Белый флюгер, стр. 32
— Когда? — прервал эти воспоминания Степан.
Человек не понял вопроса, и Дорохов повторил:
— Когда груз будет?
— Скоро.
— Кто принесёт?
— Увидишь.
— Всё в жмурки играем?
— Осторожность, Семён Егорович! Знаешь, сколько светлых голов уже склонилось долу!.. Береги свою. И от них береги, и от нас. У них судят, а у нас предателя — без суда!
Мать загремела печной заслонкой, а Степан Дорохов опустил глаза, чтобы не выдать себя. Он уже решил, что отпустит этого человека. Его нельзя спугнуть ни словом, ни взглядом. Только тогда придёт тот — второй — с грузом. Надо ждать. Рано захлопывать ловушку.
Дорохов проводил гостя до крыльца. Сразу же подскочили мальчишки, изнывавшие от нетерпенья и любопытства.
Человек в шинели снова превратился в обычного красноармейца и добродушно спросил:
— Как замок, разбойники?
— Керосину мало! — пожаловался Федька.
— Ишь богатеи! В двух хатах живут, а ещё недовольны!
— А мы довольны! — сказал Карпуха.
— Правильно! Нос вешать — последнее дело! А керосин достанете! В Ораниенбауме, говорят, дают! — Человек протянул Степану Дорохову руку. — Бывай здоров, Семён Егорович!.. А чай-то я прихвачу, если не забуду. На бабий язык обижаться — сам знаешь!..
— Знаю! — согласился Степан.
Человек поправил ремень и направился к заливу. Там он вышел на прибрежную тропку и, свернув вправо, вскоре скрылся за деревьями.
— Пойти за ним? — шепнул Федька.
— Я тебе пойду! — пригрозил отец и, шагнув в сени, предупредил: — Ждите во дворе!
Степан Дорохов думал, что нескоро удастся ему столковаться с женой. Но она умела иногда решать быстро, без лишних слов. Оба понимали, что отлучаться из дома нельзя ни ему, ни ей. Посланец с грузом мог появиться каждую минуту. Опасались они и сегодняшнего гостя. Вдруг он будет следить за ними? Поездка в Ораниенбаум Степана или жены сразу насторожит его. А ехать необходимо. Крутогоров должен знать все подробности, о которых по телефону не расскажешь. Оставалось одно — послать ребят. Мать согласилась. И через полчаса трое мальчишек пошли на полустанок. Федька нёс пустую железную банку для керосина. Ещё через час они втроём ввалились в кабинет Крутогорова.
— Был, дядя Вася! Был! — с порога прокричал Федька.
Крутогоров заткнул уши.
— Оглушишь.
Он вышел из-за стола, устало потёр глаза.
— Забыл, сколько суток не сплю… Садитесь-ка!
Мальчишки сели на диван и нетерпеливо заёрзали. Крутогоров пристроился рядом с ними, пощёлкал ногтем по банке.
— Это что?
— Вообще-то под керосин, а сейчас для вида! — ответил Федька. — Ты слушай!
— А ты успокойся. Посиди, подыши… Когда спокойно, я лучше понимаю.
Крутогоров взял банку, открыл дверь, крикнул в коридор:
— Семёнов! Наполни!
Оставив банку за порогом, он вернулся к дивану.
— Ну, давай! Только не торопись.
Федька не мог не торопиться. Ему представлялось, что рассказывать придётся долго, и он затрещал, как пулемёт, но быстро выдохся. Оказалось, что не так уж много он знал. Всё, что он видел и что приказал передать отец, уложилось в пять минут.
— Дела-а! — по своему обычаю произнёс Крутогоров и стал задавать вопросы.
Сначала мальчишки отвечали по очереди, а потом чаще всех — Гриша. У него лучше получалось. Федька с Карпухой тоже старались точь-в-точь пересказать виденное, но как-то само собой выходило чуть-чуть преувеличенно.
— Он ка-ак махнёт на крыльцо! — с жаром говорил Карпуха. — А руки — в карманах! В одном у него — наган, а в другом — граната!
— Не так! — поправлял его Гриша. — Он только одну руку в карман засунул. А что там — мы не знаем.
Карпуха обиженно надувал губы, но, подумав, соглашался.
— Усищи у него — во! — говорил Федька и показывал руками до ушей.
— Нет! — возразил Гриша. — Усы не очень большие. Чёрные.
