Фата-Моргана 1 (Фантастические рассказы и повести), стр. 70

Я вернулся к голитам. Для них не существует разницы между прошлым и будущим. Все, что происходит, для них настоящее. Но голиты не захотели вступать с нами в контакт, наши вопросы к ним остались без ответа. Я вспоминаю библиотеку, которую нам разрешили осмотреть без помех. Для голитов она представляет только музейную ценность. Но мне она помогла найти выход из создавшегося положения. Ничего не боюсь, только той неизвестности, которую несет будущее. В то время, как мои товарищи готовятся к старту, я ищу книги, посвященные проблеме времени. Через полчаса я нахожу то, что искал. В течение следующего часа мне удается соорудить устройство, которое позволит нам устранить ограниченность нашего восприятия времени и откроет перед нами прошлое и будущее. Без колебания я поворачиваю рычаг включения…

Я сижу в кресле пилота. Не знаю, что это: начало или конец нашего полета, который длился три года. В конце концов, что такое три года? Просто разница в системе координат. В то же самое время я держу в объятиях Мод. Когда я чувствую ее рядом с собой, мне становится безразлично: прощание это или встреча. Я. держу в объятиях молодую девушку, которую, не чувствуя мороза, поцеловал впервые однажды в зимний вечер. Может быть, это постаревшая женщина, которую я вновь обрел спустя три года. Все в настоящем — счастье, и годы одиночества, и закат моей жизни. В вечном настоящем нет места надежде. Есть только уверенность. А ведь только надежда придает смысл нашей жизни…

Пер. с нем. В. Полуэктова

СПАСЕНИЕ

Они были чужими, и не могли отличить одного человека от другого. Старая дама умела плавать, но не умела водить машину. Ее счастье.

Я уже немолода. У меня взрослые сыновья, мой муж давно умер. На своей ферме я развожу кур.

Никогда бы не подумала, что мое скромное умение плавать спасет мне жизнь.

Все началось зимой этого года. Элвис всегда был порядочным мальчиком, работящим, никогда не отказывался мне помочь. За девушками не бегал. Вдруг, как-то вечером, его охватило странное беспокойство. Он рассеянно просмотрел газету и выбежал из дома. Вернулся он поздно ночью.

Элвису двадцать лет, и он имеет право делать все, что захочет. Но мать не может не беспокоить резкая перемена в поведении сына: я заметила, что он был угнетен и рассеян. Я спросила его, что с ним происходит. В ответ он только пожал плечами. Еще и сегодня он мало что может припомнить. Он считает, что в конце концов, когда его освободили, ему сделали внушение, чтобы он все забыл.

Естественно, его состояние меня не радовало. Однажды я решила немного последить за ним и выяснила, что он пошел к машине — у нас есть большой крайслер — и выехал на главную улицу. Вскоре он привез несколько сосудов, напоминающих бидоны из-под молока, а затем отправился куда-то в ночь.

Он никогда не отвечал на мои вопросы и не позволял задерживать себя дома. Когда я заперла дверь на ключ, он попросту выломал ее. Тогда я впервые подумала, что с ним творится что-то недоброе.

На следующий день я подмешала ему в кофе сильнодействующее снотворное — он пьет кофе каждый вечер. Я намеревалась сама отправиться на главную улицу и присмотреться к таинственным «бидонам».

Элвис заснул прямо за столом. Когда пришло положенное время, со мной произошло нечто странное. Я хотела идти пешком, так как никогда не умела водить машину. Сейчас вдруг меня потянуло в машину, я уверенно завела ее, включила передачу и нажала на газ. Я ехала быстро и уверенно, хотя была уже ночь, а я не только плохо вижу, особенно в темноте, но и ко всему прочему забыла очки.

У меня было чувство, что кто-то овладел моей волей. Как какой-то управляемый механизм, я выехала на главную улицу… Поехала медленнее. В какой-то момент я увидела на обочине цилиндрические предметы, покрытые волосами, высотой чуть больше двух футов. За асфальт они цеплялись при помощи присосок в нижней части тела. Несмотря на отвращение, я вышла из машины, подошла к ним, влекомая неизвестной силой, и помогла им забраться в машину на заднее сиденье.

