Затоваренная бочкотара, стр. 6
– Где начинается авиация, там кончается порядок, – сердито сказал Шустиков Глеб, поиграл для уточнения бицепсами и увел Ирину Валентиновну подальше.
Володя Телескопов тем временем осмотрел самолет, ободрил Ваню Кулаченко.
– Ремонту тут, Иван, на семь рублей с копейками. Еще полетаешь, Ваня, на своей керосинке. Я на такой штуке в Каракумах работал, машина надежная. Иной раз скапотируешь в дюны – пылища!
– Как же, полетаете, гражданин Кулаченко, годков через десять – пятнадцать обязательно полетаете, – зловеще сказал старик Моченкин.
– А вот это уже необоснованный пессимизм! – воскликнул Вадим Афанасьевич и очень смутился.
– Значит, дальше будем действовать так, – сказал на энергичном подходе Шустиков Глеб. – Сначала вынимаем из кювета наш механизм, а потом берем на буксир машину незадачливого, хе-хе, ха-ха, авиатора. Законно, Володя?
– Между прочим, товарищи, я должен всем нам сделать замечание, – вдруг пылко заговорил Вадим Афанасьевич. – Где-то по большому счету мы поступили бесчеловечно по отношению к бочкотаре. Извините, друзья, но мы распивали чаи, наблюдали редкое зрелище падения самолета, а в это время бочкотара лежала всеми забытая, утратившая несколько своих элементов. Я бы хотел, чтобы впредь это не повторялось.
– А вот за это, Вадик, я тебя люблю на всю жизнь! – заорал Володя Телескопов и поцеловал Дрожжинина.
Потрясенный поцелуем, а еще больше «Вадиком», Вадим Афанасьевич зашагал к бочкотаре.
Вскоре они двинулись дальше в том же порядке, но только лишь имея на буксире самолет. Пилот Ваня Кулаченко сидел в кабине самолета, читал одолженный Володей Телескоповым «Сборник гималайских сказок», но не до чтения ему было: золотистые, трепетавшие на ветру волосы педагога Селезневой, давно уже замеченной им в среде районной интеллигенции, не давали ему углубиться в фантастическую поэзию гималайского народа.
Ведь сколько раз, бывало, пролетал Ваня Кулаченко на бреющем полете над домом педагога, сколько раз уж сбрасывал над этим домом букетики полевых и культурных цветов! Не знал Ваня, что букетики эти попадали большей частью на соседний двор, к тете Нюре, которая носила их своей козе.
В сумерках замаячила впереди в багровом закате водонапорная башня Коряжска, приблизились огромные тополя городского парка, где шла предвечерняя грачиная вакханалия.
Казалось бы, их совместному путешествию подходил конец, но нет – при приближении водонапорная башня оказалась куполом полуразрушенного собора, а тополя на поверку вышли дубами. Вот тебе и влопались – где же Коряжск?
Старик Моченкин выглянул из своей ячейки, ахнул, забарабанил вострыми кулачками по кабине:
– Куды завез, ирод? Это же Мышкин! Отсюда до Коряжска сто верст!
Вадим Афанасьевич выглянул из кабины:
– Какой милый патриархальный городок! Почти такой же тихий, как Грандо-Кабальерос.
– Точно, похоже, – подтвердил Володя Телескопов.
По главной улице Мышкина в розовом сумерке бродили, удовлетворенно мыча, коровы, пробегали с хворостинами их бойкие хозяйки. Молодежь сигаретила на ступеньках клуба. Ждали кинопередвижку. Зажглась мышкинская гордость – неоновая надпись «Книжный коллектор».
– Отсюда я Симке письмо пошлю, – сказал Володя Телескопов.
Письмо Володи Телескопова его другу Симе
Здравствуйте, многоуважаемая Серафима Игнатьевна. Пишет вам, возможно, незабытый Телескопов Владимир. На всякий случай сообщаю о прибытии в город Мышкин, где и заночуем. Не грусти и не печаль бровей. Бочкотара в полном порядочке. Мы с Вадиком ее накрыли брезентом, а также его клетчатым одеялом, вот бы нам такое, сейчас она не предъявляет никаких претензий и личных пожеланий.
Насчет меня, Серафима Игнатьевна, не извольте беспокоиться. Во-первых, полностью контролирую свое самочувствие, а, во-вторых, мышкинский участковый старший сержант Бородкин Виктор Ильич, знакомый вам до нашей любви, гостит сейчас у братана младшего лейтенанта Бородкина, также вам известного, в Гусятине.
Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет.
Кстати, передайте родителям пилота Кулаченко, что он жив-здоров, чего и им желает.
Сима помнишь войдем с тобою в ресторана зал нальем вина в искрящийся бокал нам будет петь о счастье саксофон а если чего узнаю не обижайся.
Дорогой сэр, примите уверения в совершенном к вам почтении.
Бате моему сливочного притарань полкило за наличный расчет.
Целую крепко моя конфетка.
Владимир.
Представьте себе березовую рощу, поднимающуюся на бугор. Представьте ее себе как легкую и сквозную декорацию не хитрой драматургии красивых человеческих страстей. Затем для полного антуража поднимется над бугром и повиснет за березами преувеличенных размеров луна, запоют ночные птицы, свидетели наших тайн, запахнут мятные травы, и Глеб Шустиков, военный моряк, ловким жестом постелет на пригорке свой видавший всякое бушлат, и педагог Селезнева сядет на него в трепетной задумчивости.
Глеб, задыхаясь, повалился рядом, ткнулся носом в мятные травы. Романтика, хитрая лесная ведьма с лисьим пушистым телом, изворотливая, как тать, как росомаха, подстерегающая каждый наш неверный шаг, бацнула Глебу неожиданно под дых, отравила сладким газом, загипнотизировала расширенными лживо-печальными глазами.
Спасаясь, Глеб прижался носом к матери-земле.
– Не правда ли, в черноземной полосе, в зоне лесостепей тоже есть своя прелесть? – слабым голосом спросила Ирина Валентиновна. – Вы не находите, Глеб? Глеб? Глебушка?
Романтика, ликуя, кружила в березах, то ли с балалайкой, то ли с мандолиной.
Глеб подполз к Ирине Валентиновне поближе.
Романтика, ойкнув, бухнулась внезапно в папоротники, заголосила дивертисмент.
А Глеб боролся, страдая, и все его бронированное тело дрожало, как дрожит палуба эсминца на полном ходу.
Романтика, печально воя, уже сидела над ними на суку гигантским глухарем.
– В общем и целом, так, Ирина, – сказал Шустиков Глеб, – честно говоря, я к дружку собирался заехать в Бердянск перед возвращением к месту прохождения службы, но теперь уж мне не до дружка, как ты сама понимаешь.
Они возвращались в Мышкин по заливным лугам. Над ними в ночном ясном небе летали выпи. Позади на безопасном расстоянии, маскируясь под обыкновенного культработника, плелась Романтика, манила аккордеоном.
– Первые свидания, первые лобзания, юность комсомольскую никак не позабыть...
– Отстань! – закричал Глеб. – Поймаю – кишки выпущу!
Романтика тут же остановилась, готовая припустить назад в рощу.
– Оставь ее, Глеб, – мягко сказала Ирина Валентиновна. – Пусть идет. Ее тоже можно понять.
Романтика тут же бодро зашагала, шевеля меха.
– ...тронутые ласковым загаром руки обнаженные твои...
А на площади города Мышкин спал в отцепленном самолете пилот-распылитель Ваня Кулаченко.
Сон пилота Вани Кулаченко
Разноцветными тучками кружили над землей нежелательные инсекты.
– Мне сверху видно все, ты так и знай! Сейчас опылю!
В перигее над районом Европы поймал за хвост внушительную стрекозу.
Со всех станций слежения горячий пламенный привет и вопрос:
– Бога видите, товарищ Кулаченко?
– Бога не вижу. Привет борющимся народам Океании!
На всех станциях слежения:
– Ура! Бога нет! Наши прогнозы подтвердились!
– А ангелов видите, товарищ Кулаченко?
– Ангелов как раз вижу.
Навстречу его космическому кораблю важно летел большим лебедем Ангел.
– Чем занимаетесь в обычной жизни, товарищ Кулаченко?
– Распыляю удобрения, суперфосфатом ублажаю матушку-планету.
– Дело хорошее. Это мы поприветствуем. – Ангел поаплодировал мягкими ладошками. – Личные просьбы есть?
– Меня, дяденька Ангел, учительница не любит.
– Знаем, знаем. Этот вопрос мы провентилируем. Войдем с ним к товарищу Шустикову. Пока что заходите на посадку.