Ассасины, стр. 157

Меня неудержимо тянуло к часовне. Нет, то вовсе не был приступ сентиментальности, я понял это, лишь оказавшись внутри. Дверь была не заперта, ступеньки обледенели.

Я включил свет. Что я здесь делаю? Что ожидаю увидеть? Привидений в часовне нет, ни звука, ни голоса не доносится из полутьмы.

Я сел на скамью, где сидела Вэл в тот момент, когда Хорстман приставил ствол пистолета ей к затылку.

А потом вдруг сделал то, чего не делал вот уже лет двадцать пять.

Встал на колени, опустил голову и начал молиться за упокой души моей маленькой сестренки. Я шептал слова молитвы с закрытыми глазами и, как и подобает доброму католику, признался во всех содеянных мной грехах и молил о прошении того, кто мог творить правосудие.

Позже той же ночью я лежал в постели, под портретом Ди Маджио, прислушивался к свисту ветра за окном, к шорохам за наличниками и под плинтусами, чувствовал, как тянет сквозняком. Я то погружался в сон, то выплывал из него, а потом вдруг увидел Вэл, как она сует в барабан предназначенный для меня снимок. А потом вдруг оказался в холле, на лестничной площадке, и увидел, как падает отец...

Я лежал и мечтал о том, чтоб хотя бы этой ночью мама избавила меня от посещения. Дошло до того, что я просто боялся уснуть. Ведь там, во сне, она ждала меня, чтобы снова напасть со своими обвинениями.

Я переворачивался с боку на бок, пытался пристроить подушку поудобнее, затихал, а потом вдруг вспомнил, как однажды ночью в эту комнату ко мне пришла Вэл. Совсем еще маленькая, в красной фланелевой рубашке, она терла кулачком заплаканные глаза. Выяснилось, что она вдруг захотела в туалет, вышла, а в коридоре стояла мама и набросилась на нее, стала ругаться. Сам не понимаю, почему вдруг вспомнился этот эпизод, но я видел Вэл так отчетливо, словно наяву, как она, сонная, испуганная и заплаканная, трет глаза. Я спросил ее, что случилось.

Она сказала, что мама вела себя с ней подло.

Я спросил, что это означает.

— Она говорит, я сделала это. — Тут уже Вэл зарыдала в полный голос. — А я спросила, что, а она ничего не ответила, просто продолжала говорить, что я это сделала...

— Ты можешь точно передать ее слова?

— Ты это сделала, ты, это сделала ты... там, в саду... ты забрала его, ты это сделала... — Слезы лились ручьем. Потом она сказала: — Но, Бен, я ничего такого не делала, точно тебе говорю, честное слово, не делала!...

И тут я обнял ее, стал гладить по голове и сказал, что она может остаться у меня на всю ночь.

А потом сказал, что маме наверняка приснился плохой сон, что она в этом не виновата, что не надо бояться и обижаться на нее, и все в таком роде. Больше мы об этом никогда не говорили. Возможно, потому, что это было связано со страшной историей, которая произошла в яблоневом саду, с тем, что там будто бы нашли висельника на дереве...

И вот теперь, десятки лет спустя, мамин кошмар вновь ожил.

Вэл погибла, а кошмар остался жить и стал из маминого моим.

2

Дрискил

Дорога до охотничьего домика оказалась долгой и трудной из-за густого тумана и снега, их гнали порывы ветра, от которых сотрясалась машина. Когда я доехал до Эверетта и увидел запрещающий знак, снега вокруг намело просто горы. Выяснилось, что мост не прошел специальной проверки дорожной инспекции и попасть в Эверетт сегодня можно было только объездным путем, через еще один маленький городок под названием Минандер. Я последовал туда, куда указывала стрелка, и вскоре увидел, что мне предстоит подняться на довольно крутой продолговатый холм, огибающий каменный мост слева. Я опасался, что сцепления из-за снега и льда будет недостаточно, уж очень крутым казался подъем. Кругом простирались густо поросшие лесом холмы, они казались черными из-за сплошных стволов и веток с облетевшей листвой, что безнадежно приникали друг к другу. На склоне между деревьями вилась тропка, по ней катались на санках ребятишки, наверное, из Минандера. Вершины холмов и гор тонули в тумане. Снег на дороге становился все глубже, а под ним был лед. Если б я выехал часом позже, то мог бы попасть в нешуточные неприятности.