Теперь я утратила даже жалкие остатки своей воли.

— Вперед! — это был бессловесный приказ, который я восприняла как внутренний волевой импульс и поехала.

— Направление — море! — Я повернула около базара Вагнера.

— Быстрей!

Я прибавила скорость. Указатели расстояния выскакивали из темноты, как упыри, море было справа.

— Быстрей! — Мы ехали так быстро, что в другое время я побоялась бы даже сидеть рядом с опытным водителем на такой скорости: 70, 80 миль в час. Когда я езжу с Элвисом, я всегда прошу его: не так быстро, дорогой. Теперь же я не боялась.

Шоссе бежало под колеса. Мы проехали большую скалу, а потом ограждение над крутым берегом. Машина, казалось, взлетала то вверх, то вниз. Мы проскочили перед перекрестком поворот на Нью-Константин. Скорость уже перевалила за сотню миль в час. Ужасно! О торможении не могло быть и речи. Тут-то машина и не вписалась в поворот, ограждение треснуло, как спичка. Еще мгновение, и мы оказались в воде.

Я никогда не думала, что автомобиль тонет так быстро. Вода просачивалась во все дыры. В первую секунду я не могла понять, где верх, а где низ. Пока в машине было немного воздуха, я могла дышать. На ощупь отыскав ручку, я дернула ее. Дверца распахнулась, и океан хлынул внутрь. Меня выбросило наружу. Как хорошо, что я умею плавать! А они этого не умели.

С тех пор мы снова живем спокойно. Я выбралась на берег целой и относительно невредимой. Плавать меня научил старый Эдисертон. Вот только машину я так и не научилась водить. Мой отец всегда говорил: это не для девушки!

Как он был прав.

Пер. с нем. В. Полуэктова

ПРЕПАРАТ № 261

Операционная техника непрерывно развивается. Место скальпеля занимают электроды, вибраторы, луч лазера. Микрохирургия переживает свой расцвет. Мельчайшие, видимые только под микроскопом сосуды, нервы, клетки — все это разрезается, перекраивается и заново сшивается. Врачи начинают приступать к наиболее трудной задаче, которая уже давно стояла перед ними, — микрохирургии мозга.

Ему показалось, что зазвучал какой-то музыкальный инструмент. На него обрушилась целая симфония звуков. Шумы, лязги, отзвуки ударов молота о наковальню, шипение, журчание и звон, клекот и свист — вся эта вызывающая мучительную боль какофония нарастала, постепенно достигая границ слышимости. Но через минуту все кончилось. Исчезло шипение, умолкли аккорды, и только еще несколько мгновений были слышны какие-то глухие удары, бормотание и хрипы. Они тоже постепенно становились тише и, наконец, пропали.

Вдруг его залил яркий, ослепительный свет. Плясали желтые солнца, кружились голубые звезды, разноцветные кляксы плыли со всех сторон, смешиваясь и снова разделяясь. Сочетания красок с каждым разом были все более удивительными. Неожиданно как будто кто-то разъединил контакты, выключая часть цветов, краснота исчезла, фиолетовый цвет перешел в голубой, оранжевый — в желтый, бронза стала зеленью. Так же внезапно исчезли все оттенки желтизны. Мир стал голубым. Сияющая ясность этой сплошной голубизны, невообразимой чистоты и глубины, постепенно приобрела фиолетовый оттенок и стала переходить в чернильную тьму.

Наступила ночь, исчезли все ощущения, и замерло мышление.

Проснувшись, он попробовал открыть глаза. Не удалось. Попробовал ощупать то, что окружало его, но не ощутил рук. Их не было. Он ничего не видел, не слышал, ни к чему не мог прикоснуться, не мог понюхать, попробовать. Его существование доказывало лишь то, что к нему начали возвращаться отдельные воспоминания. Он с усилием старался припомнить кое-какие события и тонул в потоке мыслей и воспоминаний. Через мгновение рассудок брал верх, и тогда он с удивлением и не без боязни задавал себе вопрос — что с ним происходит? В эти мгновения он мыслил с такой ясностью, что отбрасывал всякое подозрение о том, что это ему снится. Он с легкостью спрягал латинские глаголы и решал математические задачи.