Машина различий, стр. 100

— Они были очень близки, Чарльз и отец, или только так казалось… Возможно, если бы все сложилось иначе…

— Эгремонт не в силах забыть о своем предательстве. Это зерно постоянного раздражения, вокруг которого формируется вся его порочная политика. Ваша телеграмма гальванизировала чувство вины — и ужас перед тем, что выйдут на свет его прошлые пролуддитские симпатии. Теперь он пытается укротить зверя, взяв себе в союзники политический террор. Но мы с вами его остановим.

В синих глазах появилось странное спокойствие.

— Мне хочется верить вам, мистер Олифант.

— Я обеспечу вам полную безопасность, — сказал Олифант, удивляясь глубине своего чувства. — Оставаясь во Франции, вы будете жить под защитой могущественных друзей, моих коллег, имперских агентов. Нас ожидает фиакр и стенографист, который запишет ваши показания.

В задней части кафе одышечно захрипел маленький пневматический панмелодиум. Обернувшись, Олифант поймал взгляд мушара Беро, который курил голландскую глиняную трубку в компании оживленно чешущих языком кинотропистов.

— Мадам Турнашон, — сказал Олифант, поднимаясь, — могу я предложить вам руку?

— Она у вас уже зажила, да? — Сибил встала в шорохе кринолина.

— Совершенно, — ответил Олифант, вспоминая Эдо, полумрак, молниеносный удар самурайского меча. Он пытался утихомирить того парня стеком.

Сибил взяла Олифанта под руку, и он повел ее к выходу, осторожно огибая гризеток, поднятых на ноги машинной музыкой панмелодиума.

Навстречу им в кафе ворвалась девушка, ее голые груди были вымазаны зеленым, с талии свисали угловатые куски медной фольги, похожие на листья финиковой пальмы, аппроксимированные кинотропом. За девушкой следовали двое парней, одетые — вернее сказать, раздетые — аналогичным образом; Олифант совершенно растерялся.

— Идемте, — сказала Сибил, — неужели вы не понимаете, что это студенты-художники после бала? Здесь же — Монмартр, а художники, они умеют повеселиться.

Олифант лелеял надежду лично доставить Чарльзу Эгремонту текст показаний Сибил Джерард. Но по возвращении в Англию запущенный сифилис, симптомы которого доктор Макнил ошибочно диагностировал как “железнодорожный хребет”, на время ограничил его активность. Под видом коммивояжера из Эльзаса, родины месье Арсло, Олифант скрылся от мира в одной из брайтонских водолечебниц, чтобы поправить здоровье и разослать целый ряд телеграмм.

Новейшей модели “Зефир”, арендованный в камдентаунском коммерческом гараже, позволил мистеру Мори Аринори добраться до Белгрейвии ровно к четырем часам дня — в точности к моменту, когда Чарльз Эгремонт отправлялся в парламент, где этому выдающемуся политику предстояло произнести крайне важную речь.

Телохранитель мистера Эгремонта, приставленный к нему Отделом криминальной антропометрии Центрального статистического бюро, с автоматическим карабином под пальто, внимательно наблюдает, как Мори сходит с “Зефира”, — миниатюрная фигурка в вечернем костюме.

Мори идет по свежевыпавшему снегу, его ботинки оставляют четкие отпечатки, в которых просвечивает черный асфальт.

— Для вас, сэр, — произносит Мори и кланяется, передавая Эгремонту плотный конверт. —Доброго вам дня, сэр.

Снова надев круглые защитные очки на эластичной ленте, Мори возвращается к “Зефиру”.

— Необыкновенный персонаж, — говорит Эгремонт, разглядывая конверт. — Ну где же это видано, чтобы китайцы так одевались…

МОДУС

ПАСЬЯНС ИЛЛЮСТРАЦИЙ

Большое колесо в центре, малые — по окружности. Такое расположение осей открывало широчайшие перспективы, теперь разностной машине была подвластна вся арифметика. Смутно прорисовалась даже конструкция аналитической машины, и я бросился в погоню за этим видением.

