Заводи кого угодно, только не крокодила!, стр. 15
Я уехал из дома на неделю, а когда вернулся, заметил, что брюшко у моей питомицы заметно округлилось. После кормления оно увеличивалось до угрожающих размеров и с обеих сторон одинаково выпячивалось. С этих пор я не выпускал ее летать, чтобы она не причинила себе вреда при падении. Позднее живот летучей мыши вроде бы не увеличивался, но однажды я углядел, как брюшко в одном месте вдруг вспучилось, словно бы внутри шевелился плод. И у меня шевельнулась надежда. У будущей мамаши начала вылезать шерсть вокруг половых органов, а низ живота сделался вообще голым. В этот период во время сна в большинстве случаев правая задняя лапка ее свисала вниз, а левую она прижимала к животу.
Две недели спустя я вдруг услышал в комнате тонкий слабый писк и тотчас бросился к клетке летучей мыши. Она висела на своем обычном месте головой вниз, тремя лапками уцепившись за проволочную сетку. Я отказывался верить своим глазам: у нее родился детеныш! Мать укрывала его крыльями и перепонкой, так что на виду оставалась лишь одна крохотная лапка, которой малыш тоже цеплялся за сетку. Я тут же дал мамаше поесть. Она ела с аппетитом, но даже во время еды ухитрялась вылизывать детеныша. Малыш хватался задними лапками за низ материнского живота, а ротишком так крепко присасывался к соску или к шерсти вокруг соска, что его можно было оторвать от матери лишь в тот момент, когда он ненароком выпускал сосок изо рта.
На следующий вечер мне с большим трудом удалось отлучить его от матери. Я взвесил его, в нем оказалось 9,85 грамма, длина предплечья составляла 26,5 миллиметра. Кожа у него была лишена волосяного покрова; сморщенная, графитно-серого цвета, она даже чуть отливала рыжиной. Как только я отнял его у матери, он повел себя очень беспокойно и запищал. Мать при этом пришлось запереть в клетке, потому что она все время норовила броситься к детенышу. Малыш успокоился, когда я, произведя необходимые замеры, вернул его матери, и опять припал к ее соску. Пока он отыскивал сосок, он непрестанно пищал, а мать усиленно вылизывала его. Но зато, если детеныш висел на матери, их обоих можно было брать в руки совершенно спокойно, взрослая летучая мышь миролюбиво сносила мое вмешательство в их жизнь и никогда не делала попытки укусить меня.
С тех пор как малыш появился на свет, мать уже не ела столько, сколько прежде, и аппетит у нее бывал лучше по утрам. Обычно я кормил ее в пять — в половине шестого утра. После еды она, как правило, пила из поднесенного ей пластмассового стаканчика.
Через шесть дней у малыша раскрылись глаза, а на туловище проступили мелкие волоски. Прошло еще несколько дней, и малыш перестал постоянно припадать к материнскому телу; теперь он самостоятельно висел на стенке клетки, правда, рядом с матерью. Начал он понемногу пробовать и крылья.
В нижеприведенной таблице видно, как успешно развивался первое время маленький «гигант» — третий официально зарегистрированный в Венгрии экземпляр этого уникального вида.
К сожалению, через три недели у матери стало постепенно пропадать молоко. Я испробовал все возможное, чтобы сохранить жизнь малышу. Почти два месяца я выкармливал его с помощью самодельной соски: велосипедного резинового клапана, натянутого на шприц для инъекции. Пытался скармливать ему молоко в смеси с отваром ромашки; этой смеси он высасывал за раз 2-2,5 миллиграмма. Хотя все зубы у него были хорошо развиты, он никак не желал есть ни мучных червей, ни мясо: только брал в рот и тотчас выплевывал. Конечно, беда заключалась в том, что в ту пору у меня не было холодильника, и хранение молока и мяса в жаркое летнее время не было обеспечено должным образом. Только обнадежило восстановление веса при искусственном вскармливании — кожа, сморщившаяся было от похудания, разгладилась… Как вдруг, в конце августа, мучаясь желудочно-кишечными спазмами, детеныш погиб.
