Скажи изюм, стр. 59
Итак, офицеры в скромной манере проходили по кулуарам пленума, но и достоинства своего не теряли. Ведь сказал когда-то любимец партии тов. Зиновьев: «Каждый советский человек – в душе чекист!» И вдруг прямо посреди творческой толпы к кураторам взволнованно обращается руководящий объемистый товарищ, такой по инструкции вроде бы недосягаемый, как бы совсем внечерновой гэфэушной работы, как бы на теоретическом уровне, вроде бы вовсе не Кочерга. В порыве исключительного волнения, схватив себя левой рукой за бородку, правой не-Кочерга сигналит: Володя! Сканщин! На минутку!
Нас просят, мы делаем. На минутку! Пожалста!
– Ну-ка, Сканщин, посмотрите-ка вот сюда! – прошипел Клезмецов.
Ну и минутка, называется, пригласили, спасибочки! За такую минутку можно запросто обосраться, если соответствующая мускулатура не в порядке. Перед Владимиром Батьковичем стоял во всей красе совсем уже было утраченный объект – Максим Петрович Огородников! Да не обман ли зрения? Ведь давно уже представлялся бывший подопечный в белом блейзере на борту океанской яхты, в блестящем окружении офицеров ЦРУ и звезд Голливуда.
– Вы знали? – шипел на ухо Клезмецов. – Почему же не предупредили?
«Да ничего мы не знали!» – хотел было выпалить Сканщин, но вовремя хапнул себя за язык. Могла ведь слететь с грешного самая большая государственная тайна.
– Если вас не предупредили, товарищ Клезмецов, значит, этого не требовалось, – очень хорошо ответил он.
– Вы мне доклад сорвали!
– Перебьетесь, Фотий Феклович!
На будущее отмечаем, какое может быть неприятное лицо у почтенной Кочерги. Похож стал отчасти на гиену. Вот именно на гиену, товарищ генерал, смахивал Клезмецов в момент произнесения недружественной реплики в адрес идейного контроля. Как прозвенел звонок и как удалился Фотий Феклович в зал заседаний, капитан Сканщин даже не заметил. Все смотрел на милягу Максима Петровича. Все-таки услышал, лапа (выражение «дорогой»), зов Родины, все-таки русский же человек же, наш же талантище! Последить бы надо за собой образцовому чекисту, такому, как Слязгин Николай, не к лицу такое волчье, тухлое, понимаете ли, выражение при взгляде на вернувшегося из загранкомандировки фотоартиста. Ты, Слязгин, как был дуролом в ДОСААФовском тире, так и остался, а Огорода, может быть, из врагов опять в идейно-незрелые переведут... Тут уж, не выдержав, устремился Володя с протянутой рукой. С приездом, Максим Петрович! Возвращенец широко улыбнулся. Здравствуй, Русь моя, родина кроткая! Обеспечиваете работу пленума? Сканщин радостно хохотнул. А что делать? Сами видите, Максим Петрович, понаехала деревня...
II
Оставалась неделя до Нового года, то есть шел второй день европейского Рождества, когда на даче Фрица Марксятникова в дачном кооперативе «Советский объектив», что в тридцати восьми километрах от Москвы, в поселке Проявилкино над застывшей о ту пору речкой Дризиной, собрано было бурное шумство по случаю дня рождения любимой жены Елены. Общество образовалось, что называется, «сборная солянка»: с одной стороны – родственники Марк– сятниковых, техническая интеллигенция, с другой стороны – жулье из объединения «Союзреклама», главного источника марксятниковского благополучия, а с третьей стороны и в преобладающем количестве – «новофокусники» с женами, девушками и иностранными друзьями.
Съезжались главным образом на «Жигулях», богатые подвозили бедных. Самый бедный, то есть Венечка Пробкин, прикатил на своем печально известном в столице «Мерседесе-300 турбодизель», о котором хозяин, теперь в стесненных обстоятельствах, даже и говорить не хотел, а просто махал рукой, как в сторону прожорливой собаки.
