Где властвует любовь, стр. 30
Элоиза с большой готовностью села.
– Не припомню, когда ты в последний раз повышал голос, – прошептала она.
– А я не могу припомнить, когда у меня были для этого столь веские основания.
– Что случилось?
Она еще спрашивает! Что ж, придется ей убедиться на собственной шкуре, что нет ничего тайного, что не стало бы явным.
– Колин?
– Я знаю, что ты леди Уистддаун.
– Что?
– Бесполезно отрицать. Я видел собственными глазами…
Внезапно вся его злость прошла. Он почувствовал себя старым и усталым.
– Элоиза, у меня есть доказательства.
– Какие? – недоверчиво спросила она. – Какие могут быть доказательства, если это неправда?
Он схватил ее за руку.
– Посмотри на свои пальцы.
Она посмотрела.
– Ну и что?
– Чернила.
Элоиза опешила.
– И поэтому ты решил, что я леди Уистлдаун?
– А что я должен был подумать?
– Что я писала пером.
– Элоиза… – произнес Колин предостерегающим тоном.
– Я не обязана рассказывать тебе, почему у меня пальцы в чернилах.
Колин продолжал сверлить ее глазами.
– Ладно. Хорошо. – Она мятежно скрестила руки на груди. – Я пишу письма.
Он одарил ее полным скептицизма взглядом.
– Но я действительно пишу письма! – воскликнула Элоиза. – Каждый день. Иногда по два письма в день, когда Франческа в Шотландии. Я надежный корреспондент. Тебе следовало бы это знать. Я написала немало писем, адресованных тебе, хотя сомневаюсь, что ты получил хотя бы половину.
– Письма? – произнес он тоном, полным сомнения и… насмешки. – Неужели ты действительно думаешь, что я удовлетворюсь подобным объяснением? Кому, к дьяволу, можно писать столько писем?
Элоиза залилась румянцем.
– Это тебя не касается.
Подобная реакция могла бы заинтриговать Колина, не будь он уверен, что она лжет.
– Ради Бога, Элоиза, – бросил он, – кто поверит, что ты пишешь письма каждый день? Уж точно не я.
Элоиза яростно сверкнула глазами.
– Мне плевать, что ты думаешь, – произнесла она натянутым тоном. – Нет, не плевать. Меня бесит, что ты не веришь мне.
– Ты пока еще ничего не сделала, чтобы я поверил тебе, – устало заметил Колин.
Элоиза встала, подошла к нему и ткнула пальцем ему в грудь.
– Ты мой брат, – свирепо сказала она. – Ты должен верить мне. Безоговорочно. Ты должен любить меня. Без всяких условий. Вот что значит быть одной семьей.
– Элоиза, – произнес Колин не громче вздоха.
– И не пытайся оправдываться.
– Не буду.
– Это еще хуже! – Она шагнула к двери. – Ты должен на коленях молить меня о прощении.
Колин не ожидал, что способен улыбаться, и тем не менее улыбнулся:
– Ну, это уж совсем не в моем духе, ты не находишь?
Элоиза открыла рот, но из ее горла не вырвалось ничего, кроме междометий, произнесенных чрезвычайно раздраженным тоном, после чего она выскочила из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Колин опустился в кресло, гадая, когда же она сообразит, что оставила его в своей собственной спальне.
Пожалуй, ирония – его единственная отдушина в такой вот несчастливый день.
Глава 10
Дорогой читатель!
Я пишу эти слова с печалью на сердце. После одиннадцати лет, посвященных жизнеописанию высшего света, автор этих строк откладывает свое перо.
Хотя вызов леди Данбери, вне всякого сомнения, способствовал моему уходу со сцены, было бы неправильно возлагать всю вину на плечи графини. В последнее время журналистская деятельность перестала приносить мне прежнее удовлетворение, и мои заметки, возможно, стали менее занимательными для читателя.
Что ж, мы все нуждаемся в переменах. Одиннадцать лет – долгий срок.
