Скажи изюм, стр. 87

– Можно откровенно, товарищ генерал? – спросил в тиши ночного кабинета капитан Сканщин.

– Нужно, – сказал генерал Планщин.

– Как вы думаете, Валерьян Кузьмич, они нас сильно презирают?

– Кто?

– Ну, вот все эти фотографы, художники... наши подопечные...

Планщин вытащил из ящика стола чуть початую бутылку «Трех звездочек», наполнил два стакана. Эх, Володя, вздохнул он, тебе определенно нужно работать над собой, преодолевать слюнявость. Нужно ощетиниться, дорогой, ведь самое заветное защищаем. Какое тебе дело до их эмоций. Наши эмоции для нас на первом плане, а мы их, этих подонков, ненавидим, хоть и сохраняем корректность. Вот основа нашей работы, и никаких зигзагув!

– Зигзагов, – уныло поправил Сканщин.

– Встать! – рявкнул генерал. – Завтра доложите об исполнении. Можете идти!

Чингиз

I

Автобус подали в третьем часу ночи на задний двор гостиницы, и до этого Андрей Евгеньевич успел весь известись. Днем в информационном центре сказали: готовьтесь к полуночи, рекомендуем выспаться. В полночь он был готов как штык. Вся аппаратура уложена, сам – чист и бледен. Длинными шагами по номеру успешно преодолевал дрожь. Голод помогал бороться со страхом. Хорошо, что предупредили: есть много не надо. Сейчас бы даже жареная мразь «простипома» не помешала б, внушал он себе с бодреньким смешком, даже от «салата юбилейного» не стошнило б...

В полночь, однако, никто не позвонил. Прошло еще минут десять, и его охватила смесь дикого волнения и радости: а вдруг обо мне позабыли, без меня уехали? Схватив куртку и сумки с аппаратурой, он устремился вниз. В холле гостиницы было пустынно. Информационный центр закрыт, администратор, разумеется, отсутствовал, только лишь два казаха, старый и молодой, то есть милиционер и швейцар, оба в валенках, пристроившись у батареи отопления, играли в шахматы. Автобус? Швейцар помотал большой башкой. Ничего не знаем.

Из ресторана еще доносился бухающий барабан и неслась дикая песня «Листья желтые над городом кружатся». Каким-то странным синеватым светом была освещена в глубине холла дверь, наводившая на местное население священный ужас, – валютный бар.

Древесный посидел немного в изодранном кресле. Из ресторана как раз и несло упомянутой выше простипомой: четверг, рыбный день. Прошел пьяный офицер. «Лица желтые над городом кружатся...» Поймал взгляд Древесного, полуобморочно подмигнул. Лица, не листья, понял, друг? Песня китайских десантников.

Древесный вышел из гостиницы, постоял у подъезда. Мрак, тишина, стоит такси с работающим мотором. Куда здесь ездят на такси? А вдруг все-таки в номер позвонят? Лифт уже отключили. Пришлось пешком нестись на седьмой этаж. Бессмысленно и бесчувственно сидел на кровати, вдруг вспомнил Москву, Союз фотографов и все прочее, все тело безобразно зачесалось. Вдруг сейчас внизу собираются? Уедут без меня! И в этом провалюсь, опозорюсь! Помчался.

Внизу никаких намеков на отъезд, на автобус, ничего. Холодно. Почему так холодно в интуристовской гостинице? Так прошло больше двух часов. У Андрея Евгеньевича начала дергаться левая щека, все предприятие показалось какой-то подлостью, глупой хитростью... Это все выдумки Полины, ее уловки, ее «связи», а я безвольная шмазь... В ужасе он посмотрел на свой прорыв глазами какого-нибудь московского недоброжелателя из «левых кругов»: сбежал в самый горячий момент, бросил товарищей... Тут вдруг появилась, шевеля боками, администраторша, девка в розовой пуховой шапке. Товарищ Древесный, шо ж вы, вас ищут, а вы заховалися...

Огромный «Икарус» стоял во дворе. Древесный прыгнул внутрь. Здравствуйте, товарищи! Ему никто не ответил. Не похоже было, что кто-то тут его искал. Человек двадцать народу разобралось по разным углам салона с большущими окнами, подернутыми морозной пленкой. Кто-то покуривал, иные спали, видны были запрокинутые лица. Древесный занял кресло в середине. Вся душевная мразь улетучилась. Невероятная значительность момента. Надо все запомнить! Вот так буднично все и происходит? Удобно ли сделать снимок?

