Мир приключений 1983 г., стр. 104

Вот и получается, что не связанные стихийно друг с другом рассказы складываются вдруг в мозаичное зеркало, в котором отражается уродливая маска того мира, который сколачивают в могильных ямах Люди Осени.

В последующих сборниках «Золотые яблоки солнца», «Лекарство от меланхолии» и «Осенняя страна» Брэдбери вообще отказывается от всякой внешней тематической связи. Там уже нет ни дат перед заголовками, как в «Марсианских хрониках», ни прологов, как в «Человеке в картинках».

Может быть, потому, что писатель еще внутренне не расстался со своими первыми книгами? Недаром рассказ «Были они смуглые и золотоглазые» мог бы дополнить собой хроники, а «Прогулка» внутренне тяготеет к зеркальной мозаике «Человека в картинках»…

Облетают цветы, бросая вызов мертвой восковой красоте, уходит звездным светом время, и любовь иногда покидает сердце. А океан уносит выброшенную на базальтовую гальку русалку, стеклянная волна уносит ее глаза и губы, укачивая, безвозвратно возвращает в глубины голубое прекрасное тело ее. И только неподвижный человек смотрит на световые вспышки океанской голубизны («Берег на закате»). О чем он думает? Тоскует? Рвется вслед? Осознает, что дошел до края, за которым либо понимание всего, либо небытие? Кто знает…

Таков Брэдбери — поэт, тонкий созерцатель и мудрый философ, знаток потаенных струн человеческой души. Трагедия и грусть, как сплетенные в ручье водяные струи, пронизывают все его творчество. Но никогда не вливаются они в темные стоячие омуты безнадежного отчаяния. Брэдбери не просто верит в светлое будущее людей, он живет ради этого будущего.

«Помню, когда я был мальчишкой, у нас сломалась сеялка, — говорит герой рассказа «Земляничное окошко», — а на починку не было денег, и мы с отцом вышли в поле и кидали семена просто горстью — так вот, это то же самое. Сеять-то надо, иначе потом жать не придется. О господи, Керри, ты только вспомни, как писали в газетах, в воскресных приложениях: через миллион лет земля обратится в лед! Когда-то, мальчишкой, я ревмя ревел над такими статьями. Мать спрашивает — чего ты? А я отвечаю — мне их всех жалко, бедняг, которые тогда будут жить на свете. А мать говорит — ты о них не беспокойся. Так вот, Керри, я про что говорю: на самом-то деле мы о них беспокоимся. А то бы мы сюда не забрались. Это очень важно, чтоб Человек с большой буквы — это главное».

В зависимости от условий опыта, Брэдбери — испытатель с престидижитаторской ловкостью — тут он и вправду цирковой иллюзионист — меняет не только космический реквизит, но и собственные, только ему присущие фосфорические краски. Он щедр и беззаботен, как ребенок, не ведающий границ собственного могущества. Раскованно, смело, порой по-детски жестоко он упивается волшебной игрой.

Вот почему так часто и так всегда неожиданно красные пески Марса и белые пески где-то возле Забриски Пойнт — я имею в виду знаменитую ленту кинорежиссера Антониони — обрываются за четкой линией бетона. Безвоздушное сюрреалистическое небо пылает над дикой пустотой ракетодрома, и застывшие тени, как могильные кипарисы, стерегут покой — прошлых ли, будущих? — ушедших цивилизаций.

Разве что одинокий цветок вновь крамольно взломает залягай бетоном грунт? Как последнее чудо. Как предвестье грядущих чудес.

Брэдбери часто повторяет строки английского поэта Йитса: «Человек влюблен, ему дорого то, что уходит». Может быть, в них, в этих строках, таится секрет прозрачной возвышенной грусти, свойственной волшебнику, когда он либо устает творить новые миры, либо теряет к ним интерес.

Впрочем, он не знает усталости и, кажется, не ведает разочарований.

— Я не могу не писать… Это как взрыв!.. Я работаю с наслаждением каждый день с раннего утра до обеда…

А обедают в доме Брэдбери по-старому и по-доброму, всей семьей. Обстоятельно, долго, с музыкой, с интересной беседой, с радостью и сердечным теплом.

