Немые и проклятые, стр. 7

— Вы были свидетелем на его свадьбе, это чуть больше, чем деловые отношения.

— Видите ли, в его отношениях с Лусией имелся деловой аспект… а точнее, в отношениях с родителями Лусии.

— У них была земля? — спросил Фалькон.

— Он сделал их очень состоятельными людьми, — кивнув, ответил Васкес.

— И не слишком интересующимися его загадочным прошлым?

— Поверьте, роль шафера на свадьбе не предполагает настолько уж близких отношений… Уверен, вам надо побеседовать с родителями Лусии, — убедительно проговорил Васкес.

— А как он относился к сыну, Марио?

— Сына он любил. Ребенок был очень важен для него.

— Кажется странным, что Вега так поздно завел семью. Ведь ему было уже за пятьдесят, не так ли?

Молчание. Было почти воочию видно, как Васкес тасует свои адвокатские мысли.

— Здесь я вам не помощник, инспектор, — сказал он.

— О чем же вы так серьезно задумались?

— Вспомнил о смерти его первой жены. Перебирал в памяти кое-какие разговоры.

— Вы познакомились, когда ему было почти сорок. У него хватало денег на покупку земли.

— Занимать тоже пришлось.

— Все равно, человек его возраста с такими деньгами, как правило, имеет семью.

— Видите ли, он никогда не говорил о своей жизни, о той ее части, что прошла до нашего с ним знакомства.

— Не считая рассказа о его отце-мяснике.

— Этот факт всплыл лишь потому, что нужно было получить разрешение на строительство комнаты-кладовой, когда он реконструировал дом. Я видел чертежи. Мне нужны были объяснения.

— Когда это было?

— Двенадцать лет назад, — сказал Васкес. — Но он не поведал всей истории своей семьи. Так, эпизоды. Никакого серьезного обсуждения.

Фелипе, старший из двух криминалистов, просунул голову в дверь.

— Инспектор, вы не могли бы сейчас к нам подойти?

Фалькон кивнул. Васкес передал ему визитку, ключи от дома и сказал, что пробудет в Севилье еще как минимум неделю — до отпуска в августе. Направляясь к выходу, он попросил Фалькона открыть дверь в другом конце мясницкой комнаты. Она вела в гараж, где стоял совершенно новый серебристый «ягуар».

— Его доставили только на прошлой неделе, инспектор, — сказал Васкес. — До свидания.

Фалькон присоединился к экспертам, возившимся в кухне. Фелипе наблюдал, как Хорхе исследует ножки кухонной мебели.

— Что у нас есть? — спросил Фалькон.

— Пока ничего, — ответил Фелипе. — Пол недавно вытерли.

— А рабочие поверхности?

— Нет, они все в отпечатках. Только пол, — сказал Фелипе. — Надо думать, с литром жидкости для труб в животе он довольно долго бился в конвульсиях. У вас, инспектор, не было камней в желчном пузыре?

— Бог миловал, — отозвался он, уловив отблеск ужаса в глазах Фелипе. — Разве не говорят, что это лучше всего позволяет мужчинам понять, как больно рожать?

— Я сказал об этом жене, но она напомнила, что оба ребенка весили почти по четыре кило, а желчный камень — примерно девять граммов.

— Среди мучеников редко встретишь сострадание, — сказал Фалькон.

— Во время приступов я как безумный метался по полу в ванной. Там повсюду можно было найти отпечатки.

— Следы пальцев на бутылке есть?

— Один комплект, очень четкий и явный… что тоже странно. Никогда бы не подумал, что сеньор Вега сам покупает себе жидкость для очистки труб. Тут должны быть чьи-нибудь еще отпечатки.

— Туда, видимо, подмешали кое-что покрепче, какой-то яд, или он, помимо этого пойла, принял таблетки. Обычный очиститель подействовал бы не сразу, так ведь?

— Странный способ, если хотите знать мое мнение, — подал голос Хорхе, оторвавшись от изучения кухонной мебели.

— Думаю, слово «странный» относится ко всему, что мы здесь увидели, — сказал Фалькон.

— Да, место преступления выглядит как-то… неправильно, — подтвердил Фелипе.

— Я еще подумал, что оно чудное, — добавил Хорхе.

— То есть ничего определенного? — уточнил Фалькон.

