День проклятия, стр. 93

Я повернулся, подобрал ползунка и положил его на руки девочке.

— Ты понесешь ребенка, договорились? — твердо сказал я. И повторил как приказ: — Ты понесешь ребенка.

Она кивнула.

Отлично.

Может, у нас есть шанс. Что подумают хторране о том, что я увожу детей из гнезда? Впрочем, какое мне дело? Я должен! И все же как они воспринимают наших детей? Как разновидность кроликособак? Или разновидность закуски? Коли на то пошло, не служат ли кроликособаки тоже закуской? Экологически чистая хторранская жратва — в каждую упаковку добавлен один ребенок. Тьфу, гадость.

Я опустил малыша на землю, — он еще мог идти сам, — и повернулся к мальчику, свернувшемуся в позе эмбриона. Распрямил ему конечности; он не сопротивлялся. Возможно, он был без сознания. Не оставить ли его здесь? Как же. Не оставить ли здесь мое самоуважение? Я поднял пацана и взвалил на плечо, как вязанку дров. Взял детей за руки, и мы пошли вверх по тоннелю. Кроликособаки не пытались остановить нас.

Тоннели выглядят иначе, когда поднимаешься наверх, — труднее идти. Я не был уверен, что этот путь выведет наружу, но понимал: если все время идти в гору…

Я снова услышал песнь. Необходимо устоять перед ней.

Но свернул не там — и мы оказались в комнате, куда попадать не следовало.

Такой огромной комнаты я еще не видел. Ее заполняли черви.

Нет. Ее заполнял червь.

Один.

Свет был тусклый, песнь червей подавляла, но все-таки я увидел…

В комнате находились три папы-червя, — мы их называли «альфами». Остальное пространство занимал один гигантский хторранин, напоминающий красный дирижабль в небе, до которого так отчаянно пытались дотянуться сородичи.

Он был размером с грузовик, знаете, такой двадцати-шестиколесный? Даже еще больше. Габариты не позволяли ему двигаться. Он представлял собой просто красную волосатую запеканку. Глаза достигали метра в поперечнике. Они медленно повернулись ко мне, моргнули. Шорох отдался эхом: СССПППУУУТТТ-ПППФФФУУУТТТ.

Урчание червя напоминало гул приближающегося землетрясения, отдаваясь в моих костях. Он пел. Звенящие струны пронизывали мой череп.

Кто он?

Папы-черви терялись на фоне громадины, но они тоже пели. Прижимались к нему, щебетали, хрипели…

Я уже видел это.

Тысячу лет назад.

Войдя в гнездо, я увидел семью червей, которые сплелись и пели. Я дотронулся до них. Прижался к ним. Здесь было то же самое. Только в увеличенных размерах.

«Альфы» были здесь младшими. Они составляли семью этого гигантского царя червей.

— Боже мой!

Неужели это и есть тот разум, который мы ищем? Нет, не может быть. Какую чудовищную шутку сыграла Вселенная с человеческой расой? Эта раздувшаяся обрюзгшая тварь казалась пародией.

Она произнесла:

— Блуф-ф!

По комнате пронеслось эхо. Девочка захныкала.

— Не бойся, малышка, все в порядке, — сказал я.

И потом совершил самый храбрый поступок в своей жизни: начал отступать. Мы медленно пятились обратно в тоннель.

— Сюда, — показал я подбородком. — Надо просто идти. Не останавливаться. Держи крепче малыша. Ну, пошли домой. Может быть, наверху нас ждут добрые сильные люди. Ты меня слышишь, медальон?

Передатчик молчал.

Дерьмо!

Не переставая, я болтал с детьми. Обезьяне во мне больше нечего делать. Я должен заставить их быть людьми, отвести наверх. Впереди что-то зарокотало. Звук был пурпурный, поэтому я попятился с детьми в боковой ход. Створчатые двери распахнулись, и мы спрятались за ними, в то время как вниз по тоннелю проскользнули два, три, четыре больших хторранина, что-то бормоча на ходу. Не думаю, что это были «альфы», но они вполне могли стать ими.

— Все в порядке? Все готовы? Отлично, тогда в путь. Идти стало труднее. Мальчик на моем плече с каждой секундой становился все тяжелее, но не мог же я бросить его. Сердце стучало, как отбойный молоток. Мы упорно шли наверх.

