Все вечеринки завтрашнего дня, стр. 42

Спустя время он узнал от Ямадзаки, и это подтверждалось наблюдениями за информационными потоками, что идору тоже покинула Токио. У него были соображения по поводу ее контактов с гражданами (ему казалось, что они бы стали настаивать на этом термине) заблокированного цифровым способом Города-Крепости; в данный момент, очевидно, она была в Сан-Франциско.

Впрочем, он заранее знал, что она там окажется, иначе и быть не могло. По той причине, что Сан-Франциско, — он понял это, наблюдая за формой событий, — то место, где кончался мир. Заканчивался на его глазах. И она была частью конца света — точно так же, как сам Лэйни и Харвуд.

Но что-то важное должно было произойти — происходило на его глазах. Именно поэтому он не смел спать. Поэтому должен был и дальше гонять Костюма, безупречного и дурно пахнущего, с лодыжками, обмазанными черным, за «Восстановителем» и синим сиропом.

В последнее время, уже на грани истощения, он иногда на несколько секунд, которые кажутся ему долгими часами, превращается в другое существо.

Он будто бы становится сетчаткой, равномерно покрывающей внутреннюю поверхность атмосферы. Пристально, не мигая, он смотрит глобально внутрь глаза, видит собственный орган зрения, в то время как из незримой радужки одно за другим появляются разрозненные, похожие на карточного валета изображения Харвуда.

Ямадзаки недавно принес ему подушки, новые спальники, воду в бутылках, комплект одежды, которым он так и не воспользовался. Он смутно осознает происходящее, но когда он становится глазом, направленным внутрь себя и на бесконечную цепь образов, он не осознает ничего, кроме этой внутренности, бесконечной и замкнутой.

Какая-то часть его сознания задается вопросом, является ли это следствием болезни, реакцией на 5-SB, или этот огромный, глядящий внутрь глаз на самом деле внутренняя ипостась той единой формы, в которую входит каждый бит мировой информации?

Последнее предположение, по крайней мере, отчасти, подтверждается тем, что он не раз ощущал, как глаз выворачивается, словно в конвульсии мебиусовой ленты, после чего неизменно обнаруживал, что смотрит снаружи на эту форму, которую невозможно описать.

Однако в последнее время у него появляется ощущение, что он не единственный, кто смотрит. Кто-то еще чрезвычайно интересуется Харвудом. Он чувствует, что они оба знают о присутствии друг друга. Возможно ли это?

Старинный пластиковый наручный будильник «Гансмит Кэтс» [27] вырывает его из потока. Он нащупывает его в темноте и выключает звонок. Непонятно, откуда он взялся. Может, старик принес?

Пора звонить Райделлу в Сан-Франциско. Он деликатно проводит пальцами по одноразовым телефонам, ища, не осталось ли в каком на десять минут разговора.

40

ЖЕЛТАЯ ЛЕНТА

Рэи Тоэи умела быть очень маленькой.

Шесть дюймов ростом, она сидела на подушке Райделла в покрытой пластиком нише его комнатки в ночлежке с кормежкой, и он чувствовал себя счастливым, как ребенок.

Когда она была маленькой, проекция казалась более четкой; она становилась ярче, и он невольно вспоминал диснеевские штучки, волшебниц из старых мультиков. У нее запросто могли бы быть крылья, думал он, и она летала бы по воздуху, оставляя сверкающий шлейф, если бы захотела. Но она всего лишь сидела на подушке, маленькая и прекрасная, и болтала без умолку.

Он прикрыл глаза, нет, он не хотел спать, он прикрыл глаза, чтобы они отдохнули, и понял, что ее голосок на самом деле звучит из проектора, стоящего на кровати. Она рассказывала ему что-то про Реза, певца, за которого хотела выйти замуж, объясняла, почему из этого ничего не вышло, но поспевать за ее мыслью было трудно. Райделл понял, что Резу был интересен только сам Рез и мало что другое, а Рэи Тоэи стали интересовать другие люди (или, подумал он, для нее мы другие существа). Райделл терял нить рассказа и действительно начал засыпать под ее нежный голосок.