К тому же автору внушает тревогу вспышка нездорового интереса к его личности, подогретая леди Данбери. Друзья подозревают друг друга, братья сестер, и все это в тщетной надежде разгадать неразрешимую загадку. Более того, увлечение высшего света слежкой становится опасным… На прошлой неделе, как известно, леди Блэквуд повредила лодыжку, а на этой пострадала Гиацинта Бриджертон, получившая травму на субботней вечеринке в лондонском, доме Ривердейлов. (Заметим, кстати, что лорд Ривердейл – племянник леди Данбери.) Мисс Гиацинта, должно быть, заподозрила кого-то из присутствующих и буквально ввалилась в библиотеку, когда дверь, к которой она прижималась ухом, открылась.
Подслушивание под дверями, преследование мальчишек-разносчиков – все это лишь мелочи, достигшие ушей автора! До чего еще способно докатиться лондонское общество! Уверяю вас, дорогой читатель, за одиннадцать лет своей карьеры я никогда не подслушивала и не занималась слежкой. Все сведения, печатавшиеся в этой газете, получены честно, без использования каких-либо средств или уловок, помимо острого зрения и слуха.
Прощай, Лондон! Мне было приятно служить тебе.
Как и следовало ожидать, это известие стало главной темой разговоров на балу у Маклсфилдов.
– Леди Уистлдаун прекращает свою деятельность!
– Я не могу в это поверить!
– Что же я буду читать за завтраком?
– Как же я узнаю, что произошло, если пропущу вечеринку?
– Теперь мы никогда не узнаем, кто она!
– Невероятно!
Одной даме сделалось дурно, и она весьма неизящно рухнула на пол, чуть не разбив себе голову о боковой столик. Очевидно, она не удосужилась прочитать газету утром и услышала шокирующие новости, только явившись на бал. Приведенная в чувство нюхательными солями, она тут же отключилась снова.
– По-моему, она притворяется, – пробормотала Гиацинта Бриджертон, обращаясь к Фелисити Федерингтон. Они стояли в сторонке вместе с Пенелопой и леди Бриджертон, наблюдая за происходящим. Пенелопа явилась на бал в качестве компаньонки Фелисити, поскольку их мать решила остаться дома по причине нездоровья.
– Первый обморок был настоящим, – пояснила Гиацинта. – Это видно хотя бы по тому, как неуклюже она грохнулась. Но это… – Она презрительно поморщилась, сделав жест в сторону распростертой на полу дамы. – Никто не падает в обморок, как в балете. Даже балерины.
Пенелопа, стоявшая рядом с Гиацинтой, поинтересовалась:
– Ты когда-нибудь падала в обморок?
Тем временем злополучная дама, к носу которой снова поднесли нюхательные соли, очнулась, изящно трепеща ресницами.
– Конечно, нет! – гордо отозвалась Гиацинта. – Обмороки – это для сентиментальных дурочек, – добавила она. – И уверяю вас, если бы леди Уистлдаун продолжила свою деятельность, она написала бы то же самое в своей газете.
– Увы, теперь мы этого никогда не проверим, – вздохнула Фелисити.
Леди Бриджертон согласно кивнула.
– Это конец целой эпохи, – сказала она. – Я чувствую себя осиротевшей.
– Ну, пока еще ничего не случилось, – сочла нужным сказать Пенелопа. – В конце концов, мы получили сегодняшнюю газету. Так что нет оснований чувствовать себя осиротевшими.
– Дело в принципе, – возразила леди Бриджертон со вздохом. – Будь это обычный понедельник, я бы знала, что получу очередной номер в среду. А теперь…
Фелисити шмыгнула носом.
– А теперь нам нечего ждать.
Пенелопа недоверчиво взглянула на сестру.
– По-моему, ты несколько драматизируешь ситуацию.
Фелисити возмущенно выпрямилась.
– Я? Драматизирую? – вопросила она тоном, достойным сцены.
Гиацинта сочувственно похлопала подругу по спине.
– Конечно, нет, Фелисити. Я чувствую то же самое.
– Господи, это всего лишь колонка светских сплетен. – Пенелопа обвела взглядом лица своих спутниц, надеясь увидеть на них разумное выражение. Должны же они понимать, что решение леди Уистлдаун завершить свою карьеру – еще не конец света.
– Ты, разумеется, права, – сказала леди Бриджертон, выставив вперед подбородок и поджав губы, что, видимо, должно было демонстрировать здравый смысл. – Спасибо, что напомнила нам об истинной ценности вещей. – Но затем она несколько поникла и добавила: – Хотя, должна признаться, я привыкла к леди Уистлдаун. Кем бы она ни была.