться, тогда как было бы хорошо.
— Почему?
— Тогда я к началу войны кончил бы училище, оборонял Ленинград или Севастополь или служил на Севере. Не прозевал бы войну.
— Война не кончилась.
— Скоро кончится. У меня, знаешь, друг был, вместе учились в десятилетке. Он выбрал гражданскую специальность, поступил на философский факультет, а я — военно-морскую, поступил в училище имени Фрунзе. И вот пожалуйте! Он с первого курса в ополчение ушел и воюет. На три года меня обогнал! Теперь кто он и кто я? Мне до него рукой не достать! Он трижды орденоносец, оборонял Москву, сражался на Курской дуге, освобождал Минск. Философ, понимаешь? А я? Кто я такой?..
Скорбный вздох.
— И то до смерти рад, что хоть к концу войны подоспел. Все же легче. А то бы спросил кто-нибудь: «Что вы, товарищ Кичкин, делали во время Великой Отечественной войны? Учился на военного моряка? Вот как? Выходит, профессиональный военный, а были только свидетелем, современником войны? Нехорошо! Некрасиво, Кичкин!»
Вдруг Петрович протяжно, с хрустом зевает.
— Ну, Гена, отвел душу? А теперь слушай команду: по койка-ам! Я что-то, знаешь, подустал. Да и тебе с восьми на вахту.
— И не говори! Как подумаю, что утром снова начнется: «Заводи трал! Сохраняй строй уступа! Подсекай мину!»
— Ну-ну! Послезавтра мы к Железным Воротам подойдем. Да ты развеселись! Название-то какое: Железные Ворота! А что у тебя дальше на карте?
— Горы Катаракты, — неохотно отвечает Кичкин. — Ворота — это только вход в Катаракты.
— Вот и протиснемся через эти Катаракты. А потом опять равнина, раздолье. И до Белграда уже рукой подать. Как городок-то, забыл, называется — за Катарактами?
— Молдова-Веке…
Палуба пуста.
Всей своей темной слитной массой надвигается сверху Дунай. Он в белой рамке инея. Плакучие вербы на берегу присыпаны инеем, поля застланы белесым туманом. Утро на Дунае начинается трудно, медленно.
Это же не просто осень, это поздняя осень, конец октября…
О! Никогда не забудет Петрович названия маленького города по ту сторону Катаракт. И не он один. Все в бригаде до конца дней своих будут помнить Молдова-Веке, потому что там встретят их частые тупые удары взрывов и горящая, стремительно несущаяся навстречу вода…
«…пройдя горные ущелья Катарактов, тральщики вверенной мне бригады в количестве сорока пяти вымпелов вышли утром 2 ноября 1944 года на плес у города Молдова-Веке.
Еще на рассвете, в горах, донеслись до нас отдаленные раскаты, которые вначале были приняты за беглый артиллерийский огонь. Однако по мере приближения к плесу смысл этих раскатов разъяснился — впереди рвались мины.
Наконец, миновав последний поворот, мы увидели пламя над рекой.
На широком плесе у города Молдова-Веке скопилось около ста судов, караван, собранный после прохода через Катаракты для дальнейшего следования к фронту. В составе каравана были баржи с боеприпасами и продовольствием, а также горючим для танков и авиации, буксирные пароходы, понтоны для наведення переправ и госпитальное судно с выздоравливающими бойцами.
В дальнейшем комендант каравана действительно не проявил необходимой осторожности. Но могу засвидетельствовать в его оправдание, что погода к тому времени ухудшилась. Со дня на день Дунай мог стать, и суда оказались бы в ловушке — вмерзшими в лед до весны. Заставляла спешить обстановка на фронте.
В силу этих соображений комендант каравана, не дожидаясь подхода тральщиков, отдал приказание сниматься с якоря.
На рассвете 2 ноября, то есть тогда, когда мы уже были на подходе к Молдова-Веке, караван возобновил свое движение вверх по Дунаю.
И тут один за другим начали рваться на минах корабли.