— Хорошая девочка, потерпи еще немного.

— Сколько нам еще осталось?

— Уже немного, вот увидишь…

Мы посторонились, пропустив уборщика. На его золотистой спине сверкали ромбовидные красные и черные метки. Если бы у меня была возможность остановиться и поближе рассмотреть это создание! Я поправил мальчика на плече, и мы пошли дальше. Вверх, поворот, снова вверх, опять поворот…

Впереди в тоннеле что-то было. Очень злое.

Оно напоминало кроликособаку, только крупнее. Постройнее, поугловатей, мускулистое и бесшерстное. Тварь шипела. Что это, предупреждение? Приказ?

У меня не было никакого оружия.

— Не двигайтесь. — Я опустил мальчика на пол, прислонив его спиной к стене. Притянул к себе девочку и карапуза. — Не шевелитесь. Не делайте ничего. Оставайтесь здесь.

А потом повернулся к шипящей твари. Пришло время сердитой обезьяны. Я скривил губы в злобной гримасе. Выпятил челюсть. Вытянул шею. Присел на корточки. Развел и выставил перед собой руки, скрючив пальцы. Потом присел еще ниже, тяжело топая ногами. Напряг горло. Из глубины вырвался рык — вопль ярости. Я пугал этого маленького ублюдка так свирепо, как только мог.

И мои угрозы сработали.

Тварь вздрогнула, взвизгнула и бросилась назад, оглашая тоннель воплями: «Ки-йи-йи-йи-йип».

Было прохладно, но пот с меня стекал ручьями. Хотелось лишь одного — поскорее выбраться.

Я повернулся к детям.

— Привет, Дейв!

Я не знал, кто такой Дейв, но он в буквальном смысле был ангеломхранителем.

В. Что получит хторранин, если сожрет танк?

О. Суточную норму железа.

В. Что получит хторранин, если сожрет верующего в Апокалипсис?

О. Значок с американским флагом.

В. Что получит хторранин, если сожрет Конгресс?

О. Личную благодарность президента.

КОДА И ФУГА

Последние два слова в гимне Соединенных Штатов отнюдь не «Подавай мяч!».

Соломон Краткий

Мы выбрались.

Не знаю, как мне это удалось. Я поднял мальчика и снова взвалил на плечо. Он казался мертвым. Может быть, он и впрямь умирал, но все равно ни один человек не должен умирать в одиночестве. Я взял карапуза за руку и снова пошел вперед и вверх. Девочка с ребенком тащилась следом — я строго-настрого приказал ей не отставать, однако она все время не прекращала спрашивать о своей маме.

Я искал крутые подъемы с поворотами. Каждый раз, когда мы подходили к створчатым дверям, развилке или комнате, я искал поблизости подъем. Рано или поздно мы выберемся — ведь где-то должен быть выход.

Все время я разговаривал с детьми:

— Мы идем домой. Там нас ждут рубленые бифштексы с жареной картошкой, лимонад и мороженое. Мы будем смотреть наши любимые передачи по телевизору, а если захотим, пойдем в кино или на пляж. Мы навестим всех своих друзей. И залезем в ванну, полную мыльной пены, игрушечных корабликов и резиновых уток, А потом наденем чистые пижамы и ночные рубашки, ляжем в чистые теплые постели и заснем. И к каждому подойдет фея, поцелует и пожелает спокойной ночи. Мы разыщем своих родителей…

Тут я запнулся. У меня никогда больше не будет мамы. Она отказалась от меня.

Какое все-таки кругом дерьмо!

— … и мы снова станем людьми. Больше никаких обезьян. Никогда в жизни.

Я заговорил с мальчиком, которого нес на плече:

— Послушай, ты… Только не вздумай умереть на моем горбу. Я не собираюсь тащить труп. Я проделал длинный путь, прежде чем нашел тебя. Слышишь? Меня зовут Джим. Джим Маккарти. Я знаю, что ты выкарабкаешься, и мы подружимся. Я знаю, что ты испуган. Ты пережил много страшного, тут испугаться не зазорно. Но теперь пришло время поправиться. Пора приходить в себя, договорились? — Я поправил его тело на плече. — Договорились?

— Договорились, — еле слышно повторил он.

Лишь через несколько шагов я осознал, что он ответил мне и снова замолчал.