Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1, стр. 135

Как говорили древние, «Sic transit gloria mundi» («Так проходит слава мира»).

Грюнвальдская битва заметно ослабила позиции Золотой Орды, которая убедилась в том, что на западе ее владений созрела грозная сила, способная положить конец ее владычеству.

Вскоре Москва перестала платить дань монголам.

Князь Иван III (правил в 1462—1505 гг.) небезосновательно строил планы относительно суверенной русской державы. Папа Римский после падения Константинополя решил, что православный мир нуждается в повышенном внимании, без которого он запросто станет колонией мусульман. Это внимание выразилось в том, что он предложил Ивану Третьему жениться на 24-летней красавице Зое Палеолог, племяннице последнего византийского императора, получившей образование в Риме.

Этот брак должен был завязать прочные отношения между Римом и Москвой, при этом придав Ивану III совершенно новый статус: он таким образом становился родственником императора, а следовательно, приобщался к тому социальному слою, который составляли монархи, цезари, люди того уровня, о котором он раньше мог только мечтать.

У Московского княжества появились достаточно реальные перспективы стать империей, преемницей Византии, а если еще престижней — «Третьим Римом». То, что оснований для этого было не больше, чем считать Московское княжество преемником Киевской Руси, никого особо не волновало…

Зоя Палеолог приехала в Москву, приняла веру своих предков — православие и стала «первой леди» русского государства.

В 1477—1478 гг. Иван III расправился с Новгородом и Вяткой, после чего занялся капитальной перестройкой московского Кремля, а в 1480 подвел черту под эпохой монгольской оккупации.

Правда, взамен ее новгородцы, псковитяне и др. получили возможность без преувеличений говорить о московской оккупации, но от таких заявлений попросту отмахивались. Московская трактовка Истории и современности стала доминирующей и единственно верной.

Иван III отказался от предложения Габсбургского королевского дома принять титул короля, но от имперского герба Габсбургов не отказался, и с тех пор, с 1490 года, символом Московской державы стал двуглавый орел.

Он любой ценой добивался вожделенного титула императора, не обращая внимания на явное несоответствие своих чаяний своим же реальным возможностям. Да, он был женат на племяннице византийского императора, да, он присоединил к своему княжеству изрядное количество если не совсем чуждых, то бесспорно чужих земель, да, он поселил в Москве православного митрополита, но ведь подлинный православный патриарх находился все-таки в Константинополе. У турок хватило ума, завоевав Византию, не разрушать структуру православной церковной системы, и поэтому Константинополь продолжал оставаться своего рода нравственной Меккой православия.

И Новгород, земли которого, кстати, значительно превосходили московские, никак не признавал Москву центром православия. Да, собственно, какие были на то основания, кроме страстного желания митрополита Московского стать патриархом, а князя Московского превратиться в императора?

Естественно, православные подданные Великого Княжества Литовского не воспринимали всерьез московские амбиции. А тут еще власть в Литве переходит к молодому и неженатому Александру… Ивана III осеняет мысль выдать за него свою дочь Елену, чтобы вовлечь Литву в сферу своего влияния, а там… кто знает…

И вот в Литву едет посольство — уже не от Великого князя Московского, а от Государя всея Руси, хотя оснований на обладание подобным титулом у Ивана III было не больше, чем, скажем, у Вильгельма Завоевателя именоваться королем Англии. Миллионы и миллионы руссов не имели никакого отношения к Москве, а потому титул государя всех руссов воспринимался если не как шутка, то как весьма дерзкая выходка.

Иван понимал это, ощущал в окружающей атмосфере, в особенности в атмосфере внутренне независимого Новгорода, который он ненавидел всеми фибрами души (как, впрочем, и последующие самодержцы). Литву он тоже ненавидел, но туда нельзя было ввести карательные отряды, а потому нужно было произвести подкоп. Таким подкопом он считал брак Елены и Александра. И он добился своего, но предварительно объявив себя государем всея Руси и продемонстрировав поистине монаршую жестокость как ненавязчивое предупреждение партнеру по дипломатическим переговорам.

Для этого были арестованы двое литовцев, работавших в реконструируемом Кремле. Эти строители, вероятнее всего, и в глаза никогда не видевшие Ивана, были обвинены в попытке его отравить. Как они практически могли бы осуществить свой замысел, никого не интересовало. Несчастных литовцев посадили в железную клетку, установленную на середине замерзшей Москва-реки. Несколько дней москвичи ходили смотреть на коченеющих «врагов царя и веры», а затем, перед самым отъездом царского посольства в Литву, их сожгли живьем в клетке, которая раскалилась от страшного жара и, проломив тающий под ней лед, ушла под воду, окутанная клубами пара.

Что и говорить, эффектное зрелище.

А свадьба Елены и Александра была по-царски пышной и по-московски разухабистой.

Русский эротический лубок

Москва входила в роль Третьего Рима, при этом отвергая все римское и создавая не только своеобразную имперскую идеологию, адаптированную под постордынские реалии, но и своеобразное направление христианства, свое, сугубо московское православие, имеющее очень мало общего с византийским, то есть восточно-римским…

Что касается «всех соседних», то этим, если по справедливости, грешила не только Россия, а вот в отношении «своего» — тут есть великая доля правды. Но если говорить о своем народе, то возникнет очень много вопросов касательно того, какие из его составляющих считать народом…, пришитыми суровыми нитками к живому телу…

Прекрасные дамы

Средние века… Романтические времена рыцарских турниров и ночных серенад, патологические времена массового садизма и мазохизма, жестокие времена охоты на ведьм и сожжения охотничьих «трофеев» на городских площадях — собственно, времена как времена, с одним лишь отличием от всех прочих: они были свидетелями какой-то неправдоподобной, фантасмагорической борьбы между природным началом в человеке и насаждаемыми властями антиприродными принципами общения с окружающим миром.

Сама постановка такой проблемы была надуманной, невероятной, немыслимой, и тем не менее…

На острие этой невероятной проблемы стояла Женщина — ее естественная первопричина и в то же самое время — естественное, а потому неоспоримое доказательство ее невероятности.

Однако проблема все-таки существовала, потому что мотив ее возникновения был совершенно естественным и логически оправданным: стремление слабых, ущербных, бесталанных властвовать над сильными и полноценными посредством ущемления их природных свойств и потребностей, угнетения в них всего человеческого, в том числе и свободы мысли.

А воплощением природного начала во все времена была Женщина и потому именно она находилась в эпицентре этой борьбы.