Фата-Моргана 2 (Фантастические рассказы и повести), стр. 96

Он строил весь день, выбираясь на песок за кирпичами, которые его преданная помощница бросала сверху, нагружал тачку и катил ее в море по дороге, которая была в двух футах от поверхности воды при низком приливе и в четырех-пяти при высоком. На краю дороги он высыпал их, нырял и строил. И снова шел на берег за тачкой.

В город он возвращался поздно вечером, уставший, белый от соли, с зудящей кожей, голодный, как акула, чтобы разделить какой ни есть ужин со вдовой и ее малышом. Позже, хотя весна приближалась мягкими, длинными, теплыми вечерами, город становился очень темным и тихим. Однажды ночью, когда он не настолько устал, чтобы не заметить этого, он сказал вдове о странной тишине.

— Я думаю, все они ушли, — ответила она.

— Все! — пауза. — А куда они направились?

Она только пожала плечами. Подняла свои глаза и в залитой лунным светом тишине некоторое время смотрела на Лифа.

— Куда? Куда ведет морская дорога? — спросила она.

Какое-то время он не отвечал.

— К Островам, — сказал он наконец, улыбнулся и посмотрел на нее.

Она не засмеялась, а только уточнила:

— А они существуют? Так это правда, что они есть?

Она обернулась на своего спящего ребенка, затем посмотрела на темную весеннюю улицу, по которой никто не прогуливался, а в домах никто не жил. Потом она опять посмотрела на него и сказала:

— Ты знаешь, кирпичей осталось мало. Несколько сотен. Тебе недолго осталось работать, — и она принялась тихонько плакать.

— Ради Бога! — успокаивал ее Лиф, думая о подводной дороге, убегающей от берега на сто двадцать футов, и о море, простирающемся на тысячи миль дальше. — Я туда поплыву. Ну-ну, не плачь, золотко! Разве я брошу вас с мышонком здесь одних? Разве после того, как ты чуть не разбила кирпичами мне голову, после того, как мы делили хлеб, после твоего стола и огня, после твоей постели и смеха, разве смогу я уйти, когда ты плачешь?! Успокойся и не плачь. Дай-ка мне подумать, как мы втроем сможем добраться до Островов.

Но он-то знал, что выхода нет. По крайней мере, не для того, кто делает кирпичи. Он сделал все, что смог. Все, что смог — это отдалиться от берега на сто и еще двадцать футов.

— Как ты думаешь, — спросил он после долгого молчания, в течение которого она убрала со стола и вымыла тарелки в чистой воде, которая снова стала безопасной, поскольку Бешеные пропали, — может ли это…

Ему было трудно говорить, но она тихо ждала.

— Может, это и есть Конец?

Тишина. В одной из освещенных комнат, среди остальных темных домов и улиц, на сгоревших полях и пустующих землях — Тишина. Тишина и в Холле наверху, молчаливое небо, тихий воздух, кругом ненарушаемое молчание. Кроме далекого шума моря и очень тихого, хотя и близкого, дыхания ребенка.

— Нет, — решила женщина. Она села напротив него и положила руки на стол, прекрасные руки, темные, как земля, ладони цвета черного дерева, — нет, Конец Света будет концом света. А это только его ожидание.

— Тогда почему мы еще живы — только мы двое?

— Ну, потому, что у тебя есть твои кирпичи, а у меня есть мой малыш.

— Завтра мы должны идти, — сказал он несколько минут спустя. Она кивнула.

Они встали до восхода. У них не было еды, и когда она положила в сумку несколько вещей для ребенка и одела кожаный плащ, а он сунул за пояс нож и мастерок и одел куртку ее мужа, они покинули домик, выйдя на холодный тусклый свет на пустынных улицах.

Они пошли вниз, он впереди, а она следом за ним, неся спящего ребенка и кутая его в складки плаща. Он не свернул к дороге, ведущей на север, прошел и мимо дороги к утесу, затем мимо рыночной площади и повел ее к пляжу. Всю дорогу она шла следом за ним, и никто из них не сказал ни слова. У самой воды он оглянулся.

— Я буду поддерживать тебя на воде, сколько смогу, — пообещал он.

Она кивнула и мягко сказала:

— Мы пойдем по дороге, построенной тобой, пока она не кончится.

