Мемуары гейши, стр. 77

Так же, как человек привыкает к больной ноге, мы все в окейе привыкли к Хацумомо. Думаю, только со временем мы осознали, сколько же вреда она нам причиняла. Даже когда Хацумомо не делала ничего, а просто спала в своей комнате, служанки знали, что она там и в течение дня обязательно их унизит. Они жили в постоянном напряжении, сравнимым с прогулкой по замерзшему пруду, когда в любой момент может треснуть лед. Что же касается Тыквы, думаю, она привыкла к тяжелой зависимости от своей старшей сестры и чувствовала себя потерянной без нее.

Я стала основным источником доходов для окейи, но даже мне потребовалось какое-то время для избавления от ростков, посеянных Хацумомо. Даже спустя годы после ее исчезновения каждый раз, когда мужчина как-то странно смотрел на меня, я думала о том, что, видимо, Хацумомо наговорила ему гадостей обо мне. Каждый раз, поднимаясь по лестнице на второй этаж окейи, замирая от страха, я боялась увидеть на лестничной клетке Хацумомо, снедаемую постоянным желанием кого-то обидеть. Не могу сказать вам, сколько раз я доходила до последней ступеньки и неожиданно понимала, что Хацумомо больше нет в окейе. Она ушла, но, казалось, даже само пространство комнаты сохраняло ее присутствие. Даже сейчас, будучи пожилой женщиной, я иногда, глядя в зеркало своего столика для макияжа, боюсь увидеть ее ухмыляющийся призрак.

Глава 28

В Японии годы от Депрессии и до конца Второй мировой войны называются куройтани — долина мрака, — когда многие люди жили, словно накрытые волной. Хотя живущие в Джионе чувствовали себя не так плохо. В то время как большинство японцев жили в темной долине на протяжении всех 1930-х годов, Джион согревался лучами солнца. Думаю, нет необходимости объяснять почему. Женщины, бывшие любовницами министров, морских офицеров и прочих представителей элиты, жили гораздо лучше остальных. Джион можно было сравнить с озерами на вершине горы, в которые попадает много дождевой воды.

Благодаря Генералу Тоттори наша окейя тоже была одним из озер, в котором собиралась дождевая вода. Жизнь становилась хуже и хуже, а мы даже после введения нормирования продуктов регулярно продолжали получать еду, чай, белье и даже такие излишества, как косметику и шоколад. Нам разумнее было бы хранить это все у себя за закрытыми дверьми, но Джион — не то место, где это возможно. Мама очень многое отдавала, но не потому, что была щедрой женщиной, а потому, что все мы напоминали пауков, собравшихся на одной паутине. Время от времени приходили люди с просьбой о помощи, и мы с радостью давали им, что могли. Осенью 1941 года, например, военная полиция остановила служанку с коробкой, в которой купонов оказалось в десять раз больше, чем могла иметь ее окейя. Ее хозяйка направила девушку к нам, чтобы спрятать у нас купоны. Каждая окейя в Джионе прятала купоны. Чем лучше окейя, тем больше у нее было купонов. Служанку послали к нам, а не к кому-нибудь еще, потому что Генерал Тоттори велел военной полиции не трогать нас. Так что в нашем озере была самая теплая вода.

Но ситуация в стране постепенно усугублялась, и наконец наступил момент, когда за тучами скрылись последние лучи ее солнца. Это произошло неожиданно, за две недели до Нового года, в декабре 1942-го. Я завтракала или по крайней мере первый раз ела в тот день, когда мужской голос прокричал что-то у входа в окейю. Я подумала, это разносчик еды, поэтому продолжала есть, но спустя какое-то время служанка вошла ко мне и сказала, что военный полицейский спрашивает Маму.

— Военный полицейский? — спросила я. — Скажи ему, что Мамы нет.

— Я сказала, госпожа. Он на это ответил, что хочет переговорить с вами.

