Фата-Моргана 1 (Фантастические рассказы и повести), стр. 64

Вдруг он выставил перед собой руку и остановил меня, а потом. опустился на колени.

— Смотрите, — сказал он, — кажется, что они одинаковы, правда? Вот так, сынок. Сейчас я покажу тебе…

Я посмотрел вниз. Он указывал на муравейник. Муравьи совсем не походили на земных. Они были больше размером, медлительнее, какие-то синие, да к тому же с восемью лапками. Они строили жилище из песка со слизью, прокладывали под ним ходы, так что гнездо поднималось над землей на дюйм или два и казалось стоящим на маленьких сваях.

— Они одинаково выглядят, одинаково работают, но сейчас… — говорил мистер Костелло, — сейчас ты увидишь.

Он открыл пластиковый мешок, что лежал рядом на песке. Вытащил из него мертвую птицу и еще что-то похожее на плотву с Корано, но размером с руку. Он положил птицу рядышком, а плотву в стороне.

Муравьи толпами помчались к птице, они толкались, ползали вокруг. Словом, занимались делом. Но двое или трое помчались к плотве, метались вокруг нее, что-то рыли. Мистер Костелло взял муравья с плотвы и бросил его на птицу. Тот перевернулся и, толкаясь среди других муравьев, помчался по песку обратно к рыбешке.

— Видите? Видите? — с энтузиазмом говорил он. — Смотрите дальше…

Мистер Костелло взял муравья с птицы и положил на плотву. Муравей не стал тратить времени и проявлять любопытство. Он повертелся, сориентировался и ’направился прямо к мертвой птице.

Я смотрел на синих муравьев, на плотву с двумя или тремя прожорливыми мусорщиками, на мистера Костелло.

— Понимаете, что я имею в виду? — с восхищением произнес он. — Один из тридцати питается не так, как другие. Нам больше ничего не нужно. Говорю вам, интендант, вы всегда найдете способ заставить большинство напасть на оставшихся.

— Но они не воюют!

— Подождите немного, — быстро сказал он. — Подождите. Нужно только втолковать тем, что едят птиц, что другие опасны для них.

— Но они же не опасны, — сказал я. — Они просто другие.

— Да какая разница, если вы сведете все к этому?! Мы напугаем большинство, и они убьют тех, других.

— Да, но почему, мистер Костелло?

— Ты мне нравишься, парень. — Он усмехнулся. — Я буду думать, а ты — работать. Я все тебе объясню. Они все выглядят одинаково. Однажды мы заставим тех выгнать этих, — он указал на меньшинство вокруг плотвы, — они будут знать, что есть плотву нельзя. Они будут беспокоиться, и сделают все, чтоб их не заподозрили в пристрастии к плотве. И когда они будут хорошенько напуганы, мы заставим их делать все, что пожелаем.

Он сидел на корточках и наблюдал за муравьями. Потом взял любителя плотвы и бросил на птицу. Я встал.

— Ну, мне пора, я ведь только вас навестить, мистер Костелло…

— Я не муравей, — произнес мистер Костелло. — Пока мне наплевать, чем они питаются, я в силах заставить их делать все, что хочу…

— Я вижу, — ответил я.

Он продолжал говорить сам с собой, а я пошел прочь. Он наблюдал за муравьями, мечтал и не обращал на меня никакого внимания.

Я вернулся к Барни. Признаться, я ничего не понимал.

— Что он делает, Барни? — спросил я.

— То, что хочет, — ответил он.

Мы сели в монобиль, поднялись на холм и проехали силовые Ворота. Через некоторое время я снова спросил:

— Он долго здесь будет?

— Сколько захочет, — коротко ответил Барни.

— Никто не захочет долго оставаться взаперти.

Он посмотрел на меня прежним странным взглядом.

— Найтингейл не тюрьма.

— Но он же не может выйти.

— Слушай, приятель, мы можем переделать его, можем даже сделать из него интенданта. Но мы не делаем ничего такого уже много лет. Мы даем человеку делать то, что он хочет.

— Он никогда не хотел быть хозяином муравейника.

— Разве?

Должно быть, он увидел, что я ничего не понимаю и поэтому добавил:

— Всю жизнь он притворялся, будто он — единственный человек, а все остальные — букашки. Теперь это стало явью. Ему больше не придется ворошить человеческий муравейник, не будет случая.