Ждали еще не менее получаса. Стекла стали оттаивать. Радиостанция «Маяк» передавала концерт народной немецкой музыки в честь столетия ГДР. Наконец влезли две толстые тетки, за ними внесли несколько картонных коробок и железных бачков. Из темноты кто-то крикнул: Клава, чем кормить сегодня будешь? Авось не подавитесь, любезно ответила одна из теток.

Автобус тронулся и вскоре вырулил на шоссе, окаймленное сугробами в рост человека. Несколько поворотов в пустом степном мраке. Появились огоньки Байконура, потом из-за холма вдруг выплыло огромное светящееся пятно. Это была стартовая площадка. Странным образом она, однако, не приближалась, а вскоре, наоборот, стала уплывать в сторону. Исчезли все огни. Асфальтовая лента под фарами и снег по краям. КП, три солдата в стеганых комбинезонах. Один влез в автобус, поговорил с водителем, крикнул всем «счастливо», спрыгнул. После этого автобус стал быстро набирать скорость, вдоль бортов все сильнее засвистел пустынный ветер.

Куда же он идет? Может быть, я все-таки не в тот автобус попал? Древесный обратился с деликатным вопросом через проход к массивной какой-то фигуре, покрытой чабанским тулупом. Куда мы сейчас направляемся? Как куда, пробурчал сосед, на Чингиз.

В автобусе почему-то стало нестерпимо холодно. Напареу-ли-по-гудям, выматерился сосед. Опять отопление не работает! Вы сказали, на Чингиз, переспросил Древесный. Ну да, космодром Чингиз.

Разве не в курсе? Старт сегодня оттуда. Как? Не из Байконура? Сосед хохотнул. Байконур у нас для рекламы. Валюта, брат! Летаем с Чингиза. Вопросы больше не принимаются, ухожу в подполье. Он соорудил себе из тулупа подобие палатки и скрылся в ней.

По дороге вдруг остановились среди мрака. Наши девки из «Пятилетки» бегут, сказал шофер. Возьмем? Впрыгнули три совершенно закоченевших девки. В кино, оказывается, были, в какой-то «Пятилетке». Одна из поварих стала на них орать: задрыги, придатки себе отморозите! Кто-то сзади захохотал. Иди к нам, Ирка, придатки погреем! Ух, ух, ух, стонали девки. А кто сегодня летит, мальчики? Группа Белялетдинова, был ответ. Ой, Маратик! Отдаться мало! Девки куда-то бухнулись. Кажется, их и в самом деле кто-то на задах стал весьма активно греть.

Прошло не менее двух часов, прежде чем автобус остановился на КП «рабочего» космодрома Чингиз. По небу тут шастали два прожекторных луча, то пересекались в высоте, то расходились в стороны и ложились на снег, на проволочные заграждения и сторожевые вышки. По склону пологого холма тянулись, один выше другого, несколько длинных темных бараков. Возле них стояли армейские грузовики. А где же все-таки Она? Луч прожектора лег на безобразную гипсовую статую космонавта, копию московского чудовища из нержавеющей стали, человекоракета, распростертые руки, подмена Распятия. А вот и Она! Из-за холма вздымалась на две трети своего роста гигантская ракета-носитель. Древесного при взгляде на этот предмет вновь пронизало ощущение какой-то дикости.

В автобус влезли молодой офицер и два автоматчика. Привет, сказал офицер, все свои? Водитель показал ему на Древесного. Тут один какой-то, говорят, из Москвы. Ага, я в курсе. Офицер приблизился. Вы фотограф? Документы, пожалуйста. Просмотрев паспорт, молча козырнул, чем основательно уколол Андрея Евгеньевича. Десять лет назад такой офицерик с полуинтеллигентным личиком просто бы обалдел: глазам своим не верю – сам Андрей Древесный? Катастрофическое десятилетие. Неупоминание, замалчивание, выпячивание вместо нас всех этих дутых фотил-деревенщиков – детально продуманная политика. Ну а сейчас? С Запада идут в эфир только имена Огошки, Шуза, иногда Славы, говорят об этих мальчишках, меня почти не называют... Что ж, вскоре многим придется вспомнить Андрея Древесного! Все-таки Полинка – молодец, пробить такую командировку! Ни одному фотографу ведь еще не удавалось... Тут появилась предательская мыслишка: не прикидывайся, что за славой побежал, хоть сам с собой не хитри... Мыслишка была отброшена.