Немые и проклятые, стр. 10
— А как сеньор Вега вписывался в семью?
— Не думаю, что они ждали ребенка. Я их тогда нечасто видела, но припоминаю, что это было потрясением, — сказала она. — В любом случае, с появлением ребенка брак меняется. Может статься, Хавьер, однажды ты сам это узнаешь.
— Ты притворяешься, будто не понимаешь, что я делаю, но знаешь: по-другому нельзя. Я должен искать слабые и уязвимые стороны в этой ситуации, — объяснил Фалькон и даже сам себе показался чересчур сентиментальным. — Возможно, мои вопросы ужасны, но в двойном убийстве, замаскированном под самоубийство, хорошего мало.
— Ничего, Хавьер, я выдержу, — сказала Консуэло. — Несмотря на притягательность отношений следователь — подозреваемый, я бы предпочла, чтобы ты исключил меня из их числа с помощью любых ужасных вопросов. У меня хорошая память, и мне не понравилось быть обвиняемой в убийстве Рауля.
— Это только предварительное расследование. Я надеюсь получить проверенные факты, которые подкрепят подозрение о том, как умерли супруги Вега. Так что мы еще встретимся.
— Жду с нетерпением.
— Как ты попала во двор дома?
— Лусия сказала мне код, при помощи которого открываются ворота.
— Кто-нибудь еще его знал?
— Горничная. Возможно, Сергей. Постой… Не уверена, но, кажется, сад Крагмэнов примыкает к саду Веги, и там есть калитка, так что они могли пройти. Насчет Пабло Ортеги — не знаю.
— А этот Сергей? — спросил Фалькон. — Ты сказала, он русский или украинец. Это немного необычно.
— Даже ты должен был заметить, сколько здесь в последнее время приезжих из Восточной Европы, — возразила Консуэло. — Вероятно, это неправильно, но люди предпочитают их марокканцам.
— Что ты знаешь про Маделайн Крагмэн?
— Она по-американски дружелюбна… с ходу.
— То же можно сказать о севильцах.
— Возможно, поэтому каждый год к нам приезжает столько американцев, — отозвалась Консуэло. — Впрочем, я не жалуюсь.
— Она привлекательна.
— Тебя послушать, так дела Рафаэля шли хорошо, как никогда, — сказала она. — Что ж, все считают Маделайн Крагмэн привлекательной, даже ты, Хавьер. Я видела, как ты на нее смотрел.
Фалькон покраснел, как пятнадцатилетний подросток, ухмыльнулся и заерзал. Консуэло горько улыбнулась.
— Мэдди осознает свою власть, — сказала она.
— То есть она — роковая женщина местного масштаба? — спросил Фалькон.
— Я пытаюсь ее потеснить, — улыбнулась Консуэло. — Но у нее преимущество в несколько лет… Шучу! Видишь ли, Мэдди знает, что мужчины тают в ее присутствии. Она изо всех сил старается не обращать внимания. Что остается девушке, если все: от газовщика и торговца рыбой до судебного следователя и старшего инспектора отдела по расследованию убийств, по всей видимости, — в ее присутствии не в состоянии совладать с нижней челюстью?
— А что представляет собой сеньор Крагмэн?
— Он старше. Они давно женаты.
— Ты знаешь, чем они здесь заняты?
— Отдыхают от американской жизни. Он работает на Рафаэля. Разрабатывает или разрабатывал несколько его проектов.
— Они решили отдохнуть после одиннадцатого сентября?
— Крагмэны уже были здесь, когда это случилось. Раньше жили в Коннектикуте, он работал в Нью-Йорке, думаю, они просто устали…
— Дети есть?
— Кажется, нет.
— Они посещали вместе с вами какие-нибудь вечеринки? Общественные мероприятия?
— Да… и Рафаэль тоже.
— Но без Лусии?
— Она почти никогда не выбиралась на люди.
— Ты что-нибудь заметила?
— Уверена, Рафаэль был не прочь переспать с Мэдди, потому что такая мысль бродит при виде нее в голове каждого мужчины, но не думаю, что это произошло.