— Я же сам видел! — горячился Федька. — Вот такие! — И он показывал пальцами усы уменьшенного размера.
Гриша отрицательно качал головой.
— Ещё меньше.
И Федька послушно сдвигал пальцы.
Разговор затянулся. Крутогоров расспрашивал дотошно. К тому же им мешали. То и дело в комнату заходили какие-то люди. Василий Васильевич обменивался с ними короткими фразами. Зашёл и Алтуфьев. Удивился.
— Вы чего? Неужели…
— Ага! — воскликнул Федька. — Только ты ушёл, а он тут как тут!
— Ну и как? — глаза у Алтуфьева по-мальчишески заблестели.
— Занимайся своим делом, товарищ Алтуфьев! — строго произнёс Крутогоров.
Матрос вытянулся, но ответил просто, не как начальнику:
— Всё готово, Василий Васильевич… Пришёл проститься… Мало ли!.. Гидра им в глотку!
— Ты мне панихиду не устраивай! — насупился крутогоров. — Давай поцелую! — Он встал, как сына, взял матроса за уши, притянул к себе и поцеловал. — Иди! Дуру не ищи!
Алтуфьев сгрёб мальчишек длинными руками.
— Мамке кланяйтесь!
— Что это за дура? — спросил Гриша, когда матрос ушёл.
— Дура?.. Пуля — дура!
— А куда он?
Василий Васильевич не ответил. Он всё ещё смотрел в окно. А по стеклу вдруг кто-то хлестанул, как плеткой. Что-то провыло над самой головой и с шипеньем унеслось в залив. Выстрелы посыпались один за другим — артиллерия Ораниенбаума открыла огонь по Кронштадту
ПУЛЯ — ДУРА
К вечеру обстрел прекратился. Выполз туман. Канонада испугала людей. Все попрятались по домам. Огня не зажигали. Им казалось, что любой лучик света, промелькнувший в окне, может притянуть тяжёлый крупнокалиберный снаряд мятежного Кронштадта. Но Котлин молчал. Молчали и линкоры, притаившиеся у острова.
Мальчишки в тот вечер опять переселились на чердак. Мать постелила им у тёплой трубы, а матрос Зуйко, посланный Крутогоровым, лежал в одежде у самого спуска в сени. Он тяжело ворочался на жёсткой подстилке и приглушённо вздыхал.
Ты спи — заботливо сказал Карпуха. — Купря не пропустит — разбудит!
Он и ночью каркает? — спросил матрос.
— И ночью!
— Что-то я ночных ворон не встречал… Филины — те кричат ночью, а вороны спят.
— Он у меня учёный! — похвастался Карпуха. — Его бы ещё с месяц дома подержать, он бы и говорить научился!
Помолчали.
Зуйко, как и многие в те тревожные дни, спал мало. И сейчас ему никак не удавалось уснуть. Он встал, подошёл к чердачному окну. Чернота за стеклом была тяжёлая, вязкая, непроглядная.
— Туманушка! — услышали мальчишки и не поняли, почему голос у матроса такой одобрительный.
— Хорошо разве? — спросил Гриша.
— Хорошо! — отозвался Зуйко. — Алтуфьеву легче…
— Кар-р! — отрывисто прозвучало над крышей и ещё два раза: — Кар-р! Кар-р-р!
Мальчишки вскочили на ноги.
— Замрите! — приказал Зуйко.
Внизу заскрипела кровать. Отец с матерью, наверно, тоже не спали и услышали карканье ворона. Минутой позже раздался короткий стук в дверь. Пришлёпывая босыми ногами, отец прохромал в сени, снял крючок и отступил, впуская в дом, как показалось ему, горбатого человека.
— Свету! — грубо потребовал пришедший.
— Опасно, — сказал отец. — Увидят в Кронштадте и — прямой наводкой.
— Глаза от страха повылазили? — с хрипотцой рассмеялся человек. — Туман! Собственного носа не видно!.. Зажигай!
Мать брякнула стеклом от лампы. Появился огонёк, осветил комнату. Новый гость молодой, нагловатый, был в матросской одежде. Широченный клёш, обшарпанный внизу, целиком закрывал ботинки. Казалось, что у человека нет ног, а его туловище стоит на двух расширяющихся к полу подставках, задрапированных чёрным сукном. За спиной горбился большой заплечный мешок. Матрос скинул лямки, стукнул тяжёлым мешком о половицы, осмотрелся, заглянул на печку.