Воздух был мягок, сквозь сосны подбирался необычный вечер с запахом моря, и мужчины очень долго валандались на дворе среди своих машин, обсуждая проблему запчастей, дальнейший упадок национальной нравственности и зловещий геморрой главы правительства. Макс Огородников хвалился газовым пистолетом, купленным в ночном магазине «Ле драгстор», что на Елисейских Полях. Умещается на ладони, а выбрасывает мощный патрон с нейропаралитическим газом. Вот, к примеру, вы идете, а на вас из-за угла «фишка» выскакивает... Кто выскакивает, спрашивал кто-нибудь из родственников. Ну, это мы так «железы» госфотоинспекции называем, господа. Ну, это просто я крайний взял пример, господа. «Господа» неуютно поеживались, будучи истинными «товарищами». Фотографы хохотали. Ну, предположим, просто какой-нибудь бандит на вас выскакивает, ну, не будете же вы, как в проклятой памяти год моего рождения 1937-й, покорно ждать своей участи, правда? Вот для таких случаев, господа, незаменимая штука этот маленький алармган!
– А патроны-то есть? – деловито осведомился Шуз Жеребятников.
– Две сотни! – с готовностью ответил Ого. По колено в снегу, они стали изображать сцену из гангстерского фильма.
Именинница Елена, устав от кухонных хлопот, задержалась на минуту у застекленной стены веранды и посмотрела на дурашливого верзилу в джинсах и оранжевой «дутой» куртке. Вздохнула постаревшая до времени Елена: когда-то ведь, совсем недавно, десяток лет назад, Коктебель... и потом Рижское взморье...
– Посмотри, Вера, – сказала она младшей сестре. – Макс Огородников не стареет, то же самое Герман Слава и Андрюша Древесный, какое странное поколение...
– Ты находишь? – надменно сказала младшая сестра. – А с моей точки зрения, он стар... да и все вокруг... ни одной юной рожи не видно... на свалочку вам всем пора, а вы дрыгаетесь.
Но Огородников в этот вечер на свалочку вовсе не собирался. Как будто и не было у него тех страшноватеньких «утечек» и «выбросов», он радовался возвращению в Москву, друзьям и всей атмосфере начинающегося «большого шухера», да, вероятно, и атмосфера сама по себе, то есть химический состав воздуха над деревней Проявилкино, подогревала его кровь. Химия родины.
– Как твоя задрыга? – спросил вдруг Жеребятников.
– Какая еще задрыга? Настя? Ох, я действительно сволочь. Она права, я – нравственно неполноценен. Вообрази, Шуз, ни разу за всю поездку о ней не вспомнил. Пардон, разок в Париже, кажется, по пьянке что-то смутное промелькнуло. А ведь я ее считаю единственной близкой женской личностью в мире...
– Олух жуев! – мягко пожурил Жеребятников.
Они выбрались из снега и пошли к крыльцу дачи, на котором группа «изюмовцев» уже распивала бутылку водки, имея в центре группы трехлитровую банку с солеными огурцами, куда запихивалась пятерня.
На утепленной террасе и далее, в комнатах, были накрыты столы с обильной закуской, пирогами и выпивкой, в составе которой царил полнейший разброд: каждый гость приволок, что смог достать, и потому мрачнейший напиток зрелого социализма под названием «Солнцедар» соседствовал с доброкачественными «Бристольскими сливками». Стулья отсутствовали, во-первых, потому, что такую ораву сразу все равно не усадишь, а во-вторых, потому, что в моду вошли толкучки на манер американских «парти», однако с непременными российскими завершениями – битьем посуды и морд, угарными разговорами, рыганьем.
До завершений, впрочем, было еще далеко, и все пошло просто чудно. Вначале делали «коллективку», то есть огромный снимок всех присутствующих, расположенных в четыре этажа, включая лежащих на полу. Поручено это было молодому Васюше Штурмину, который в данный момент своего творчества как раз увлекался массовкой и широкоугольными объективами. Васюша в цилиндре на голове, носясь большими скачками вокруг своей камеры, расставлял рефлектирующие зонтики и экраны, устраивал из своих съемок что-то вроде «хеппенинга», или новомодного «перформанса», делал вариант «изюм», вариант «cheese», вариант «птичка»...
После фотографирования толпа окружила Ого. Эх, все-таки здорово, что ты, Ого, вернулся! Надо сказать, что, когда в Москве прошел «достовернейший» слух о том, что Огородников «подорвал за бугор», идея независимого фотособрания стала основательно засыхать. Ничего вроде бы не изменилось, никто из «изюмовцев» не верил, по-прежнему собирались в «охотниковщине» и под Олехины подгорелые блины воспаряли в цензуроборческих и метафизических идеях, и все же что-то было «не то», или, как Жеребятников однажды в сердцах выразился, «попахивать стало бодягой». Потом какие-то доброхоты подбросили соображение, что Огородников, конечно, для того и утек, чтобы за границей в безопасности выпустить альбом и захапать и славу, и миллионы.