Спустя год и его мать постигла та же участь, она умерла от кишечной инфекции. (Случись это лет через 15, с помощью антибиотиков мне, пожалуй, удалось бы спасти их обоих.)
Стоит разойтись слуху…
Стоит разойтись слуху о том, что некий ветеринар возится даже с летучими мышами, и последствий не избежать: рано или поздно вам непременно притащат ослабевших, случайно подобранных летучих мышей.
Летучую мышь подковоноса (Rhinolophus) почти невозможно содержать в квартирных условиях. Большую часть жизни она проводит в пещерах, и искусственным путем очень трудно создать для нее условия с необходимой влажностью и температурой.
Летучую мышь ушана (Plecotus auritus) я держал у себя в течение недели. В это время она съедала большое количество мучных червей. Доведя ее до хорошей кондиции, я выпустил ее на волю.
Нетопырь-карлик (Pipistrellus pipistrellus) прожил у меня 131 день. Этот был склонен питаться исключительно мучными червями. В прохладную погоду его рацион состоял из 5-6 червей средней величины, а в более теплую аппетит у него разыгрывался: тогда он был способен съесть 14-16 штук. Если температура воздуха падала ниже 15°С, то летучая мышь пропускала кормление и порой на целые сутки погружалась в глубокий сон. Зачастую приходилось специально будить ее, чтобы она поела. Я осторожно дотрагивался до нее пальцами, затем подносил к ее рту смоченный в воде пинцет. Сначала она облизывала его лениво, а потом все проворнее. Минут через десять летучая мышь начинала чесаться и вылизываться. Это означало, что теперь можно и кормить ее. Она подходила за мучным червем, которого я должен был выпускать у нее под носом. Каждый раз, схватив очередную порцию, она убегала в глубь клетки. Расправившись с червяком, она снова подходила ко мне и, задрав голову, ждала следующего. «На воле» ее трудно было поймать, потому что она всегда высоко повисала в каком-нибудь углу комнаты. Как-то раз в открытую клетку забралась кроткая соня и вдруг неожиданно бросилась на летучую мышь. Та, отчаянно запищав, взлетела, а затем с распростертыми крыльями упала на пол и замерла в таком положении. Вначале я подумал, что летучая мышь погибла, но она пришла в себя. Перепонка ее в одном-двух местах лопнула; этот незначительный дефект со временем был устранен — ранки затянулись.
Рыжая вечерница (Nyctalus noctula) пользовалась моим гостеприимством 84 дня. Дикая и кусачая вначале, в течение месяца она превратилась в совершенно ручное животное. Я дал ей кличку Ники. Основной пищей ей служили говяжьи почки; печень и легкие она тоже ела, но от сердца и обычного мяса отказывалась. Зато мучных червей могла потреблять в любом количестве. Во время кормления, протягивая ей очередной кусочек, я подсвистывал. Летучая мышь быстро усвоила это и всегда выходила на мой свист. Если я ставил Ники на пол и свистом подзывал ее, она приходила ко мне даже с довольно далекого расстояния, карабкалась по брюкам и, ухватившись за пиджак, зависала на мне. Если по вечерам я запаздывал с кормлением, летучая мышь расхаживала по клетке, издавая резкие, пронзительные звуки, что-то вроде: «никк!» Набив брюшко мучными червями, Ники запивала еду немалым количеством воды; пила она на птичий манер: отхлебнет немного и, запрокинув голову, проглатывает. Зачастую я кормил ее, подвесив за задние лапки на указательном пальце левой руки. Подобно своей родственнице, гигантской вечернице, ей тоже пришлось осваивать технику полета в комнатных условиях. После нескольких попыток она хорошо усвоила свои возможности и легко парила, подолгу описывая круги, при этом любовно задевая головы всех находящихся в комнате.
