Идору, стр. 40
Снова звякнуло; на этот раз из-под двери вырвалось серое, бешено вращающееся пятно. Плоское и многолапое, как тень краба или паука, оно мгновенно взлетело на кровать, накрыло белый прямоугольник, поглотило его и с той же стремительностью бросилось к двери.
– Теперь я свободен от обязанностей перед Крепостью, – сказал Масахико, отворачиваясь от компьютера.
– А что это были за штуки? – спросила Кья.
– Какие штуки?
– Вроде визитной карточки. Вылезла из-под двери. А потом другая, вроде краба, вырезанного из серой бумаги, накинулась на нее и сожрала.
– Рекламное объявление, – улыбнулся Масахико. – И подпрограмма с критическими соображениями.
– Эта серая штука ничего не критиковала, она просто сожрала белую.
– Скорее всего, человек, написавший подпрограмму, не любит рекламы как таковой. Это не редкость. Или не любит данного конкретного рекламодателя. Причины могут быть политическими, эстетическими, личными, да какими угодно.
Кья окинула взглядом крошечную комнату.
– А почему ты не сделал себе что-нибудь попросторнее? – спросила она и тут же смутилась, что, может, это потому, что он японец и им, японцам, так привычнее. А иначе с чего бы? Самое, если подумать, тесное виртуальное пространство, какое она в жизни видела, а ведь сделать что-нибудь попросторнее было бы совсем не дороже, если, конечно, не размахиваться, как Сона, на целую виртуальную страну.
– Сама суть Крепости связана с масштабом. Очень важный момент. Ведь масштаб, он и есть место, понимаешь? Население оригинала составляло тридцать три тысячи. Два и семь десятых гектара. До четырнадцати этажей.
Все это было не слишком понятно.
– Я выйду в сеть, ладно?
– Конечно, – сказал Масахико, указывая на «Сэндбендерса».
Она заранее приготовилась к этой фишке с двумя направлениями одновременно, но в этот раз как-то обошлось. В стеклянном кофейном столике ходили кругами грубо оцифрованные рыбки. Кья посмотрела в окно на бутафорские деревья и подумала о Мумфалумфагусе, что давно что-то его не видно. Большой розовый динозавр с длинными дурацкими ресницами, она и говорить-то еще толком не умела, когда отец сделал эту игрушку.
Как там на столе в смысле почты? Ничего нового.
Можно позвонить отсюда. Поговорить с мамой. Ну да, конечно.
«Привет, мамочка, а я в Токио. В „отеле любви“. Тут за мной какие-то гоняются. Потому что одна тетка подложила мне в сумку одну штуку. Ну и, значит, что бы ты мне посоветовала?»
Тогда, может, Келси? В облицованной мрамором прихожей (ну вот зачем такое пижонство?) чей-то, не Келсин, голос сообщил, что в настоящий момент Келси ван Тройер нету дома. Кья удалилась, не оставив никаких сообщений. Потом она попробовала адрес Соны, но там у провайдера завис сервер. В Мексике такое сплошь и рядом, а особенно в Мехико-сити, где живет Сона. Оставалось одно: попытать счастья в ее тайной стране, там сервер другой, аризонский, и никогда не падает. Правда, Сона сильно не любила, чтобы люди шастали туда без приглашения, и не по злобе какой, а просто из опасения, что фирма, создавшая когда-то этот сайт, вспомнит о нем и узнает, что Сона прибрала его к рукам и полностью перестроила.
Кья спросила у «Сэндбендерса», откуда она сейчас работает, и он ответил, что из Хельсинки, так что переадресовочная система отеля работает, хоть это слава богу.
Во владениях Соны были вечерние сумерки. Чуть-чуть после заката, как и всегда. Кья осмотрела дно пересохшего бассейна на предмет Сониных ящериц, но их чего-то не было. А ведь обычно сидят там, ждут. Странно.
– Сона?
Она взглянула вверх, надеясь увидеть этих жутковатых кондоров не кондоров, огромных птиц, которых держала у себя Сона. Небо – просто закачаешься, но совершенно пустое. Первоначально именно небо было самым важным элементом этого сайта, фирма на него не поскупилась. Серьезное небо: глубокое и чистое, фантастического мексиканского цвета, вроде как бледная бирюза. Они приводили сюда клиентов, покупателей, демонстрировали им самолеты бизнес-класса, существовавшие еще только в чертежах. Здесь была тогда взлетно-посадочная полоса из белого бетона, но потом Сона сложила из нее каньон и разрисовала все по-своему. И весь этот местный колорит тоже был от Соны – прогоревшие костры, и сухие бассейны, и обвалившиеся стены. Она включила сюда пейзажные файлы, а может, даже кое-что из настоящих пейзажей, знакомых ей по какому-нибудь уголку Мексики.