— С этими местами преступления всегда так, — сказал Фелипе. — Важно то, что не обнаружено. Я только взглянул на пол, сразу понял: «Нет, это мне ничего не даст».

— Ты слышал про записку?

— Бред, — сказал Хорхе. — «…растворены в воздухе, которым вы дышите…» О чем это?

— Звучит абстрактно, — сказал Фалькон.

— А эти дела с одиннадцатым сентября? — спросил Хорхе. — Мы далеко от Нью-Йорка.

— Он, наверное, финансировал Аль-Каиду, — ухмыльнулся Фелипе.

— Не шути с этим, — предупредил Хорхе. — В наше время все возможно.

— Я знаю только, что тут все неправильно, — сказал Фелипе. — Не настолько, чтобы не верить в самоубийство, но достаточно, чтобы возникли подозрения.

— А бутылка тоже лежала неправильно? — спросил Фалькон.

— На его месте я бы выпил и швырнул ее об стену, — сказал Хорхе. — Здесь везде должны быть капли.

— А их нет, разве что там, где лежит бутылка, в метре от тела.

— Но капли есть?

— Да, они вытекли из горлышка.

— А между телом и бутылкой?

— Нет, — сказал Фелипе. — Что тоже странно, но не… невозможно.

— Он ведь мог кататься по полу, стирая все следы и капли халатом?

— Да-а, — неуверенно протянул Фелипе.

— Фелипе, выдай какую-нибудь гипотезу. Знаю, ты терпеть этого не можешь, но все-таки предложи что-нибудь.

— Мы здесь имеем дело только с фактами, — сказал Фелипе. — Потому что только факты принимают к рассмотрению в суде. Правильно, инспектор?

— Давай, Фелипе.

— Нет, лучше я скажу, — начал Хорхе, поднимаясь на ноги. — Все мы знаем, чего не хватает на этом месте преступления… — действующего лица. Или лиц. Мы не знаем, что они сделали, не знаем, насколько велика их вина. Одно мы знаем точно: здесь кто-то был.

— Итак, у нас есть призрак, — сказал Фалькон. — Кто-нибудь верит в призраков?

— Вообще-то их без большой радости принимают к рассмотрению в суде, — вздохнул Фелипе.

3

Среда, 24 июля 2002 года

Консуэло Хименес открыла дверь Хавьеру Фалькону и провела его по коридору в угловую гостиную с видом на ухоженный газон. Зелень лужайки казалась свинцовой в солнечном свете, стирающем краски. Вода в голубом бассейне с ожерельем из белой плитки плескалась о стены своего узилища, бросая блестящие блики на садовый домик, крыша и стены которого были увиты пурпурными бугенвиллиями.

Фалькон стоял у раздвижных дверей, сцепив руки за спиной, и чувствовал себя до неловкости официальным. Консуэло, одетая в узкую шелковую кремовую юбку и блузку в тон, присела на диван. Оба были напряжены, но чувствовали себя на удивление уютно в обществе друг друга.

— Вам нравятся бугенвиллии? — спросила она.

— Да, — не задумываясь, ответил Фалькон. — Они дарят мне надежду.

— Мне они начинают казаться какими-то пошлыми.

— Возможно, здесь, в Санта-Кларе, их слишком много, — сказал Фалькон. — А в обрамлении оконных рам они кажутся картиной без сюжета.

— Могу нанять мужчину, чтобы он все время нырял голым в бассейн, и называть это — мой «Повеса» работы Хокни, [4] — сказала она. — Налить вам что-нибудь? Я сделала чаю со льдом.

Фалькон кивнул и посмотрел вслед Консуэло, направившейся в кухню. Подтянутая фигура, стройные ноги — у него прямо кровь вскипела при взгляде на ее соблазнительные формы. Чтобы отвлечься, он осмотрел комнату. На стене висела единственная картина — большой вишневый холст, перечеркнутый по диагонали расширяющейся синей полосой. На столе и на буфете он заметил фотографии детей, групповые и одиночные. Кроме кресла и темно-синего дивана, стоящего перпендикулярно стене, в комнате почти ничего не было. Фалькон снова посмотрел на спокойный сад, думая, что она неспроста упомянула Хокни, чья выставка не так давно проходила в Лос-Анджелесе: этот район, постоянно озаренный солнечным светом, напоминает скорее Калифорнию, чем Андалузию.