Робин Гуд, стр. 4

Псы, сшибая друг друга с ног, понеслись вперёд по узкой тропке. Робин Гуд, обнявшись с отцом Туком, шёл впереди всех молодцов. В трех полётах стрелы, там, где чаща казалась всего непроглядней, тропка вывела молодцов на просеку, к скромной обители отшельника.

Сложенная из вековых стволов изба окружена была широким рвом, наполненным водой. Толстые цепи поддерживали узенький подъёмный мост.

3. О ВЕСЁЛОЙ ВСТРЕЧЕ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

— Клянусь святым Дунстаном, видно, как она растёт! — воскликнул Мук, сын мельника, обращаясь к своему соседу. Парень лежал на животе, подперев руками подбородок, и разглядывал пучок молодой травы, пробившейся на свет сквозь толстый слой прелого листа. — Кабы не обед, который урчит ещё у меня в брюхе, ей-ей, я принялся бы за свежую травку, как добрый конь!

— Вот ведь обжора! — рассмеялся Клем из Клю. — А я так и думать не могу о еде. Право, служи я по-прежнему своему приору, мне хватило бы такого обеда до самого Михайлова дня.

— Охотно верю. Небось ты привык у него поститься и до Михайлова дня и после.

Стрелки лежали на самом припёке у ручья, неподалёку от той лужайки, по которой недавно кружились Робин и отец Тук, стараясь пересчитать друг у друга кости своими дубинками. Тёмными заплатами по молодой траве разбросаны были зелёные плащи лесных молодцов.

Кое-где ещё курились костры и потрескивало на угольях недоеденное мясо. Многие спали, осоловев от вина и сочной оленины.

Из избушки отшельника донеслись весёлые звуки лютни. К тонкому звону струн присоединился густой голос отца Тука:

— Пойдём-ка послушаем, как поёт святой отец, — предложил Клем. — Сдаётся мне, что он ладит с лютней не хуже, чем с дубиной и чаркой.

Псы, лежавшие на дороге, не шелохнулись при приближении стрелков. Перешагнув через псов, стрелки вошли в обитель отшельника.

Посреди грубого дубового стола стоял пузатый бочонок, окружённый недопитыми ковшами из воловьего рога. Почерневший деревянный Христос терпеливо смотрел со своего креста на отца Тука, перебиравшего струны лютни.

Робин Гуд, Маленький Джон и Билль Статли смотрели на святого отца с удивлением и восторгом, потому что толстые пальцы причетника с необыкновенной лёгкостью порхали по струнам, а песен в его зычной глотке был неистощимый запас.

— Сколько монахов видал на своём веку, а такого не видывал, — сказал Билль Статли, когда отец Тук кончил петь. — Скажи-ка, отец, ты какого монастыря? Если в твоём монастыре все монахи вроде тебя, я охотно выложу последний шиллинг за тонзуру и, клянусь девой Марией, до конца дней не нарушу устава вашей обители!

Отец Тук повесил лютню на колышек, вбитый в стену. Он лукаво усмехнулся.

— Что ж, — сказал он, — коли хочешь повидать мой монастырь, отправляйся прямой дорогой в Рамзей, в графство Гентингдоншир. Оттуда рукой подать до нашего монастыря. Ты спроси, как пройти в Аббатов Риптон, — тебе всякий мальчишка укажет. Только ежели случилось бы тебе добраться до Риптона, избави тебя господь назвать там имя фриара Тука. Ибо в священном писании сказано: что посеешь, то и пожнёшь. А я посеял там хорошие колотушки.

— Билль, Билль! — укоризненно покачал головой Робин Гуд. — И не жаль тебе добрых товарищей, что собрался в монастырь? Если так не хватает тебе духовных наставлений, у нас будет отныне свой духовник, капеллан и келарь. Не так ли, святой отец?

— Уж больно легко принимаешь ты людей в свою дружину, — заметил отец Тук. — А ну как я вовсе не агнец божий, а наёмник Гая Гисборна или лесничий шерифа ноттингемского?

— Не тревожься, фриар Тук, у тебя найдутся поручители, — раздался голос Маленького Джона. — Если доброе вино не отшибло у тебя памяти, может быть, ты вспомнишь виллана Рамзейского монастыря Джона Литтля?

— Ещё бы не помнить! Из-за него-то мне и пришлось попрощаться с Аббатовым Риптоном. Помню, конечно, помню! Парень был видный, на голову выше тебя, стрелок.

— Неужто повыше? — Робин Гуд бросил быстрый взгляд на своего товарища. — А я-то думал, что не родился ещё на свет человек выше нашего Маленького Джона!

— Повыше, повыше, — повторил монах, — да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: «Благодарствуйте, сэр сенешал», я думал, старик наш тут и протянет ноги…

— Да ты расскажи толком, святой отец, — вмешался в разговор Клем из Клю. — А то наплёл — ничего не понять. Что за сенешал такой и при чем тут сено?

— А сенешал — это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. — Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. — Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне — принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принёс с собой косу длиной в добрых семь футов, а окосье — с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько поднимет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснётся земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. «Благодарствуйте, сэр сенешал». И пошёл прочь. А мой сенешал кричит: «Стой! Нет правила, чтобы такая была коса». Он крикнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: «Ты что стоишь, как дубина?» Я говорю: «Не могу, мне надо сумку беречь». Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка — вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер. Я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков.

— Порадовались небось ваши вилланы пропаже! — сказал. Робин Гуд. — А ну-ка, фриар, покажи нам эти грамоты.

Стрелки с любопытством склонились над телячьей сумкой бывшего риптонского писаря. Отец Тук вытащил из неё пачку желтовато-серых свитков. Лица стрелков побледнели, глаза заблестели, а брови нахмурились, потому что каждый из них был когда-то вилланом и знал, чего стоят эти узкие полоски кожи.

— Вот он, хирограф Джона Литтля, — сказал отец Тук, раскатывая на столе ленту грубого пергамента, изрезанную по краю неровными зубцами.

— А ну-ка, почитай, почитай, — вздрогнув, сказал Маленький Джон и положил руку на стол, придерживая конец упругого свитка. — Посмотрим, сколь ты силён в грамоте, фриар!

Отец Тук хлебнул эля и принялся читать:

— «Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря. Он платит за это в три срока. И ещё на подмогу шерифу — четыре с половиной пенни; при объезде шерифа — два пенни сельдяных денег. И ещё вилланскую подать, плату за выпас свиней, сбор на починку мостов, погайдовый сбор, меркет, гериет и герзум. На рождество — один хлеб и трех кур в виде рождественского подарка; на пасху — двадцать яиц; за право собирать валежник — двух кур…»

Отец Тук читал, медленно покачиваясь из стороны в сторону.

Клем из Клю, присев, внимательно смотрел ему в рот: искусство чтения удивляло его куда больше, чем искусство, с которым монах владел дубиной.