Я посмотрел сквозь ветровое стекло на сверкающий шпиль моего корабля.

— Что стряслось с Боринкуином, Барни?

— Часть его людей проникла в Систему. Его идею нужно было остановить.

Он помолчал, размышляя.

— Не обижайся, но ты — просто глупая обезьяна. Я должен сказать тебе это, раз никто другой не решается.

— А почему? — спросил я.

— Нам пришлось вторгнуться на Боринкуин, который когда-то был царством свободы. Мы добрались до резиденции Костелло. Это был настоящий укрепленный форт. Мы взяли и его и его ребят. Но девушку мы спасти не успели. Он убил ее. И парней полегло предостаточно.

— Он всегда был хорошим другом, — сказал я через несколько минут.

— Разве?

Я ничего не ответил. Мы подъехали к космодрому, и он остановил машину.

— Он бы еще не так развернулся, если бы ты на него работал. У него была запись твоего голоса: «Иногда человеку просто необходимо побыть наедине с собой». Если бы ты работал на него, он все время держал бы тебя в страхе, угрожая огласить ее.

Я открыл дверцу.

— Почему ты показал мне его?

— Потому, что мы верим: надо позволить человеку делать то, что он хочет, если это не причиняет вреда другим. Если хочешь вернуться на озеро и работать на Костелло, я отвезу тебя к нему.

Я осторожно закрыл за собой дверцу и поднялся на корабль.

Я выполнил всю работу, и мы стартовали точно по расписанию. Я не находил себе места. Я не думал о словах Барни и не особенно беспокоился о мистере Костелло и о том, что с ним случилось: ведь Барни — лучший психиатр Флота, а Найтингейл самый красивый госпиталь во Вселенной.

Но меня еще долго сводила с ума мысль, что никогда не будет на моем пути другого такого значительного человека, как мистер Костелло, который подарит тепло, ласку и крепкую дружбу простофиле вроде меня.

Пер. с англ. К. Беловой

В.Норберт

ЧУДО В ЧУЛАНЧИКЕ

Мексика у каждого своя. Для кого-то это рыбалка в Акапулько и непременная фотография вдвоем с рыбой. Я думаю, рыбе фотографироваться так же лестно, как рыболову, только из-под воды видно все наоборот, так что рыба, наверное, гордится размерами и весом подцепившего ее рыбака. Другие сидят на лужайках Куэрнаваки и нежатся на солнце. Может, в будни они — знаменитые доктора или солидные фабриканты кожаных изделий в Мехико-Сити; но я наблюдал их только на пляже, с детьми и женами в стильных черно-белых купальниках от Дорина Гиллета.

Я слышал даже, что некоторая, правда, весьма незначительная часть отдыхающих лезет на вулкан Попо и что некоторая, еще менее значительная часть их потом слезает обратно. Впрочем, я не собираюсь рассказывать о том, чего не видел своими глазами.

Моя же Мексика совсем другая. Это — мрачноватое и весьма строгое здание, где водяные трубы покрашены в три разных цвета и специфический запах лаборатории ничем не выведешь. Это — работа с моим другом-физиологом, чье имя не будет здесь названо по вполне понятной причине. Это — весьма энергичная компания молодых людей из разных стран, которые не прочь при случае разыграть друг друга, но заняты в основном карьерой в физиологии, химии и прочих науках. И еще — это Себастьян.

Себастьян — уборщик, но я ни в коем случае не хочу сказать, что он простой подметальщик. Нет, Себастьян — всем уборщикам уборщик! Когда я с ним познакомился, он обладал необыкновенно пышным красноречием и еще более пышными усами. Усы потом, увы, исчезли. Подозреваю, что их спер кто-то из молодых химиков. Красноречие осталось.

В начале нашего знакомства Себастьян мог цветисто говорить только на одном языке. В ту пору, когда в лаборатории готовилась к печати очередная статья, непременно спрашивали: «А Себастьян бы так выразился?» Постепенно, с приездом чужеземных, большей частью североамериканских, ученых, вторым языком в лаборатории стал английский, и Себастьян овладел в нем такими же красотами стиля, как и в испанском. Он был очень высокого мнения об авторитете и солидности «интернациональных ученых» и отзывался о них почтительно.