Лилея, стр. 3
«Они вить не благословили меня, Филипп, не благословили перед смертью!» - Была ночь, но Нелли не лежала в постели: Филипп носил ее по комнате на руках, словно она была ребенком, а он - укачивающей дитя нянькою.
«Десятки благословений посылали они тебе на смертном одре, но будь ты рядом, телесные страдания родителей твоих умножила бы сердечная тревога».
«Роман? Где Роман?» - теперь были солнечные лучи в белом шелке портьер, и Параша спала в креслах, уронив на руку голову.
«Ему незачем видеть тебя больною, Нелли, - с мягкою непреклонностью возражал Филипп. - Он не видал родителей больными, но знает вить, что они умерли».
Платона же иногда клали ей на постелю, и от копошения в подушках и бессмысленного лепета делалось не меньше покойно, чем от зелий Параши.
Оправляясь от нервной горячки, Нелли примечала, что Филипп вновь стал собою прежним - веселым и ровным, каким был всегда, покуда не обрушились страшные вести из Франции. Не поддался он отчаянью даже зимою, когда народ втащил на гильотину самого короля, и помазанная мирром голова пала в плетеную корзину под рев толпы.
«Вот галльская кровь и возобладала над франкской, - только и произнес он, отирая тылом ладони побелевшее чело. - Франция не подымется никогда. Неспроста отец пожелал увидеть моею новою родиной ту страну, где никогда не вспенится грязная пена».
«Но вить у нас был Пугач, ты помнишь, меня могли убить маленькою, - возразила Нелли. - Только за то, что я была дворянским дитятею. Убили б и Государыню, кабы до нее добрались».
«Так в том и дело, что не добралися, Нелли, - убежденно ответил муж. - Бунты народные - обыкновенное дело, порожденное несправедливостью миростроя. Но справедливости на земле быть не может, хоть каждому из нас и долженствует к ней стремиться в своих делах. Но бунты захлебываются сами в себе там, где в людях нету внутреннего борения крови».
«Но тартары… Разве они не подмешали дурной крови нам?» - Елена спорила лишь затем, чтоб отогнать мучительное видение: венценосца, для чьей шеи нарочно была подобрана не в пору позорная деревянная колодка. Санкюлоты похвалялись безболезненностью своей адской машины. Однако ж король Людовик умирал, теша толпу своими муками.
«Русская кровь все переборет Нелли, в том нету сомнений. Лишь те могут повредить ей, кто сам не захотел влиться в великую реку. Ну да то едва ль произойдет».
Тяжелые, тяжелые годы. Но из любого пожарища прорастает трава. Теперь все станет хорошо, подумала Нелли, пускаясь через рощицу, окутанную зеленым туманом свежей листвы, напрямик. Слишком уж несправедливо, что лучшие годы их были так мрачны. Вырастет Роман, и вновь оживет покинутый за ненадобностью дом в Сабурове. Забитые досками окна заиграют вымытыми стеклами, вылезет из серого холста чехлов мебель, засверкают бронза и серебро. Пусть то станется еще не скоро, но щасливы вновь они с Филиппом сделаются скорей. А Франция… что ж, она вить далеко, и Филипп никогда не воротится на старую родину.
Грудь Пандоры раздвинула кленовые ветви. Вот и лужайка. А Роман легонек на помине.
Осьмилетний мальчик, сидючи на корточках над родником, ладил водяную мельничку.
- Лена, ты пожарище глядела? - окликнул он, не отрываясь от дела. Белые струганные лопасти разбрасывали хрустальные брызги. Кружевной ворот сорочки походил на мокрую тряпку. - Я говорил, пустое! Я вить сразу все обежал, после пожара.
- Кто ж тебя пускал? - спросила с седла Нелли. Без толку и спрашивать, как без толку сердиться на глупейшее прозванье. Если шурина Роман еще называл дядею Филиппом, не столько из почтенья к различию в летах, сколько восхищаяся фехтовальным мастерством, то сестра была у него Леной. Сперва Леней, в младенческую пору. Недостатки речи ушли, но нрав лучше не сделался. Надо ж измыслить такую несуразицу - не Алёна и не Нелли, но Лена!
Роман Сабуров с первого взгляду повергал взрослых в умиление, однако ж более пристальный второй взгляд сие чувство развеивал. Чертами лица, куда правильней сестриных, яркими синими глазами, а всего прежде золотыми длинными локонами, он напоминал ангела с живописной картины. Чего только ни делала с волосами в отрочестве Нелли, чтоб те хоть немного вились! Волоса же Романа ниспадали на плечи, играя при каждом движении солнечными зайчиками, затаившимися в их прихотливых изгибах.