Перед тем как сон окончательно свалил его, она показывала ему, какой может сделаться маленькой. Райделл в это время ставил на место сетку и хотел поправить занавеску, прикрепленную кнопками, какую-то выцветшую помятую тряпку с узором в виде затейливых ключей и странных кошек с длинными шеями (он решил, что это все-таки кошки).

Он не сразу услышал, что зазвенели очки, потом искал в полумраке куртку. Оказалось, что на нем не было только куртки, а так он был полностью одет и даже обут, хотя помнил, что спал очень крепко.

— Алло? — он нацепил очки левой рукой. Правой рукой уперся в потолок. Панельная обшивка подалась вверх, и он решил впредь быть осторожнее.

— Где вы? — это был Лэйни.

— Ночлежка с кормежкой, — ответил Райделл. От темных очков стало совершенно темно. Он видел только слабую искру собственного зрительного нерва, для ее цвета не нашлось бы наименования.

— Вы достали кабели?

— Да, — сказал Райделл. Он вспомнил, как нагрубил парнишке сумо и почувствовал себя неловко. Да, слегка дал маху. А все из-за этой клаустрофобии, или как ее там, которая на него порой нападает в толпе. Тара-Мэй Алленби сказала ему, что это называется «клаустрофобия», что означает «боязнь замкнутого пространства», но на самом деле у него это не от тесноты. На самом деле он просто не переносит этих дурацких бородок под нижней губой. — Оба кабеля.

— Уже подключили?

— Только питание, — сказал Райделл. — Второй… я не знаю, куда он втыкается.

— И я не знаю, — сказал Лэйни, — но она на месте?

— Только что была, — сказал Райделл, высматривая во тьме свою волшебную звездочку, но потом вспомнил, что на нем очки.

Его рука нащупала выключатель, свисавший с провода над его головой. Щелкнул. Загорелась голая пятидесятиваттная лампочка. Он сдвинул очки на нос, посмотрел поверх них, обнаружил, что проектор на месте и все еще подключен.

— «Термос» у меня.

— Не выпускайте из поля зрения, — сказал Лэйни, — и кабели тоже. Не знаю, что именно она должна для нас сделать, но вокруг нее крутится все.

— Что крутится вокруг нее?

— Изменение.

— Лэйни, она сказала, что вы считаете, будто наступает конец света.

— Он и наступает, — поправил Лэйни.

— С чего вы взяли?

Лэйни вздохнул; вздох перешел в кашель, который он, очевидно, пытался подавить.

— Тому миру, который мы знаем, — выдавил он. — Как мы его знаем… И это все, что я или любой другой мог бы вам сказать. И я не хочу, чтобы вы об этом думали. Вы работаете на меня, помните?

«Да, а ты — сумасшедший, — подумал Райделл, — но у меня в кармане твой кредитный чип…»

— Ладно, — сказал он, — что дальше?

— Вам нужно пойти на место двойного убийства, произошедшего прошлым вечером на мосту.

— И что я для вас должен там выяснить?

— Ничего, — сказал Лэйни. — Просто сделайте вид, будто пытаетесь что-то выяснить. Притворитесь, будто ведете расследование. Перезвоните мне, когда будете готовы, я дам вам координаты места в GPS.

— Стоп, — сказал Райделл. — А если я вправду что-нибудь выясню?

— Перезвоните мне.

— Не вешайте трубку, — попросил Райделл. — Как

Случилось, что вы потеряли контакт с ней, Лэйни? Она мне сказала, что вас разлучили.

— Люди, которые… владеют ею… хотя это слово здесь не совсем годится… в общем, они не прочь со мною потолковать, потому что она сбежала. И люди Реза тоже. Так что нынче мне приходится быть incommunicado [28], по крайней мере, для них. Впрочем, она и не пыталась связаться со мной, Райделл. Она сможет, если ей будет нужно. — Он дал отбой.

Райделл снял очки, положил их на подушку и добрался ползком до кровати.

— Эй, — обратился он к «термосу», — вы там?

Тишина.

Он взял себя в руки и стал собираться. Распаковал вещмешок, прорезал в нем пару дырок своим кнопарем, снял нейлоновый пояс и пропустил его через прорези так, что получился ремень, который можно было накинуть через плечо.