Рыжий, честный, влюбленный, стр. 19
– Эй вы... кошачьи дети! Что это вы затеяли?!
– Приятного аппетита! – Тутта подпрыгивала от радости: удалось!
– Ты с ним... заодно?! – вытаращил глаза плененный сторож. – С этим Лисом?! Дуреха! Он тебя еще хуже, чем меня, надует... От тебя только пух полетит! Спасайся!
– А вы за меня не бойтесь, дядя Макс! Вы – питайтесь!
Вмешался Людвиг:
– Максимилиан, милый, не злитесь чересчур... не надо! Ну не было у меня другого выхода!
– Был бы я твоим отцом, – произнес Максимилиан с горечью, – не Лис Ларсон, а я, – я бы драл тебя и приговаривал: «Поэтом можешь ты не быть... Но быть прохвостом ты не можешь!»
Тутта тянула Людвига прочь: - Ну что, что ты слушаешь? Его дело – ругаться, а наше – бежать...
Они оба исчезли, а старый Максимилиан тряс прутья клетки и клял все на свете, а себя, глупость свою – в первую очередь:
– Тысяча чертей! Погоди... еще встретимся!.. Нет, все правильно: в отставку меня! На помойку! Сторожить мусорный бачок! И тот могут увести – нет, и бачка не доверяйте! Кончился старый Максимилиан...
И он завыл – сперва тихонько, затем все надсаднее, все горше. Он не врал, говоря Людвигу, что умеет выть...
Он выл и тогда, когда клетку окружили разнообразные персонажи птичьего двора.
Вид сидящего под замком сторожа развеселил всех этих Гусаков, Индюков, Фазанов, и, конечно, Петрус Певун не замедлил явиться, чтобы порадоваться унижению Максимилиана...
Кто-то срифмовал:
Эти строчки сразу запели, и возникла необходимость продолжать:
Легкая, летучая эпидемия стихотворства пронеслась по двору; с одного конца его предлагалась строчка:
А с другого к ней спешила парная, пропетая удивленно и восторженно:
И все вместе это скандировалось! А заключил «ораторию» Павлин, сказавший авторитетно:
Глава 18.
Излишки интеллигентности
На лесной полянке наши главные герои дурачились: Людвиг изображал из себя хищного и коварного охотника за курами, а Тутта Карлсон старательно наигрывала страх! Но это длилось минуту-другую, а потом Людвиг просто разлегся на траве, и подруга его озадаченно увидела, что он «вне игры» и что – более того – ему невесело...
– Людвиг, ты рад? Я что-то не чувствую, что ты рад свободе!
– Рад, конечно, – задумчиво ответил он. – Тысячу спасибо тебе...
– Как будто мне нужно твое «спасибо»! Для кого я тебя освободила? Для себя! Чтобы дружить с тобой, чтоб играть... и вообще... Лю-ю-юдвиг! Да что с тобой?!
– Ты слышала, как выл Максимилиан? – спросил он, покусывая травинку.
– Там, в клетке?
– Да. Человек не будет держать его там долго, правда же?
– Конечно, выпустит, даже не думай об этом... Ну что ты? Ну нападай же на меня снова!
Но он вздохнул, покачал головой, и ей пришлось подключиться к тому, что занимало его.
– Конечно, Человек расстроится, – признала Тутта, – и эта его белобрысая Кристинка развопится, когда узнает. Реву бу-удет! А тебе, что ли, жалко их?
– Мне Максимилиана жалко! Он один раз меня отпустил – и его дармоедом называть стали, раззявой... А теперь и вовсе затюкать могут! Из-за меня, которому он и свободу подарил... и косточку на дорогу... мозговую...
Тутта пожала плечами:
– Вот ты и отплатил ему, отдал свой ужин...
Впервые Людвиг повысил на нее голос:
– Не ври, будто не понимаешь! Он угощал от души, а я – из хитрости! Кричал, что ненавижу хитрость и вранье, а сам и схитрил, и соврал... да еще так подло...
– Но какой же у тебя был выход? – Тутта округлила глаза. – Мне сразу понравилось, что ты такой пин...пин-пинтеллигентный... но сейчас уже чересчур, по-моему... Теперь ты еще печальнее, чем там, в клетке... Зачем так все усложнять?
Долго и грустно смотрел на нее Людвиг.
– Ну что, глупая я, да? Непонятливая! Наверно, неспроста есть такое выражение презрительное: птичий ум, птичьи мозги...
Людвиг сказал:
– Такие вещи понимают не умом. Да и нечего тут понимать: я сжульничал, только и всего... Я ЗЛОМ ОТПЛАТИЛ ЗА ДОБРО !
Он видел перед собой такие картинки: весь их класс, три дюжины рыжих, теснясь на подоконниках, глазеет на какое-то посмешище на дворе. Ужасно всем весело! И фру Алисе тоже... А во дворе – ничто иное, как Максимилиан, воющий на луну в клетке! Потом все, как по команде, поворачиваются внутрь класса – у стенки, на фоне плакатов по хитрологии, стоит и смущается Людвиг. Ему аплодируют все. Из рук в руки передается лавровый венок, его подают фру Алисе и она украшает им голову Людвига. А потом напротив его фамилии в журнале выводит целую гирлянду пятерок! И все это действо сопровождается бесстыжей песней Лабана:
– Факт, – усмехнулся Людвиг, оставаясь мрачнее тучи. – если б они все узнали, поздравили бы с первым большим успехом! А я не хочу таких успехов, понимаешь? Я хочу доказать, что можно прожить без обмана и подлости! Для меня это не просто слова:
Тутта все это выслушала и слегка обалдела. (Мы нашли бы слово и получше, но сама она оценивала свое состояние именно так!).
– Людвиг, я все поняла... Я поняла, что ты удивительный! Что такого, как ты, я не нашла бы ни в одном курятнике мира...
– Да? Зато в свинарнике таких полно! – крикнул он так свирепо, что она испугалась, и он глянул виновато:
– Прости меня... Тебе хотелось играть, у тебя было такое замечательное настроение... а я...
– Это потому что я была дурочкой! Мне ни капельки не хочется больше играть! Я хочу, чтоб у нас с тобой всегда было одинаковое настроение!
– Но ты на самом деле меня поняла?
– Конечно! Если ты еще раз попадешь в клетку, я ни за что тебя не выпущу! – поклялась она, но сразу же сморщилась. – То есть, нет, не то... Я исхитрюсь тоже попасть в эту клетку, и мы будем сидеть там вместе – вот! Ты бы читал мне там стихи... пел бы...
– Это гораздо лучше делать на воле...
Тутта тихонько напела уже известную ей песенку о самой себе – песенку, от которой у нее прямо-таки голова кружилась!
Ну пой же! Мне же совестно как-то – одной такие слова петь...
Но Людвиг сказал неулыбчиво:
– Там, кажется, еще куплет прибавился. Вот такой... – и произнес медленным речитативом: