Скажи изюм, стр. 63
– Есть женщины в русских селеньях! – завопил он.
«Росфото»
I
В Госфотоупре в тот день, как раз в понедельник, была получка, и двое молодых-неженатых, Слязгин и Сканщин, позволили себе в обеденный перерыв отдохнуть на Пушечной, в Центральном доме работников искусств, в буфете. Взяли сразу по двести, потом еще по сотке, потом тормознули – боевая хорошая доза. Галина Ивановна с понимающей улыбкой принесла офицерам по порции заливной нототении – нельзя пренебрегать закуской. Капитаны поначалу заговорили, конечно, о хоккее. Наша ледовая дружина вчерась вломила канадцам за милую душу, только попердывали сраные суперзвезды! Знай русский характер! Рассчитались, можно сказать, за Лейк-Плесид, где непростительно была уронена честь русского флага.
– А в частности, еще хорошо, что не сбежал никто из наших, – заметил Владимир Сканщин.
Слязгин Николай тут даже рот раскрыл.
– А ты думаешь, могут?
– А почему бы нет? – Володя задумчиво поправил причесочку. – Я так, для себя, Жлуктова вычислил, этот может подорвать – генеральский сынок.
Простодушный Слязгин даже и не подозревал, что Сканщин Владимир в этот момент ставит на нем тонкий психологический тест. Интересно, интересно, Вова, ты про Жлуктова мыслишь! Ну, что ты, Коля, это ж просто интуиция. Слязгин кофию хлебнул и с раздражением отодвинул чашку. Дурацкий напиток, а стоит почти как водка. Волчья морда капитана стала в этот момент напоминать что-то доисторическое. Какая же поганая харя, подумал в очередной раз Вова Сканщин. Ну как можно в «железы» отбирать такие внешности.
– Вот есть у меня идея, Вова, – сказал Слязгин, – хочу с ей на генерала выттить...
Сканщин поморщился от неправильной речи. Не работают люди над собой, вот что страшно. Ну, какая еще там у тебя идея, Николай?
– Да вот, думаю... может, физику к Огороду твоему применить?
Он очень внимательно смотрел на Сканщина, и тому показалось, что, может быть, как раз на нем сейчас проводится сложный психологический тест. Тогда прищурился Владимир. Физику, говоришь? Хоть и казалась ему сама идея физического насилия над выдающимся художником чудовищной, а все-таки решил от теста не уклоняться, не такой характер.
– Ну, в общем, придавить слегка, – засмеялся Слязгин. – Если генерал даст добро, я его, поверь, расколю в два счета. Вот тебе, Вова, кратенько, стратегия. Огород меня нигде не видал, кроме Берлина, да и там мелькум...
– Мельком, – поправил товарища Сканщин.
– Спасибо, Вова, за поправку. Запомню. Ну, в общем, усики наклею, надену темные очки...
– Побереги себя, Николай, – мягко сказал тут Сканщин. – Неужели тебе пули захотелось?
Слязгин даже рот открыл. Да как же?.. Вова!.. Неужто на «железы» руку поднимет?.. Все ж в СССР же родился ж, а?.. Вова, ты думаешь, шмальнет Огород?
– Не сомневаюсь. – Сканщин положил руку товарищу на плечо. – Как твою рожу в очках увидит, Слязгин, так и шмальнет!
Два фотоведа в штатском допивали свой кофе, глядя друг другу в глаза нехорошими взглядами.
II
В вестибюле «Росфото» столкнулись двое «О» – Огородников и Охотников.
Последний только что выскочил из секретариата, где его обрабатывали трое «К» – Клезмецов, Куненко и Кобяев. Требовали, конечно, сведений, как «Изюм» на Запад ушел. Угрожали – пойдешь на вернисаж в пельменную «Континент», из Союза фотографов вылетишь! Удивлялись – как это поморский сын в еврейской лавочке оказался. Сулили – приноси Куненке свое ненапечатанное, напечатаем. Олеха тогда поинтересовался: а какое отношение товарищ Куненко имеет к фотографии? Ну, идите, Охотников, сказали ему тогда. Кажется, мы вас недооценивали.
Поднимаясь в лифте, Огородников еще раз проверил в зеркале свой туалет. Все паршивое, старое и затертое, и только лишь длиннейший трехцветнейший, как докатастрофный русский флаг, шарф окружает небритую шею и ниспадает двумя концами в область промежности.