В прихожей я увидела полицейского, снимающего свои ботинки. Возможно, многие бы вздохнули облегченно, увидев, что его пистолет спрятан в кожаный чехол. Но я говорила уже, что наша окейя до этого времени жила по своим законам. Обычно полицейский вел себя более скромно, чем большинство посетителей. Но увидеть его снимающим ботинки и входящим независимо от того, пригласили мы его или нет... Я поклонилась ему и поприветствовала, но он лишь бросил на меня взгляд, словно говоря, что разберется со мной позже. Наконец, он стянул носки, отложил шляпу и сказал, что хотел бы посмотреть наш огород, даже не извинившись за доставленное беспокойство. В это время практически все в Киото превратили свои декоративные сады в огороды, но мы были исключением. Генерал Тоттори обеспечивал нас всеми необходимыми продуктами, и не было необходимости перепахивать наш сад. Мы продолжали наслаждаться мхом, папоротниками и карликовым кленом в углу. Стояла зима, и я надеялась, полицейский лишь посмотрит на замерзшую землю и представит, что мы сажали тыкву и батат среди декоративных растений. Поэтому я молча проводила его во двор. Он наклонился и потрогал землю пальцами. Думаю, хотел проверить, была ли земля обработана для посадок.

— Офицер, — сказала я, — мне очень неудобно, но у нас не было возможности посадить какие-то овощи.

— Значит, ваши соседи не обманули меня, — сказал он.

Он достал из своего кармана листок бумаги и начал зачитывать длинный список преступлений, совершенных нашей окейей.

Я не помню все из них, но среди них были: нелегальное хранение хлопчатобумажных тканей, сокрытие металлических и резиновых изделий, необходимых для военных нужд, неправильное использование карточек и так далее. Мы действительно делали это, как и любая другая окейя в Джионе. Наша вина, полагаю, заключалась в том, что мы жили лучше других.

К счастью, вернулась Мама. Мне показалось, она совсем не удивилась, увидев военного полицейского. Она вела себя по отношению к нему лучше, чем к самому почетному гостю. Она провела его в приемную и угостила лучшим чаем. Дверь оставалась закрытой, но я могла слышать кое-что из их длинной беседы. Когда она вышла, чтобы взять что-то, она тихонько сказала мне:

— Генерала Тоттори арестовали этим утром. Нужно спешить и спрятать наши лучшие вещи, иначе завтра их отберут.

Когда-то в Йоридо в теплые весенние дни я ходила плавать, а после этого лежала на скалах рядом с озером и ловила солнечное тепло. Но когда солнце неожиданно скрывалось за облаками, а это случалось довольно часто, холодный воздух, словно металл, обволакивал мою кожу. Казалось, сейчас тоже скрылось солнце, и я вынуждена стоять голая и мокрая на леденящем ветру. Спустя неделю после визита полицейского наша окейя лишилась того, что другие семьи потеряли давным-давно, а именно: запасов продуктов, нижнего белья и так далее. Мы всегда обеспечивали Мамеху чаем, а сейчас ее запасы оказались лучше наших, и теперь она помогала нам. К концу месяца ассоциация соседей конфисковала у нас много керамики и свитков, чтобы продать их на так называемом «сером рынке», отличавшемся от «черного рынка». На «черном рынке» продавались такие вещи, как топливо, масло, продукты, металлы и так далее. Большинство из этих позиций не разрешалось продавать. «Серый рынок» был более легальным. На нем торговали в основном домашние хозяйки, желавшие избавиться от дорогих вещей и заработать наличность. Наши же вещи продавались, чтобы наказать нас, а наличность предназначалась для других. Глава нашей соседской ассоциации — хозяйка соседней окейи — чувствовала себя очень неудобно, когда пришла забирать наши вещи. Но военная полиция приказала ей, и она не посмела ослушаться.

Если первые годы войны напоминали рискованное путешествие по морю, то где-то к середине 1943 года мы поняли, что волны стали слишком высокими, чтобы спастись. Мы не исключали, что будем погребены, как это произошло со многими. Все стали волноваться относительно исхода войны. Что-то напоминающее шутку я услышала в этот период от гейши Райхи. В течение нескольких месяцев ходили слухи, что военное правительство планирует взорвать все кварталы гейш в Японии. Нас интересовало, что же станет с нами, как неожиданно заговорила Райха:

— У нас нет времени думать об этом, — сказала она. — Ничто не может быть мрачнее будущего, за исключением разве что прошлого.