Городок Минандер был разукрашен к Рождеству. На фонарных столбах развешаны гирлянды, через улицы протянуты полотнища с поздравлениями, у церкви выстроен целый макет. Крыша его была завалена снегом, а внутри, освещенные лампочками, виднелись ясли, Дева Мария с младенцем Иисусом и волхвы. Я притормозил у бакалейной лавки, некогда принадлежавшей брату и сестре по фамилии Поттервелд. Теперь на вывеске красовалось имя нового владельца или владельцев: «Рекселл». Я позвонил домой и услышал голос отца. Куда более бодрый, чем тогда, когда мы с ним говорили по междугородней. Я сказал, что скоро у него буду.

— Давно пора, — ответил он. — Мне бы следовало догадаться, что на Рождество ты будешь дома. Не захочешь остаться без подарков. Я тебя знаю, Бен! — Он хохотнул, давая понять, что это шутка, а не продолжение старой распри. — Советую поторопиться. Скоро стемнеет, да и снег все валит и валит.

— Буду через час, — ответил я.

Теперь я вел машину еще осторожней, уж очень опасный, извилистый и скользкий выдался участок дороги. И удивлялся тому, что на душе отчего-то потеплело, стоило только услышать голос отца. Почему-то вспомнилась сцена столетней давности: сияет солнце, Гари Купер сидит на веранде и беседует с отцом о кино. Для меня вновь ожили экранные похождения агентов УСС, я увидел отца великим и непобедимым героем, увидел, как он бежит по взлетной полосе, а вокруг свистят фашистские пули, вонзаются в землю прямо у его ног, вздымая фонтанчики пыли... Солнечный день, малышка Вэл танцует в струях фонтанчика, Купер нас рисует... просто волшебство. Почему-то от этих воспоминаний снова потеплело на душе. Но Купер давным-давно умер, Вэл убита, от героических дней отца на службе в УСС остались одни лишь воспоминания... история... кино... все превратилось в пыль и прах.

Охотничий домик примостился на плоской вершине горы, в окружении облетевших деревьев, вечнозеленых елей, сосен и мхов. Лучи заходящего солнца бросали розоватые отсветы на холмы и леса. Я съехал с дороги, по обе стороны высились сугробы, пышные, как взбитые сливки на торте. Сквозь ветви слетали на землю редкие снежинки. Охотничий домик был сооружением весьма основательным, сложен из толстенных бревен. Снегу на крыше навалило на добрый фут. Из одной из каминных труб приветливо вился дымок. Одна из наклонных крыш с большими окнами начиналась у самой земли, и главная гостиная в доме располагалась на первом этаже. Эта крыша была обращена к северу. И отец использовал гостиную как мастерскую. В окнах горел свет; как только я притормозил у вымощенной плитками дорожки, что вела к дому, дверь распахнулась, на пороге появился отец и махнул мне рукой. Он похудел, но в целом выглядел неплохо, широкие плечи обтягивал толстый темно-синий свитер грубой вязки. Не помню, чтобы когда-нибудь отец встречал меня так приветливо.

В тот первый вечер отец был на удивление мил со мной, ну, во всяком случае, совсем не агрессивен. Очевидно, сказалась болезнь, немного усмирила его крутой нрав, однако мне хотелось верить, что мы, возможно, вступаем в какую-то новую стадию взаимоотношений. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Вскоре мы перешли на кухню и уселись за поздний обед из стейков, запеченных на углях, печеного картофеля, салата. А запивали все это изумительным кларетом, а потом — кофе. Очевидно, многих тем просто нельзя было избежать, но подбирались мы к ним медленно и осторожно, особенно когда заговорили об убийстве Вэл. В конце концов я все же рассказал ему, что произошло, в самых общих чертах. И вечер получился долгим, однако отец слушал меня с неослабевающим интересом.

Имена, которые я упоминал при этом, разбудили его память, и время от времени он перебивал меня историями из жизни этих людей. Торричелли, Робби Хейвуд и Клаус Рихтер, бесконечные воспоминания о Д'Амбрицци, о войне, приключениях, участниках движения Сопротивления. Он рассказывал мне истории, о которых никогда не упоминал прежде. О том, как совершалась ночная высадка десанта во Франции; о высадке с подводных лодок другого десанта, на надувных плотах; о том, как потом они продвигались вглубь территории, стараясь избегать немецких патрулей; как связывались с ячейками движения Сопротивления, о том, как он встречался с Д'Амбрицци в самых неожиданных местах. Все это была игра, я слышал это по его голосу, игра опасная и рискованная, но ведь они тогда были молоды, и шла война, и каждому надо было внести свою лепту...