Бедняга Смоллбон, стр. 15

– Короче, – резюмировал Хейзелридж, – любой, кто сделает вид, что у него здесь дело, мог в рабочие часы свободно попасть в любую часть здания, никто бы не остановил его и даже не заметил. По окончании рабочего времени никто не мог войти даже в вестибюль не рискуя, что будет замечен – а в контору?

– В контору безусловно нет, – сказал Боун. – Сержант Коккерил на ночь запирает обе двери. Уходит около семи последним.

– У кого есть ключи?

– Насколько мне известно, только у него. Когда куда-нибудь уходит, передает их другим. Он тут главный ключник. И сейфы тоже по его части.

– А что, если кому-то из партнеров понадобится попасть внутрь в нерабочее время?

– Не знаю, – пожал плечами Боун. – Я спрашивал об этом Джона Коу и тот сказал, что ни один уважающий себя партнер никогда не работает сверх нормы – такое поручают явным аутсайдерам. Если вдруг кто-то из партнеров собрался бы поработать ночью, наверняка бы взял ключи у сержанта Коккерила и сам все закрыл.

– И даже Абель Хорниман не имел ключей?

– От входа – нет.

– Гм. Похоже, тут все ясно. Только не надо забывать, что к каждому ключу можно сделать дубликат – тем более к такому большому ключу от входных дверей. Теперь, как с кабинетом Хорнимана?

– В рабочие часы, – неторопливо продолжал Боун, – есть одно серьезное препятствие. Если взглянуть на расположение помещений, то видно, что во все три кабинета шефов можно попасть только через секретариат. А там всегда должна быть хоть одна секретарша.

– Вы говорите, – должна быть, – недоверчиво протянул инспектор. – Но это соблюдается?

– Я полагаю, что соблюдается, – сказал Боун. – Контора работает по хорнимановским методикам, то есть под девизом «порядок прежде всего». И, кроме этого, в секретариате телефонный коммутатор для всех трех кабинетов руководства. И это часть системы, которая должна держать нежелательных или навязчивых клиентов на дистанции – что очень важно для каждой адвокатской конторы. Настоящий коммутатор-тот, что соединяет с внешним миром – стоит в подвале и обслуживает его сержант Коккерил или его юный помощник Чарли. Когда извне звонят кому-то из партнеров, вначале соединят с секретариатом, там он будет оценен, и только потом соединен – или не соединен-с нужным партнером. Что на деле означает, что там всегда должна быть хоть одна из секретарш.

– Понимаю, – кивнул инспектор. – Так что секретарши должны были заметить, если бы мистер Смоллбон вошел в кабинет мистера Хорнимана?

– Не только бы заметили, – усмехнулся Боун, – а тут же зафиксировали бы в календаре, и если бы он вышел, соответствующая секретарша – в нашем случае мисс Корнель – пометила бы, как он долго там был, чтобы позднее могла напечатать исчерпывающий отчет о визите с той или иной целью. С чего бы, думаете, мы, бедные адвокаты, живем?

Хейзелридж на миг задумался, но ничего не сказал. И наконец попросил:

– Ну, а теперь – о ящике.

– Тут случай ещё тяжелее, – покачал головой Боун. – Сами видите, какой солидный тут замок, скорей для сейфа, чем для ящика. Его можно выломать, как показал сержант Коккерил, но сомневаюсь, что можно открыть отмычкой – по крайней мере, не оставив следов.

– Хорошо, – согласился Хейзелридж. – А что с ключами?

– Ящики эти изготовлены комплектами. У каждого из трех партнеров в его кабинете свой комплект и к каждому ящику от каждого комплекта – свой особый ключ. И ни один ключ от одного комплекта не подходит к замкам другого. У каждого партнера было кольцо с ключами от ящиков его комплекта, и один универсальный ключ на весь комплект на случай, если какой-то ключ потеряется.

– Не слишком ли это сложно?

