Идору, стр. 26
– И в какой же это такой империи?
– Здесь. В этом трижды долбанном Токио.
– В Токио?
– Вы, компания, – сказал Блэкуэлл, – кыш отсюда.
Женщина равнодушно пожала плечами и побрела к выходу, раскидывая ногами обломки пенополистирола, мужчины последовали ее примеру. Блэкуэлл проводил их взглядом и поднялся со своего постамента.
– Если вы думаете водить меня за нос…
– Я просто хочу сказать, что это зряшная затея. Его там нет, нет и все тут.
– Но это же и есть его долбаная жизнь!
– Как он платит за завтрак?
– И завтрак, и все остальное включается в счет за гостиницу.
– А на чье имя снят этот номер? На него?
– Конечно же нет.
– Ну а если, скажем, он захочет что-нибудь купить?
– Покупку сделает кто-нибудь другой, из сопровождающих.
– И заплатит наличными?
– По карточке.
– Но не на его имя?
– Нет.
– А значит, нет никакой возможности связать эту покупку с ним?
– Естественно.
– И все это потому, что вы хорошо делаете свое дело, верно?
– Да.
– А значит, он невидим. Для меня. Я не вижу его, не могу увидеть. Его там попросту нет, Я не могу сделать то, для чего вы меня наняли. Это невозможно.
– Но как же так? Ведь там уйма информации.
– Это не человек, не личность. – Лэйни покачал; очки на пальце и положил их на клавиатуру. – Это корпорация.
– Но ведь мы предоставили вам все! Его долбаные особняки! Его квартиры! Да хоть бы даже, где и когда садовники засадили каменную стену долбаными цветочками!
– Но я не знаю, кто он такой. Я не могу выделить его из окружающей обстановки. Он сливается с фоном. Он не оставляет следов, не образует нужных мне структур.
Блэкуэлл надолго закусил верхнюю губу. Негромко клацнул сошедший с места зубной протез.
– Мне нужно сформировать хоть какое-то представление, кто он такой в действительности, – сказал Лэйни.
Губа вышла наружу, пунцовая, влажно поблескивающая.
– Да-а, – протянул Блэкуэлл. – Ни хрена себе задачка.
– Мне нужно с ним встретиться.
Прежде чем ответить, Блэкуэлл вытер губу тыльной стороной ладони.
– А может, сойдемся на его музыке? А еще ведь есть видео…
– Я уже видел ваш фильм, имел такое удовольствие. Этот материал может пригодиться – но только если я познакомлюсь с Резом вживую.
Блэкуэлл осторожно потрогал свой ушной обрубок.
– Ну а если я организую вам такую встречу, вы точно сможете найти эти свои точки-узелочки, сделать эту хрень, о которой треплется драгоценный Яма?
– А кто его знает? – пожал плечами Лэйни. – Попробую.
– В пуп и в гроб. – Блэкуэлл пропахал мусорные завалы, отшвырнул занавески, рявкнул томившимся в ожидании техникам: «Идите сюда!» – и развернулся к Лэйни: – Иногда я очень жалею, что не остался в «Джина-Джина» с корешами. Там, если что утрясешь, оно так утрясенным и останется, без никаких тебе новых бардаков.
В комнату просунулась женская голова с челочкой.
– Побросайте всю эту фигню в фургон, – сказал Блэкуэлл. – И держите ее наготове.
– У нас нет фургона, – сообщила женщина.
– Нет, так купите, – сказал Блэкуэлл.
18. Отаку
Что-то прямоугольное и вроде бы мягкое, когда дотронешься, но это только снаружи, а внутри оно жесткое. Завернутое в желто-голубой пластиковый мешок си-таковского дьюти-фри магазина. Сикось-накось заклеенное мятыми кусками коричневого скотча. Тяжелое. Компактное.
– Хелло.
Кья, сидевшая на корточках у своей расстегнутой сумки, едва не шмякнулась задом на пол, так неожиданно появился этот мальчик. Ну да, мальчик, хотя в первый момент ей показалось, что это еще одна девочка, чуть постарше, с длинными до плеч волосами, разделенными посередине на пробор.
– Я Масахико.
Говорит без переводчика. Темная балахонистая куртка, малость смахивающая на какой-нибудь армейский китель, застегнута до высокого стоячего воротника, свободно болтающегося на тонкой шее. Серые, затрепанные, с пузырями на коленях треники. Белые бумажные шлепанцы, только теперь они не белые, а грязные.
