Белый флюгер, стр. 5
КАТАСТРОФА
Сначала братья шли молча. Ни Гриша, ни Яша ничего не понимали. Зачем отец отослал их к тёте Тане и велел остаться у неё? Отчего мама так жалобно смотрела на них через окно и смахивала с глаз слезинки? Почему отец и мама не обрадовались чекистам? Так часто говорили о них, собирались пойти к ним, а когда чекисты явились сами, — растерялись!
— Мы бы им не помешали, — обиженно произнёс Яша. — Могли и на кухне посидеть или на улицу выйти, чтобы совсем ничего не слышать.
— Всю ночь на улице не прогуляешь, — рассудительно отозвался Гриша.
— А они так всю ночь и проговорят? Вечера им не хватит?
— Чекисты! — коротко ответил Гриша и добавил, понизив голос до шёпота: — Я слышал, они всегда ночью работают.
И снова братьям стало жутковато, но они постарались убедить себя, что отца и маму никто не посмеет обидеть. Ведь они добрые и справедливые. Значит, им тоже никто не сделает зла. Даже таинственные чекисты!
— Пошли побыстрее! — попросил Яша. — И не заблудись, пожалуйста!
Тётя Таня — мамина сестра — жила недалеко. Надо только перейти через мост на Петроградскую сторону, а там уж совсем рядом. Гриша хорошо знал, как туда попасть. И хотя братья никогда ещё не ходили по городу без взрослых, он уверенно вёл Яшу.
— Не бойся! Я с закрытыми глазами дойду.
Прохожих было мало. Лишь у самого моста их стало побольше. Когда братья перешли на Петроградскую сторону, они встретились со знакомой старухой, которую все соседи называли почему-то Селезнихой. Рассказывали, что обоих её сыновей застрелил на фронте какой-то подполковник за отказ выполнить его приказание. Старуха тяжело заболела и так и не поправилась — жила в болезненном бреду. Слово «офицер» приводило её в безудержную ярость. Куратовых она ненавидела. Проходя мимо их дома — а это случалось каждый день, — она громко плевалась под окнами.
Мать строго-настрого приказывала не обижаться на старуху и быть с нею вежливыми.
— Больная она, — поясняла мама. — Вероятно, и я на её месте сошла бы с ума.
Шагов за пять до старухи братья старательно поклонились ей.
— Здравствуйте, бабушка! — пролепетал Яша.
— Добрый вечер! — как можно приветливее произнёс Гриша.
В ответ послышалось протяжное угрожающее «У-у-у!», и старуха, отплёвываясь, прорычала:
— Пр-рочь!.. Отр-родье офицер-рское!.. Пр-рочь!
Братья припустили вдоль улицы и бежали, пока впереди не показался пятиэтажный дом, в котором жила тётя. Гриша перешёл на шаг.
— Отдышись!.. И не рассказывай тёте Тане про бабку.
Яша оглянулся. Старуха не гналась за ними, и тогда он спросил у брата:
— А почему офицер — это теперь плохо?
— Больная она!
— Я не только про неё… Офицеров совсем отменили… Разве можно в армии без офицеров?
— Можно. Без командиров нельзя.
Яшу этот ответ не удовлетворил.
— А какая разница?
Гриша и сам не представлял, в чём разница.
— Наверно, в погонах… Их тоже отменили.
— Они такие красивые были! — вздохнул Яша. — Помнишь, у папы?.. А он их не выбросил — за зеркалом лежат, в бумажке. И ленточкой перевязаны!
— Чему же ты радуешься? — Гриша нахмурился. — А вдруг чекисты их найдут?
У Яши заныло под ложечкой. Конечно, найдут! Он нашёл, а уж они — тем более!
Гриша заметил, как побледнел брат, и поторопился успокоить его:
— Если и найдут — неважно! Все и так знают, что папа был офицером.
Они поднялись по тёмной лестнице на третий этаж. Был уже поздний вечер. Свет еле-еле пробивался сквозь запылённые окна, и Гриша не сразу нашёл ручку звонка. Она помещалась в медной тарелке, вделанной в стену. Оттянешь ручку на себя, выпустишь, и в квартире забренчит колокольчик — звонкий, серебристый.
Он и сегодня весело зазвенел за дверью. Братья прислушались. Вот-вот раздадутся шаги тёти Тани.
— Спала — уже одевается! — определил Гриша. — Не забудь извиниться, что разбудили.