Наверху раздался громкий рев, жуткий вопль боли. Консуэло выпрямилась и вскочила на ноги. Фалькон выбрался из кресла. Это был Марио — он бежал вниз по лестнице в шортах и рубашонке, руки на отлете от хрупкого тельца, голова запрокинута, глаза закрыты, рот разинут в крике. В памяти Фалькона возникла знаменитая военная фотография вьетнамской деревни, выжженной напалмом, только в центре композиции теперь была не голая вьетнамская девчушка, бегущая по дороге, а мальчик: черная дыра распахнутого рта наполнена ужасом.
4
Среда, 24 июля 2002 года
На фотографии в паспорте Мартин Крагмэн был снят без бороды и выглядел на свой возраст — пятьдесят семь лет. Теперь, с бородой, седой и нестриженой, он казался почти стариком. К Маделайн Крагмэн жизнь отнеслась благосклонней: в тридцать восемь лет она выглядела так же, как на фотографии, сделанной в тридцать один. По виду он годился ей в отцы, и немало мужчин предпочли бы именно такой вариант их отношений.
Марти Крагмэн был высоким и поджарым, чтобы не сказать тощим. Крупный нос с узкой, как лезвие, переносицей. Близко и глубоко посаженные глаза смотрели из-под косматых бровей, которые жена уже не пыталась приводить в порядок. Он был похож на человека, страдающего бессонницей. Пил густой эспрессо из хромированной кофеварки, чашку за чашкой. Одевался Марти неофициально. Рубашка из марлевки в синюю полосу выпущена поверх потертых синих джинсов. На ногах — уличные сандалии. Марти сидел, закинув ногу на ногу, и держался руками за голень, как будто тянул на себя весло. Он превосходно говорил по-испански с легким мексиканским акцентом.
— Молодость провел в Калифорнии, — отвечал он на вопрос Фалькона. — Беркли, инженерное дело; затем несколько лет жил в Нью-Мехико — занимался живописью в Таосе, ездил в Центральную и Северную Америку. Тогда выучил испанский, но он далек от классического.
— В конце шестидесятых? — спросил Фалькон.
— И в семидесятых. Я был хиппи, пока не открыл для себя архитектуру.
— Вы знали сеньора Вегу до того, как приехали сюда?
— Нет. Мы познакомились через агента по недвижимости, который снимал для нас дом.
— У вас была работа?
— В то время нет. Все получилось легко и быстро. Нам повезло познакомиться с Рафаэлем в первые недели. Мы поговорили, он слышал о некоторых моих проектах в Нью-Йорке и предложил на него поработать.
— Марти очень повезло, — сказала Маделайн, как будто в противном случае она бы упорхнула из клетки.
— То есть сюда вы приехали, ничего заранее не планируя?
Маделайн сменила белые льняные брюки на широкую юбку до колен, которая раскинулась по креслу из кремовой кожи. Она то и дело закидывала ногу на ногу, затем меняла их местами, и Фалькон, сидевший как раз напротив, каждый раз смотрел на ее ноги и злился на себя. При каждом движении грудь Маделайн колыхалась под синей шелковой майкой. Голубые жилки пульсировали под белой кожей, словно бы посылая в каждый уголок комнаты гормональные импульсы. Марти всего этого не замечал. Он не смотрел на жену и не реагировал на ее слова. Когда она говорила, взгляд Марти оставался прикован к Фалькону. Тот не знал, куда девать глаза, поскольку вся комната превратилась в зону повышенного сексуального давления. В сплошную эрогенную зону, черт бы побрал все на свете!
— Моя мама умерла и оставила мне деньги, — рассказывала Мэдди. — Мы подумали, что отдохнем и немного поживем в Европе… навестим места, где проводили медовый месяц: Париж, Флоренцию, Прагу. Но мы поехали в Прованс, а потом Марти приспичило увидеть Барселону… посмотреть, наконец, кто такой этот Гауди. Дальше — больше. Мы оказались здесь. Севилья проникает тебе в кровь. Вы родились в Севилье, старший инспектор?
— Не совсем, — сказал он. — Когда все это случилось?
— В марте прошлого года.
— Вы отдыхали от чего-то конкретного?
— Всего лишь от скуки, — ответил Марти.
— Сеньора Крагмэн, смерть вашей матери… была внезапной?
— У нее обнаружили рак, она умерла через десять недель.
— Сочувствую, — сказал Фалькон. — А почему вам наскучило в Америке, сеньор Крагмэн?
— Если хотите, можете звать нас Мэдди и Марти, — вмешалась Маделайн. — Мы предпочитаем свободный стиль.