– Мицуко приготовила чай, – мальчик указал на поднос с керамическим чайником и двумя чашками, – но ты была в сети.
– А где она сама?
Кья затолкала непонятный предмет поглубже, на самое дно сумки.
– Ушла куда-то. А можно мне взглянуть на твой компьютер?
– Компьютер? – не поняла Кья.
– Это ведь «Сэндбендерс», да?
– Само собой. – Кья налила себе чаю и обернулась к Масахико: – А ты будешь?
– Не-а, я пью только кофе. – Мальчик присел на корточки рядом с низким столиком и восхищенно потрогал ребро литого алюминиевого корпуса. – Потрясно. Я видел маленький плейер того же производства. Это культ такой, да?
– Коммуна. Или там племя. В Орегоне. – Кья заметила в его длинных, шелковистых, аккуратно причесанных волосах тонкий крутой завиток лапши, точь-в-точь такой, какую кладут в коробочки для быстрого приготовления. – Жалко, что я даже не видела, как Мицуко принесла чай. Нехорошо как-то вышло.
– Ты из Сиэтла.
Не вопрос, а констатация факта.
– А ты ее брат?
– Да. А зачем ты сюда приехала?
Глаза у него были большие и темные, а лицо узкое и бледное.
– Мы с твоей сестрой обе торчим на «Ло/Рез».
– Ты приехала из-за того, что он хочет жениться на Рэи Тоэи?
– Что? – По подбородку Кья покатились капли горячего чая. – Это она тебе сказала?
– Да, – кивнул Масахико. – В Крепости, там некоторые люди работали над ее дизайном. – Он весь ушел в изучение «Сэндбендерса», крутил его и так и сяк. Пальцы у него были длинные и бледные, с обкусанными до мяса ногтями.
– А где это?
– В сети, – сказал Масахико, закидывая назад упавшие на лицо волосы.
– И что же они о ней рассказывают?
– Оригинальный замысел. Почти революционный.
– А ты где учил английский? Здесь?
– В Крепости.
Кья сделала еще глоток чая и отставила чашку.
– У тебя есть кофе?
– Конечно. – Масахико встал, не выпуская «Сэндбендерс» из рук. – Пошли ко мне.
Чтобы попасть в его комнату (кладовку в девичестве), потребовалось спуститься на первый этаж, пройти на зады ресторана и спуститься еще раз по короткой бетонной лестнице. Сама же эта комната… Кошмар, конечно, но Кья уже достаточно насмотрелась на такие мальчишеские берлоги, братья некоторых ее подружек устраивали в своих комнатах бардак и почище. Пол и узкая, вроде вагонной полки кровать завалены грудами грязной одежды, пластиковых оберток (в первую очередь – от той самой лапши). И мятых, растерзанных японских журналов. В углу, за пределами круга света, отбрасываемого галогенной лампой с коническим абажуром, мерцают и подмигивают голографические этикетки пустых пенопластовых плошек из-под еды, их там целая башня. Стол, образующий вторую, повыше, полку, выпилен из куска какого-то вторичного материала, сильно смахивающего на спрессованные обрезки коробок из-под фруктовых соков. На столе стоит компьютер, безликий черный куб. И еще одна узкая полка из того же прессованного картонного крошева, на ней – голубая микроволновка, цельные, еще в упаковке, пенопластовые ложки и батарея крошечных стальных баночек кофе.
Одна из таких баночек была уже разогрета в микроволновке и открыта; Кья осторожно пригубила крепкий, обжигающе горячий, обильно приправленный сливками и сахаром кофе. Она сидела бок о бок с Масахико на жесткой, буграстой кровати, опираясь спиной о сложенную в несколько раз пуховку. Здесь пахло кофе, лапшой и чуть-чуть – мальчиком, хотя при всем этом бардаке в комнате Масахико производил впечатление чистюли. Да Кья и вообще привыкла считать всех японцев чистюлями. Они же только и делают, что моются. От этих мыслей ей очень захотелось под душ.
– Классная штука, мне нравится.
Масахико снова провел пальцем по алюминиевому ребру. Войдя в комнату, он первым делом смел со стола весь хлам – карандаши и одноразовые ложки, непонятные куски металла и пластика – и водрузил «Сэндбендерс» прямо перед своим компьютером.