Чертежи и опыты стоили очень дорого. Чтобы снять часть нагрузки с моего собственного мозга, были привлечены чертежники высочайшей квалификации, в то время как опытные мастеровые изготавливали экспериментальные механизмы.

Для осуществления своих изысканий я приобрел в тихом уголке Лондона дом с четвертью акра земли. Каретный сарай был переооборудован в кузницу и литейную мастерскую, а конюшня — в мастерские. Кроме того, я построил новые, более обширные мастерские, а также огнестойкое здание для работы чертежников и своей собственной.

Даже самая великолепная память не смогла бы удержать в себе сложные взаимоотношения частей механизма. Я преодолел эту трудность, улучшив и расширив язык знаков, механическую алгебру, подробно описанную мной в одном из номеров “Философских докладов Королевского общества” за 1826 год. Если бы не это вспомогательное средство, масштаб предпринятых мною исследований не позволил бы закончить их ни в какой обозримый срок, однако при помощи языка обозначений машина стала реальностью.

Лорд Чарльз Бэббидж, “Эпизоды из жизни философа”, 1864 г.

(Из “Механического журнала”, 1830 г.)

Судя по письмам читателей, некоторые из них думают, что наш журнал не должен заниматься политикой. Но разве можем мы молчать, понимая, насколько тесно переплетаются интересы науки и производства с политической философией нации?

Мы полны надежды, что избрание в парламент мистера Бэббиджа с его влиянием в научном мире, с его проверенной временем независимостью суждений, с его ищущей и деловой натурой поможет нам вступить в эру величайшего расцвета науки, равно как и всех ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ сил страны.

А потому мы прямо говорим каждому избирателю из Финсбери, читающему наш журнал, — иди и голосуй за мистера Бэббиджа. Если ты изобретатель, изгнанный из сферы частной конкуренции вездесущим и непосильным НАЛОГОМ НА ПАТЕНТЫ, если ты хочешь, чтобы на место этого НАЛОГА пришла мудрая и взвешенная система ОБЩЕСТВЕННЫХ СУБСИДИЙ, — иди и голосуй за мистера Бэббиджа. Если ты производитель, скованный в своей деятельности налоговыми несообразностями нынешнего правительства, если ты хочешь, чтобы британская промышленность стала свободной, как птица, — иди и голосуй за мистера Бэббиджа. Если ты механик и твой хлеб насущный зависит от устойчивого спроса на плоды твоего труда, если ты понимаешь, насколько твое благосостояние зависит от свободы торговли и ремесел, — иди и голосуй за мистера Бэббиджа. Если ты поборник Науки и Прогресса — теории и практики, единых, как кости и мускулы, — встретимся сегодня на Айлингтон-Грин и ПРОГОЛОСУЕМ ЗА МИСТЕРА БЭББИДЖА!

Результаты всеобщих выборов 1830 года выявили настроения общества. Байрон и его радикалы уловили дух времени, а партия вигов рассыпалась, как карточный домик. Однако руководимые лордом Веллингтоном тори — именно их аристократическим привилегиям угрожало предложенное радикалами “меритолордство” — заняли жесткую позицию. Палата общин отложила рассмотрение “Билля о радикальной реформе”, а восьмого октября Палата лордов его отклонила. Король отказался увеличить число пэров Англии за счет радикалов, которые могли бы провести спорный билль; более того, он пожаловал титул Фицкларенсам, что вызвало горькое замечание Байрона: “Насколько же лучше в современной Британии быть королевским ублюдком, чем философом. Но грядут большие перемены”.

Страсти в обществе быстро накалялись. Бирмингемские, ливерпульские и манчестерские рабочие, вдохновленные идеями Бэббиджа о профсоюзной собственности и кооперативах, организовали массовые факельные шествия. Промышленная радикальная партия, отрицая насилие, призвала к нравственному увещеванию и мирной борьбе за выполнение законных требований рабочего класса. Однако правительство проявило упрямство, и обстановка непрерывно ухудшалась. Насилие