Он взял ее свободную руку и повел в воду. Вода была холодной. Она была обжигающе холодной. Холодный свет на востоке освещал пену, шипящую на песке. Когда они встали на дорогу, кирпичи были тверды у них под ногами, и ребенок снова спокойно заснул.

Когда они продолжили свой путь, удары волн сделались сильнее. Приближался прилив. Первые волны намочили их одежду, забрызгали лица и заставили зябнуть их плоть. Они достигли края подводной дороги. Пляж находился на небольшом расстоянии позади них, песок темнел под утесом, над которым виднелось тихое бледное небо. Вокруг них бились неукротимая вода и пена. Впереди было неутомимое море, огромная бездна, провал. Прилив ударил их на своем пути к берегу, и они пошатнулись. Ребенок проснулся от сильного удара волны и заплакал — слабый звук в долгом и. холодном глухом бормотании моря, всегда говорящего одно и то же.

— О, я не могу! — крикнула в женщине мать, но она тут же твердо взяла мужчину за руку и встала рядом с ним. Подняв голову, чтобы сделать последний шаг с того, что он построил в ту сторону, где не было берега, он увидел силуэт, плыву дий по воде, на западе льющийся свет, белое мерцание, подобно белой ласточке, встречающей рассвет. Казалось, что кроме шума волн слышны какие-то голоса.

— Что это? — сказал он, но она смотрела на ребенка, пытаясь успокоить слабый плач, бросающий вызов монотонному бормотанию моря. Он стоял, тихо глядя на белеющие паруса, свет, пляшущий на волнах, двигающийся к ним и к великому свету, растущему за их спинами.

— Подождите! — донесся крик из той большой лодки, плывущей по серым волнам и танцующей на их гребнях.

— Подождите! — дружелюбно кричали голоса, и он увидел белый парус, лица и тянущиеся к ним руки. — Идите! Идите к нам на корабль, и мы поплывем на Острова!

— Держись, — сказал он, и они сделали последний шаг.

Ф. Браун

НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ

Перевод с англ. С.Ирбисова

Конечно, никто не знал, что для Лоренса Кэйна все было предопределено уже в тот момент, когда он сбил девушку на велосипеде. Развязка наступила сентябрьским вечером за кулисами ночного клуба, хотя могла произойти когда и где угодно.

Перед этим он три дня подряд смотрел номер, исполняемый местной падшей звездой Кинни Кин. Номер был, что называется, зажигательным: под конец его из всей одежды на Кинни оставался только голубой свет да три клочка материи в стратегически значимых пунктах. И если уж говорить военным языком, сама Кинни была сложена, как бетонный бастион. Когда она кончила возбуждать мужскую похоть и скрылась за кулисами, Лоренс решил, что номер был бы гораздо приятнее, если бы исполнялся в более приватной обстановке, а именно, в его холостяцкой квартире, и для ограниченной аудитории, точнее, для него одного. Его планы не исключали и более существенных впечатлений.

Итак, Кинни освободилась, шоу заканчивалось, словом, трудно было выбрать лучший момент для частной беседы.

Лоренс Кэйн вышел из зала, прошелся по аллее вокруг дома и отыскал служебный вход. Пятидолларовая купюра, врученная швейцару, вполне сошла за пропуск, и минуту спустя он уже стучал в дверь уборной, украшенную позолоченной звездой.

— Кто там? — послышалось из-за двери.

Кэйн хорошо понимал, что переговоры через дверь ни к чему не приведут. Он был достаточно искушен в театральных обычаях и сразу выбрал верный ответ, который помог ему сойти за своего человека, возможно, вовсе не собирающегося подкатываться к усталой женщине с гнусными предложениями.

— Вы одеты? — спросил он.

— Подождите минутку, — ответила Кинни и вскоре разрешила войти.

Лоренс вошел. Кинни была в красивом пеньюаре из тех, которые так идут голубоглазым блондинкам. Кейн раскланялся, представился и посвятил Кинни в детали своего плана.

Он был готов к тому, что она поначалу будет отнекиваться, был готов даже к решительному отказу. На этот случай он приготовил весомый четырехзначный довод: столько Кинни не зарабатывала за неделю, а может, и за месяц. Конечно, ведь второразрядный ночной клуб — не Карнеги-холл, это касается и гонораров. Но на вежливое предложение ангажемента Кинни ответила грубой бранью; мало того — она влепила Лоренсу пощечину. Довольно крепкую. Напрасно она это сделала.