– Сона?
На ближнем склоне что-то загремело, словно камешки по жести.
Ерунда. Ящерица, наверное. А Соны здесь нет.
Треск, как сухой сучок сломался. Ближе.
– Не выдрючивайся. Сона!
И все же ее выход из сайта был похож на поспешное бегство.
Рыбки. Как плавали, так и плавают.
Жуть какая-то в этой Сониной стране, прямо мурашки по коже. Никаких вроде бы оснований, а все равно жуть. И даже теперь все равно жутко. Кья взглянула на дверь своей спальни и вдруг задумалась – что там, за ней? Вот если войти, что там будет? Кровать, постер «Ло Рез Скайлайн», виртуальный Ло, приветствующий ее в своей всегдашней беззаботной манере. А вдруг там что-нибудь другое? Затаилось и ждет. Вроде как там, когда со склона покатились камни. Или вот если взять и войти в еле намеченную дверь маминой спальни, что тогда? А вдруг там и вправду будет мамина спальня, только не мама будет в этой спальне, а что-то другое?
Ну да, конечно, серый волк в чепчике с оборочками. Чушь это все, и не надо нагонять на себя идиотские страхи. Кья взглянула на стопку альбомов «Ло/Рез», на литографированную жестяную коробку, на виртуальную Венецию. Пообщаться с Мьюзик-мастером? Какая ни на есть, а все же компания. Она открыла Венецию, пару секунд наблюдала, как разархивируется Пьяцца, как огромной, небывало сложной бумажной игрушкой разворачиваются и встают колонны и фасады, как повисает над ними предрассветное небо.
Отвернувшись от воды, где чернели гондолы, похожие на знаки древней, забытой и сгинувшей музыкальной нотации, Кья подняла палец и ринулась в каменный лабиринт; в голове ее крутилась неотвязная мысль, что вот же, когда-то это место было таким же чужим и непонятным, как Крепость со всеми его окнами и закоулками, а где-то в глубине сознания другая мысль, тревожная: это что же такое происходит?
И только на третьем мосту она заметила, что его, Мьюзик-мастера, почему-то нет.
– Эй!
Кья остановилась. За витринным стеклом – карнавальные маски. Старинные, настоящие. Черная кожа, пенисовидные носы, пустые глазницы. Мутное зеркало, задрапированное вылинявшим крепом.
А может, сама же его и отключила? Проверила компьютер. Нет, не отключила.
Она закрыла глаза, досчитала до трех. Вспомнила отель «Дай», заставила себя ощутить ворсистую жесткость застланного ковром пола. Снова открыла глаза.
В конце узкой, мощенной булыжником улочки, там, где она выходила на крохотную, с фонтаном посередине площадь, маячила какая-то незнакомая фигура.
Кья сдернула очки, не позаботившись даже выключить Венецию.
Глаза Масахико прикрыты черными присосками, губы беззвучно шевелятся, пальцы в черных наперстках выводят в воздухе мелкую кружевную вязь, а за его спиной…
На лохматой розовой кровати сидела Мэриэлис. С незажженной сигаретой в губах. В ее правой руке был маленький, странноватой формы пистолет. Кья машинально отметила, как контрастируют красные, свеженаманикюренные ногти с жемчужно-серым пластиком рукоятки.
– Ну вот опять, – сказала Мэриэлис, не выпуская сигарету изо рта, и нажала курок. Из дула пистолета метнулся узкий язычок золотистого пламени. Мэриэлис прикурила, выпустила облако дыма и вздохнула.
– Токио, он и есть Токио. Здесь всегда так.
27. Настоящая жизнь
В туалете, стоя у черного резинового писсуара, Лэйни краем глаза заметил русского, который причесывался перед зеркалом.
Во всяком случае, писсуар был похож на резиновый, с такими вроде как обвислыми краями. Интересно, а вот теперь, при работающей канализации, что бы они сказали человеку, пожелавшему внести свой скромный (скромный?) вклад в «Грот»? По пути сюда он обратил внимание на бар со стойкой из подсвеченной снизу плиты какого-то прозрачного мутно-зеленого камня; оставалось только надеяться, что плиту эту выпилили где-нибудь, ну, скажем, в горах, а не здесь же рядом, на лестнице.