Идору, стр. 25

– Что это ты делаешь?

– Усложняю криптосистему. – Сона приложила ящерицу к лацкану своей куртки, и та повисла на вытертой, порыжевшей коже, как причудливая брошка с блестящими ониксовыми глазами. – Тебя разыскивают. А может, и нашли. Нам нужно по возможности защитить себя от посторонних глаз и ушей.

– А она что, способна на такое?

– Возможно. Она довольно новая. Но вот эти, – Сона ткнула палочкой куда-то вверх, – будут ненадежнее.

Кья вскинула голову к закатному небу, к темным, с розовой опушкой облакам и вроде бы различила широко раскинутые крылья. Два парящих силуэта. Больших. Не птицы. И сразу исчезли.

– Запрещенные в вашей стране. Колумбийское производство. Птички из информационного рая. [22] – Сона поставила палку заточенным концом на землю и начала крутить ее между ладонями, туда-обратно, туда-обратно. Был когда-то древний мультфильм, где кролик точно вот так же добывал огонь. – Ты идиотка. Полная.

– Почему?

– Ты пронесла чемодан через таможню? Чужой чемодан?

– Да…

– Идиотка!

– Да что тут такого?

– Эта твоя Мэриэлис – контрабандистка. А ты – наивная раззява.

Но ведь ты-то тоже считала, что мне надо ехать, подумала Кья и едва не заплакала.

– А если даже и так, зачем они меня ищут?

– Да какая разница? – пожала плечами Сона. – Серьезный, опытный контрабандист никогда не отпускает ишака на свободу…

В животе Кья, чуть пониже пупка, шевельнулось что-то скользкое, холодное, серебристое, и в тот же самый момент пришло пугающее воспоминание туалетной комнаты в «Виски Клоне». Краем глаза замеченный уголок чего-то чужого, незнакомого. В ее сумке, между футболками. Когда она взяла одну из них, чтобы вытереть руки.

– Что с тобою?

– Слушай, я пойду. Мицуко сейчас вернется, она ведь только чай заварить… – Кья строчила как пулемет, глотая половину слов.

– Пойдешь! Ты что, сдурела? Нам еще нужно…

– Извини. Пока.

Компьютер отключен, гляделки сдернуты, теперь расстегнуть эти проклятые ремешки на запястьях… Сумка на месте, стоит как стояла.

17. Стены славы

– Мы не успели организовать все это путем, – сказала женщина, передавая Лэйни очки. Он сидел на детского размера пластиковой скамеечке. Розовой, в пандан столу. – Да и вряд ли возможно организовать такую штуку путем.

– Есть участки, до которых мы не можем добраться, – пояснил хвостатый японо-американец. – Блэкуэлл говорит, у вас был опыт работы по знаменитостям.

– Артисты, – кивнул Лэйни. – Музыканты, политики…

– Здесь все будет иначе, да вы сами увидите. Крупнее на пару порядков.

– А что осталось недоступным? – спросил Лэйни, надевая очки.

– Мы не знаем, – сказала женщина. – Сейчас вы почувствуете общий масштаб этого хозяйства. Слепые пятна могут быть по бухгалтерии, налоговым хитростям, контрактам… Мы же просто вспомогательный технический персонал. У него есть другие люди, которым специально платят за то, чтобы они обеспечивали максимальную конфиденциальность определенных массивов.

– А почему бы тогда не привлечь их? Этих людей? – удивился Лэйни и тут же почувствовал на плече тяжелую, как мешок с дробью, руку.

– Это мы обсудим как-нибудь потом, – сказал Блэкуэлл. – А вы бы пока посмотрели, что там и как. Мы же за это вам платим, верно?

Первые дни после смерти Элис Ширз Лэйни так и продолжал присматривать за ее делами (благо «Бестормозные» разрешили воспользоваться их счетом в «Дейтамерике»). Узловая точка сразу исчезла, да и вообще информации поуменьшилось, ее не то чтобы косою выкосили, а так, слегка пропололи, привели в божеский вид.

Но главное было в том, что Элис попросту не порождала новой информации. Замерла кредитная активность, даже ее счет в «Апфул групвайн» был аннулирован. По мере того как исполнялось ее завещание и завершались незавершенные сделки, информация все больше обретала аккуратный, словно по клеточкам расписанный вид. Лэйни думал о закоченевших, плотно спеленатых телах, о гробах и склепах, об аккуратно распланированных кладбищах тех давно минувших дней, когда мертвецы могли еще рассчитывать на свою долю недвижимой собственности.

Узловая точка существовала, пока Элис Ширз жила, пребывала в беспорядочном, постоянно ветвящемся взаимодействии с обыденным – и все равно бесконечно сложным – миром. А теперь взаимодействие исчезло.

Он осторожно взглянул, не проводил ли ее артист что-нибудь вроде своей любительской подчистки, – и не заметил ничего подозрительного. Впрочем, можно было не сомневаться, что «Бестормозные» и сами за этим присматривали.

Информация по Элис почти застыла, остались только некие медленные, методичные изменения, связанные, надо думать, с юридическими механизмами, с последовательным исполнением различных пунктов завещания.

Ирландия, спальня дома для гостей. Подробный каталог обстановки. Субкаталог. Предметы, находящиеся в ореховом, семнадцатый век, прикроватном комоде: зубная щетка, зубная паста, таблетки от головной боли, тампоны, бритва, гель для бритья. Кто-то периодически проверяет этот каталог и при необходимости пополняет содержимое комода. Последний гость взял гель, а бритву не трогал. Один из пунктов первого каталога: мощный, установленный на треноге австрийский бинокль со встроенной цифровой камерой.

Лэйни вошел в память камеры и узнал, что функция видеозаписи использовалась ровно один раз, в день, с которого пошел отсчет гарантийного срока. Гарантия кончилась два месяца назад, единственная запись – вид с занавешенного балкона, выходящего, как решил Лэйни, на Ирландское море. В кадре – неожиданная для этих мест пальма, ограда из стальной сетки, железнодорожная насыпь с тускло поблескивающими рельсами, грязновато-желтый песок широкого пляжа, а дальше – серое, с проблесками серебра море. Поближе к морю в кадр попала часть приземистого форта, сильно смахивающего на приплюснутую крепостную башню. Камни форта почти неотличимы по цвету от песка.

Лэйни вышел из спальни, вышел из дома и оказался в окружении археологически-точных отчетов о реставрации пяти изразцовых печей для некоей стокгольмской квартиры. Печи были огромны, четырнадцатифутовые башни из красного кирпича, облицованные фигурными, Щедро разукрашенными изразцами. В топке каждой из них могли спокойно встать в рост несколько людей. В отчетах подробно описывалась судьба каждого кирпича и каждого изразца, как они нумеровались, разбирались, очищались, реставрировались и собирались наново. Вся остальная квартира оказалась вне доступа, но одни уже эти печи создавали впечатление о ее размерах. Лэйни кликнул в конец реставрационного отчета и отметил готовую стоимость работ – в несколько раз больше его годовой зарплаты в «Слитскане», если по теперешнему валютному курсу.

Он пошел тем же путем назад, пытаясь обрести более широкую перспективу, ощущение формы, но вокруг были непроницаемые стены, огромные массивы безликой, безукоризненно размещенной информации, и ему снова вспомнилась Элис Ширз, ее вторая, информационная смерть.

– Свет горит, – сказал Лэйни, снимая очки, – а дома никого.

Наголо выбритый, весь в черном Блэкуэлл пристроился на литом пластиковом ящике, изваяние Будды на грязно-голубом постаменте. Техники, вся троица, стоят, засунув руки в карманы одинаковых курток, и прилежно изображают безразличие.

– Это в каком же смысле? – мрачно поинтересовался Блэкуэлл.

– Странная история, – пожал плечами Лэйни. – Он словно вообще ничего не делает.

– Не делает? – Рассеченная шрамом бровь саркастически приподнялась. – Да он всю дорогу норовит что-нибудь такое сделать. А я потом расхлебывай.

– Хорошо, – кивнул Лэйни. – А вот где он, скажем, завтракает?

– Завтракает? – смутился Блэкуэлл. – В своем номере.

– В номере чего?

– Отеля «Империал», – раздраженно буркнул Блэкуэлл и покосился на техников.