Все три секретарши, Ниночка, Симочка и Алевтина Макаровна, бросили стучать на машинках, когда он вошел в приемную. Ой, Макс, ну как же ты одет, ужаснулась Ниночка. Одет гармонично, как в Европе, возразила Симочка. Алевтина Макаровна с шиком закурила и предложила присесть. Дамы помнили еще либеральные времена, сочувствовали тем, кого все еще по старой привычке называли «молодыми», и, конечно, презирали всех этих куненко и кобяевых как людей «стопроцентно нетворческих».
Ровно в два часа от Клезмецова выскочил Куненко и, не глядя на Огородникова, но покрываясь красными пятнами, прошел к дверям своего кабинета.
– Куненко, – сказал ему вслед Огородников. – Не надо путать вернисаж с вермишелью.
Ответсек застыл в дверях. Услышал, вот и прекрасно. Пусть знают ублюдки, как мы презираем их, пожравших нашу родину, засравших уже и соседние родины, забрасывающих уже свое говно и в отдаленные родины!
– От Мешмурашина приносили экспликацию? – спросил Куненко, не оборачиваясь.
– Куненко путает экспликацию с канализацией, – свистящим шепотом произнес Огородников.
Ниночка и Симочка прыснули, Алевтина Макаровна оповестила начальство, что от Мешмурашина еще не приходили, дверь закрылась.
Недавно назначенный в союз Куненко являл собой законченный портрет «охотнорядца»: наглый и сумрачный, краснорожий жулик. Не исключено, что и происходил-то от мясных рядов этот нынешний кандидат общественных наук, недавно защитивший диссертацию на тему «Партийное руководство театральным процессом». Хорошо работалось Куненке с театрами в Краснопресненском районе столицы, да вот случился «прокол». Отоварился он в Театре имени Менжинского лесоматериалом за счет реквизита, а там на премьере «Кремлевских курантов» рухнуло... ну... то самое, что не должно никогда... Тогда перебросили Куненку к фотографам. Сначала скучал театровед, а потом, как открылись перед ним щедрые глубины Фотофонда, повеселел. Стала созревать в башке тема докторской диссертации. Вот и жизнь, как всегда, материальчик подбрасывает, боевая началась партийная работа по разгрому провокационной группировки «Скажи изюм!».
Едва Куненко исчез, как открылась дверь главного кабинета и появился слегка усталый от государственных-дел-поважнее Фотий Феклович Клезмецов. Пригласил мирно: заходи, Максим.
Никого, кроме них, в кабинете не было, если не считать портретов Брежнева и Андропова. Как живешь, вообще-то, Макс? – рутинным тоном поинтересовался Клезмецов, усаживаясь за свой стол. Усевшись, странновато как-то сполз правым плечом вниз, будто в штанах наводил порядок. Говорят, ты недавно из поездки вернулся? Между прочим, Абракадин этот, посол в ГДР, прямо взбесился, на самый высокий уровень полез по твою душу. Правая рука персека все еще возилась под столом. Ох, ретрограды! Нелегко нам с ними... Что-то все-таки не получалось под столом, и Клезмецов по неопытности постыдно все это обнаруживал.
Не стучась, вошел Куненко, красных пятен на морде еще прибавилось. Устремился к столу. Извини, Фотий Феклович, с утра тут без тебя работал, одну штуку забыл... Не уточняя, запустил руку под стол.
– Пистолет, наверное, забыли, Куненко? – любезно спросил Огородников.
Начальники захохотали, выставив рожи вперед, правые руки под столом. Остроумно про пистолет, очень остроумно! Убьют не задумываясь, подумал Огородников. Нелимитированная жестокость. Лицо бывшего товарища ничем не отличается от уголовной ряшки. Раздвоение вражеского лица.
Наконец возня закончилась, Куненко ушел, и Клезмецов развернулся в кресле, чтобы начать беседу. Тон теперь уже пошел совсем другой, протокольный.
– Расскажите-ка, Максим Петрович, что за подпольное издание вы затеяли?
– Ого! – сказал Ого. – Начинается свистопляска!
– Выбирайте выражения! – рявкнул вождь.
– Это я и делаю.
– Сколько экземпляров «Скажи изюм!» вы изготовили? – Огородников молча показал две пятерни. Клезмецов по-следовательски сощурился.