Яше не терпелось поскорее оставить тёмную площадку и войти в знакомую уютную квартиру.
— А ты ещё разок!
— Нельзя — неприлично. Надо подождать! — возразил Гриша и всё-таки позвонил.
Чуть позже, охваченные тревогой, забыв о приличии, они звонили много раз подряд, то вместе оттягивая тугую медную ручку, то по очереди. Никто не отзывался. Им показалось, что колокольчик бренчал уже не весело и звонко, а глухо и безнадёжно.
— Ничего! Подождём — и дождёмся! — Гриша постарался сказать это беспечным тоном, чтобы подбодрить брата. — Тётя Таня могла пойти в гости — и засиделась там… Мы подождём немного — и обязательно дождёмся!
Сам он не верил в эту выдумку. Тётя Таня была старой. Она редко выходила из дома, по гостям ездить не любила. Лишь в большие праздники тётя навещала Куратовых да раза два в год отправлялась на кладбище — посидеть на могиле мужа. Вот и всё.
— Зачем ты говоришь неправду! — обиделся Яша. Он не хуже старшего брата знал привычки тёти Тани. — Я не трус и не заплачу!
Гриша смутился.
— Какой ты трус! Ты у меня молодец!.. А про гостей я случайно… Ведь где-то она должна быть!
— А если она к нам пошла? — предположил Яша.
— Мы бы её встретили по дороге… А на кладбище никто так поздно не сидит.
Наверно, Гриша напрасно упомянул кладбище. На лестнице словно потемнело ещё больше. Где-то наверху, на крыше или на чердаке, дико, хрипло замяукал голодный кот. Заскрипела дверь или рама. В какой-то квартире закричал ребёнок.
Яша придвинулся к Грише, и они оба вдруг вспомнили страшные рассказы о том, как умирают одинокие люди. Ослабеют от голода или болезни — и нет сил позвать кого-нибудь на помощь. Умрут и лежат одни в пустой квартире с закрытой дверью.
— Пойдём на улицу — там лучше, — чуть шевеля похолодевшими губами, прошептал Яша.
Гриша как будто ждал этого предложения. Он крепко схватил брата за руку, и они на цыпочках сбежали вниз.
На улице было светлее. Белые ночи ещё не ушли из Петрограда. Братья вздохнули с облегчением.
Напротив дома в скверике стояли скамейки. Одну из них и заняли они. Оттуда всё видно: и вход на лестницу, и даже три тёмных окна тётиной квартиры. Но не только в них не было света. Лишь кое-где стёкла чуть теплились от скупых огоньков керосиновых ламп и свечек, да и эти огоньки гасли один за другим.
— Интересно, сколько сейчас времени? — вслух подумал Яша. — Поздно уже очень.
— А ты поспи! — Гриша подставил плечо. — Положи голову и поспи.
Яша склонился к нему, хотя спать ещё не хотелось. Слишком много необычного произошло за день, и мысли никак не хотели угомониться, настроиться на сон. О чём только не думали братья, каких вопросов не задавали себе и друг другу! Лишь об одном они не думали и не говорили — о том, чтобы вернуться домой. Это было исключено, потому что папа приказал ночевать у тёти Тани. Он не сказал, что можно вернуться, если её не будет дома. Значит, они и не должны возвращаться до утра, чтобы не помешать папе и маме освободиться от той большой заботы, которая беспокоила их последнее время, делала неразговорчивыми и грустными.
Город засыпал. Огни в окнах погасли почти все, но на улицах ещё не прекращалась ночная жизнь. Негромко ступая, прошла длинная колонна красноармейцев. Ни разговоров, ни стука котелков и винтовочных прикладов — только тихий, дробный шорох сотен ног. Потом проехал грузовик с матросами. Чтобы уместиться в небольшом кузове и не вывалиться через невысокие борта, матросы плотно — грудь к спине, плечо к плечу — стояли и крепко держались друг за друга.
Братья привыкли видеть в матросах самых надёжных, добродушных и грубовато-ласковых друзей. И когда проехала машина с матросами, им обоим стало спокойнее. Яша ещё теснее приткнулся к брату и скоро заснул. Он уже не видел, как в конце улицы появился высокий человек. По-воровски оглядываясь, он нырнул в узкий и тёмный переулок, но быстро выбежал обратно. За ним из переулка выскочил мужчина в кожанке. Два других — тоже в кожанках, — как привидения, возникли слева и справа от высокого человека.