Почти сразу же на второй мине подорвалась баржа с горючим. По Дунаю потекло пламя, бензин разлился на большом пространстве, увлекая за собой горящие обломки и увеличивая панику на судах.
Тогда начали детонировать донные мины, лежавшие на грунте. От детонации в голове каравана подорвалась еще одна баржа с горючим, а также ее буксир.
(Описываю последовательность взрывов со слов коменданта каравана, так как, приближаясь к плесу, мы видели лишь всплески воды и вспышки блещущего огня.)
Подорвался понтон в середине каравана, потом в конце каравана — баржа с боеприпасами. Пожар перекинулся с нее на соседнюю баржу, также груженную боеприпасами. И она в свою очередь была уничтожена новым взрывом.
Движение каравана приостановилось.
Выйдя на плес, мы застали картину полного разгрома — как после массированного артиллерийского или воздушного налета. Уцелевшие суда где попало приткнулись к берегу, некоторые даже выбросились на мель. Пламя текло по воде. Раненые и обожженные взывали из воды о помощи.
Немедленно же моряки моей бригады приняли участие в тушении пожаров. Раненые были подняты на борт, и им оказана медицинская помощь.
Нас встретили с огромной радостью и облегчением, надеясь на то, что тральщики начнут пробивать фарватер и поведут дальше караван за собой. Однако положение оказалось значительно более сложным.
По моему приказанию было произведено разведывательное траление вдоль плеса. Кроме того, я со своим заместителем лично опросил ряд местных жителей-сербов (город Молдова-Веке находится на румынском берегу, но живут в нем сербы).
Установлено, что с плеса начинается минная банка, причем необычайной плотности. Тянется же она от Молдова-Веке на сто двадцать километров вверх, почти до самого Белграда.
Лоцманы, сопровождающие бригаду, были вызваны на штабной тральщик для консультации. Все они сошлись на том, что бесполезно пытаться штурмовать наличными силами бригады минированный участок такой длины и плотности. Это заняло бы несколько месяцев, тогда как ледостава можно ждать в самое ближайшее время. Совет лоцманов — зимовать бригаде в Молдова-Веке.
Докладывая Вам обстановку, сложившуюся у города Молдова-Веке, и ожидая от Вас приказаний, буду между тем стараться изыскать иные варианты решения.
ПЕРВАЯ НОЧЬ НА ПЛЕСЕ У МОЛДОВА-ВЕКЕ
— Спишь, Петрович?
— Нет.
— Перебрось-ка со столика спички… Спасибо. И ты не можешь заснуть? Я как закрою глаза, огоньки эти начинают мерцать. Мученье!
— Какие огоньки?
— Ну, те, что на воде были. Бензин горящий. До самой смерти, наверное, не забуду, как трупы проплывали вдоль борта. А возле них, вроде свечей погребальных, огоньки эти, огоньки.
— Да, как вспомнишь, дрожь пробирает.
— И тебя пробирает? А ты третий год воюешь. Мне, значит, простительно. Да еще капитан-лейтенант приказал шлюпку спустить и вылавливать трупы баграми. В кошмаре такое может присниться.
— Захоронить-то их надо было?
— А я против этого ничего не говорю. Не мне, кому-нибудь другому пришлось бы вылавливать. Но они, Петрович, на людей уже не были похожи. Черные-черные, как головешки. Будто лесной пожар прошел, а потом полуобгорелые пни подмыло и течением вниз понесло. У того, смотришь, что-то наподобие руки торчит, у этого вроде бы голова…
— Да будет тебе!
Молчание. Иллюминатор в каюте зашторен. Кичкин и Петрович ворочаются с боку на бок, то и дело взбивая подушки. Нет, сон нейдет!
— На что у капитан-лейтенанта нервы стальные, — это опять неугомонный Кичкин, — а и того проняло. Я на мостике рядом с ним стоял, невольно оглянулся, вижу: лицо будто окаменело! Белое, неподвижное. А когда начал приказания отдавать, все откашливается и откашливается, словно бы в горле застряло что-то…