Но слишком широки для ангела обещали быть прямые плечи, слишком дерзко глядели синие глаза, слишком много своеволия таил маленький подбородок. Ступня в два с половиною вершка, уже такая ж, как у самое Нелли, сулила высокий рост.
- Ось крива, вот чего, - Роман уже забыл о выгоревшей земле. Кроме воротника мокры казались полы сюртучка, а коленки панталон были вдобавок измазаны черной тиной. Нет, так не испачкаешься на усыпанном незабудками чистом ручейке.
- Ты не бегал на гать?
- Сказал же, что не побегу. - Роман нахмурился, как бы невзначай наступив ногою на черную камышину.
Заболоченная и полусгнившая дорога через болото, единственное, что осталось с тех времен, когда усадьба звалась Подовое, чинила Нелли немало беспокойства. Право, надо поторопить Филиппа все засыпать! Все ж, хоть и шутит муж, что не уберешь всего режущего, колющего, глубокого и топкого со всей округи, а слишком Роман сорванец, чтоб оставлять под боком болото.
Нелли качнула повод. Пандора, учуявшая конюшню, побежала веселою рысью.
Пожарища зарастают травою. Грядущее не сулит беды.
ГЛАВА II
Из распахнутых окошек поварни доносился веселый перестук ножей. Пахло петрушкою и тмином, сухой гвоздикой, укропом, но только не луком и не чесноком. Лук, пусть бы он хоть и от двадцати недуг, нето от семи, как сулят люди, Нелли ненавидела. Противу чесноку, если его самую чуточку, она не возражала бы, но тут уж морщил нос Филипп.
«Запах ереси», - говаривал обыкновенно он, как полагала Нелли, в шутку. Но единожды разговорился всурьез.
«Кухня, что приписывают всем без отлички соотечественникам моим, взаправду кухня южная, Нелли. Жалею, что завоевала она Париж. Стряпнею на оливковом масле и чесноком разило от очагов Альби, когда к городу подступали рати благочестивого Симона де Монфора. Северянин ест грубый хлеб с сыром и коровьим маслом, и растет высок да широкоплеч. Ну да наскучил я тебе. А мясо все ж лучше на вертеле жарить, либо в жире».
Сказать, правда, чтоб на вертел посадили двух цыплят, подумала Нелли, проходя под низкою аркой, отделявшей от подъезда хозяйственный двор. Тут и столкнулась она носом к носу с высокою женщиною, идущей навстречу. Нет, то была девушка, только взрослая: непокрытые светлые волосы, заплетенные в одну толстую косу, доставали до подколенок.
- Чтоб ты, да не в лесу средь бела дня? - Елена засмеялась.
- Хлопоты зряшные, - Параша даже не улыбнулась в ответ. Выросла она на полголовы выше Нелли. Ни следа не осталось от ребяческой ее пухлости, все ушло в стать. Но теперь уж нипочем не влезла бы она в платье своей госпожи, как десять годов тому назад. - За Амвроськой, негодником, приходила. Как меня завидел, в крапиву сбег со страху.
Скотник Амвросий, парень и прежде непутевый, с Красной Горки редко бывал трезв. Минула неделя, как Параша принялась врачевать его самыми злыми травами.
- Ну и как думаешь, сладишь с ним? - спросила Нелли.
- Ох, не похоже, касатка. Бес-хмелевик в него вошел, теперь уж до конца жизненного будет своего требовать. Хмелевика, его не заморишь, покуда сам человек жив, да и не выгонишь. Хмелевик, он в самой главной жиле селится. Иной десять годов к чарке не притронется, разумный да смирный, лучше и не надо. А в очи заглянешь - пустые очи-то. Тут сразу ясно - хоть через двадцать годов, а пойдет пить по новой.
- А что ж делать с пьяницами-то, Парашка, коли все одно с ними возиться толку нет? - заинтересовалась Нелли. - Ты ж возишься с ними.
- Только потому и вожусь, что не убивать же. А может и лучше б для иного, - Параша поправила на плече лямку травяной своей сумы из грубого полотна, недовольно хмуря светлые брови. - А все ж с Амвроськой-то я проглядела, сама не пойму, как. Вот не подумала бы, что уж он чертей видеть начал.