– Ну, вы не знали Абеля Хорнимана, – усмехнулся Боун. – Это был его принцип. Один ключ – один ящик – один клиент. Сомневаюсь, что остальным партнерам эта система так уж нравилась. Со временем Бёрли растерял все свои ключи и пришлось заказывать новый комплект. А Крейн свои ящики вообще никогда не запирает. Но дело не в этом, поскольку ни один из их ключей не мог открыть ящик с документами Ишабода Стокса. Тот ключ был только у Абеля Хорнимана – но у него его тоже не было. Не знаю, что тут говорит Боб Хорниман – зато мисс Корнель утверждает, что Боб не мог найти ни ключ от этого ящика, ни универсальный ключ. Все остальные семнадцать ключей были на месте.

– Благодарю вас, – сказал Хейзелридж. – Как вижу, нужно поговорить с Бобом Хорниманом.

Боб о ключах знал совсем немного.

– Я у отца единственный наследник, и я просто принял все, как было. Ключей там была уйма. Ключи от дома и ключи отсюда. Я знал, что эта связка отсюда, поэтому принес её сюда и запер в ящик своего стола. Понятия не имел, что одного ключа не хватает. Остальными я как-то открывал некоторые ящики.

– Но явно не имели повода что-то искать в этом ящике, до самого сегодняшнего утра?

– Нет, не имел, – сказал Боб. – Признаюсь вам, что я о наследстве Стокса вообще не думал. Меня уже начинала мучить совесть, но такие дела по наследству – это не передача имущества или судебный иск, с которыми хватает хлопот. Знаете, как это бывает – дел у меня было выше головы, так что менее срочная работа могла и подождать.

– Вполне вас понимаю, – сказал Хейзелридж. – А теперь расскажите мне о вашем отце. Пожалуй, опишите мне, как выглядел его нормальный день. В котором часу он приходил в контору и так далее. Главным образом в последние месяцы жизни.

Боб выглядел изрядно удивленным, но сказал:

– Он должен был весьма щадить себя. Последние полгода был постоянно под наблюдением врачей. А те бы предпочли, чтобы в контору он вообще не ходил, но для отца такое было немыслимо. Знаете, контора была для него делом всей жизни. Он приходил сюда в половине одиннадцатого, а уходил в полпятого.

– Полагаю, что остальные приходили раньше.

– Еще бы, – подтвердил Боб. – Точно к половине десятого. Даже мистер Крейн уже сидит за столом ещё до десяти.

– Ага. А вы жили вместе с отцом?

– Нет, – отрезал Боб. – У меня своя квартира.

– По завещания вашего отца дом его, конечно, достанется вам. Вы поселитесь там?

Вначале показалось, что Боб в его вопросе увидел нечто оскорбительное. Потом сказал:

– Нет, безусловно нет. Я бы не смог его содержать. Такой огромный домина.

IV

Сержант Пламптри мог бы с этим определением согласиться. Красивым дом никак нельзя было назвать. Громадный, выкрашенный серо-желтой краской, сооружен он был по солидным викторианским принципам, по которым кухня должна быть расположена в подвале, семья – в бельэтаже и на первом этаже, гости – на втором, слуги на третьем а дети – в мансарде.

Открыла сержанту усатая особа с одним неподвижным и другим косящим глазом, которая провела его в салон с тяжелой мебелью черного полированного дерева и портьерами из фиолетового плюша. Указав на кресло грубых форм, сложила пухлые белые руки и молча ждала, какие грехи этот следователь хочет взвалить на её голову.

– Послушайте, мадам, – важно сказал сержант Пламптри, – все дело – только вопрос времени.

И без особых понуканий получил такую информацию: Абель Хорниман был человеком строгих традиций, как дома, так и в конторе, особенно в последние месяцы жизни. Все старались помочь ему, как могли. Постоянно под рукой была сиделка. Сержант Пламптри записал её имя и адрес и рад был, что получит дополнительное свидетельство. Абель Хорниман вставал в половине девятого, в четверть десятого садился за завтрак и читал «Таймс» до десяти часов пяти минут, когда за ним приходила машина. К пяти часам всегда был дома к чаю, потом слушал радио, пока не шел переодеться в смокинг к ужину.

– Он вечером никуда не выходил?

Экономка проявила умеренное удивление.

– Разумеется нет.

– Никогда? – настаивал сержант. – Не обижайтесь, но я должен знать точно.

– Мистер Хорниман, – хозяйка поджала губы, – одной ногой был в гробу. Он никогда и никуда не выходил вечером.