Он не отшельник, не духовидец, не мистический пророк. Он истинный художник, для которого жизнь и творчество слиты целостно, органично, нерасторжимо. И еще он очень счастливый человек.

— Мне кажется, что я самый счастливый из всех писателей, — как-то признался он с подкупающей искренностью.

Лев Толстой говорил, что целиком вышел из детства. Счастлив тот, для кого никогда не закрывается эта волшебная дверь, эта манящая калитка в стене. За ней — незамутненный источник, дарующий вечную радость, чуть горчащий грустью о том, что уходит неудержимо.

Осенний ветер безжалостно срывает последние листья, гаснут, сжимаясь в сверхплотные клубки, звезды, умирают люди, и реки увлекают в океан пепел погребальных костров. А волна, накатив на пустынный берег, окрашенный темным вином заката, все уносит ее — голубую русалку. Заволакивает чистой пеной зеленые, как камни, глаза, заливает немотой приоткрытые влажные губы. Исчезает в безбрежности, лениво играющей вспышками солнца, неразгаданная тайна.

Бездна океана — космическая бездна. Игра света в волнах — перемигивание звезд. Бесконечно изменчивые горизонты фантастики.

— Она воздействует на детей, — как-то заметил Брэдбери. — Став взрослыми, они проникаются стремлением изменить мир…

Когда мне было десять лет, я узнал Марс по книгам Эдгара Раиса Берроуза и Джона Картера. Когда мне было пятнадцать лет, я прочитал у Уэллса о полетах в космос. И я решил, что, когда вырасту, буду участвовать в создании такого мира.

И словно в перекличке поколений, творцу фантастических миров вторит один из космических первопроходцев — дважды Герой Советского Союза Георгий Гречко:

— Меня и многих моих коллег в космос позвала фантастика. Без этой литературы мы, возможно, тоже стали бы инженерами. Но к созданию космической техники мы не обратились бы. Не возникло бы такого охваченного общим устремлением коллектива.

Зов мечты. Покоряющая сила идеи, воплощенной в неповторимые образы. Свое шестидесятилетие Рэй Брэдбери встретил на вершине творческого и человеческого счастья. Он раз и навсегда принял «причастие Вселенной» и «выбрал звезды». Властвуя над далью пространств и времен, он творит свое доброе волшебство, радуется счастью других и, как подобает настоящему человеку, несет нелегкое бремя трудного и великого века.

Он по- прежнему тверд в главном своем убеждении:

— Я не верю в возможность третьей мировой войны. Самоуничтожение — простейший способ решения всех проблем. Но мы не настолько безумны.

Стремление во вселенский простор неотделимо от веры в человеческий разум. Хранители знания, даже загнанные во мрак первобытных пещер, олицетворяют свет и восхождение. Нацисты и поджигатели библиотек — падение и мрак. Униформа, в которую рядится мракобесие — черная блуза полпотовца, белый балахон клансмена или мундир пожарника с нашивкой «451», — принципиального значения не имеет.

Рэй Брэдбери

ИКАР МОНГОЛЬФЬЕ РАЙТ

Фантастический рассказ

Он лежал в постели, а ветер задувал в окно, касался ушей и полуоткрытых губ и что-то нашептывал ему во сне. Казалось, это ветер времени повеял из Дельфийских пещер, чтобы сказать ему все, что должно быть сказано про вчера, сегодня и завтра. Где-то в глубине его существа порой звучали голоса, — один, два или десять, а быть может, это говорил весь род людской, но слова, что срывались с его губ, были одни и те же:

— Смотрите, смотрите, мы победили!

Ибо во сне он, они, сразу многие вдруг устремлялись ввысь и летели. Теплое, ласковое воздушное море простиралось под ним, и он плыл, удивляясь и не веря.

— Смотрите, смотрите! Победа!

Но он вовсе не просил весь мир дивиться ему; он только жадно, всем существом смотрел, впивал, вдыхал, осязал этот воздух, и ветер, и восходящую луну. Совсем один он плыл в небесах. Земля уже не сковывала его своей тяжестью.

Но постойте, думал он, подождите!

Сегодня — что же это за ночь?

Разумеется, это канун. Завтра впервые полетит ракета на Луну. За стенами этой комнаты, среди прокаленной солнцем пустыни, в сотне шагов отсюда меня ждет ракета.