Бриг «Артемида», стр. 55
А сейчас автор считает возможным перевернуть еще несколько картинок волшебного фонаря. Если описывать в деталях путешествие на «Каталонии», а потом по суше, через несколько европейских городов, получилась бы отдельная книжка. А книжек про такие путешествия – целые библиотеки…
Гамбург и другие города были, конечно, интересны, но не так сказочны и праздничны, как Гавана. Да и усталость давала о себе знать. Просторный деревянный дом на Ляминской, недалеко от Михаило-Архангельской церкви, казался теперь самым желанным местом на планете. Но до него было еще ох как далеко. А к тому же снова стали нарастать опасения: что ответит дядичка Платон на Гришино письмо?
Письмо это Гриша написал в Гаване в первый же день, когда выбрался из убежища и помахал вслед «Артемиде». Он думал, что будет сочинять его долго, старательно, всю ночь, вкладывая в каждую строчку всю душевную убедительность. А выплеснулось быстро (порой – вместе с искрами слезинок). Были там разные фразы, в том числе и такие:
«…Дядичка, ну раз уж так положил Господь, что судьба свела нас вместе, ведь нельзя отрывать друг от друга, когда получается, что мы стали, как два брата. Он один и не сможет жить, да и я без него сделаюсь на всю жизнь не такой, как нынче…» «Много ли на него надо затрат! Если одежда, то возьмет мою старую. А ест он совсем как пичуга, крошки со стола. И места не займет, будем вместе в одной моей каморке. А потом он научится ремеслу, будет сам зарабатывать на хлеб, у него такие умелые пальцы…» "Дядичка Платон, пожалуйста-пожалуйста, не откажите в этой просьбе, молю Христом Богом… А то, что он крещен не по-нашему, то можно ведь окрестить заново, в православную веру. Он и «Отче наш» знает, только по-своему, «Патер ностер»…
Доктор взял Гришино письмо, глянул на застыдившегося, моргающего мокрыми ресницами мальчишку, прочитал, молча свернул вчетверо. Стал клеить конверт… Гриша не знал, что в этот конверт Петр Афанасьевич вложил еще и свое письмо. А кроме того – Гришино послание на обороте гравюры – то, которое тот оставил, «ударившись в бега». Пусть там, в Турени, поймут, как оно все было. Почувствуют…
В Петербурге оказались в начале второй недели сентября (по европейскому календарю; а по нашему – на двенадцать дней раньше). Погода стояла на удивление теплая, совсем еще лето. Стали жить у доктора. Гуляли по столице, сводили Павлушку в Кунсткамеру, съездили на паровом катере в Петергоф… Гриша написал домой еще одно письмо – на тот случай, если отправленное из Гаваны потерялось.
А если и не потерялось, то когда пришло в Турень? И сколько еще ждать ответа?
Ну, почему так устроена жизнь – все время надо чего-то тревожно ждать, томиться в неизвестности?… Митя Невзоров на «Артемиде» говорил как-то, что кое-где есть уже устройства для быстрой пересылки писем: стоят такие мачты с перекладинами на макушках и передают друг дружке буквы особыми знаками. Но когда такие устроят повсеместно?…
Видно, судьба решила, что хватит мучить мальчишку, и ответное письмо пришло раньше, чем ждали. На адрес доктора.
Тот распечатал серый плотный конверт, взял себе один лист, а другой отдал обмершему Грише:
– Это тебе…
Гриша не сразу понял, что почерк не Платона Филипповича. Писала Полина Федоровна…
Она хорошо, она замечательно писала!
«Гришенька, родной наш путешественник, здравствуй! Платон Филиппович прихворнул, да не сильно, не беспокойся, просто прилег и попросил, чтобы тебе отписала я. Сразу пишу про главное. Конечно, пусть приезжает мальчик Павлушка. Грешно было бы отрывать вас друг от дружки, раз уж сделались, как названые братья. Да и мы полюбим мальчика, пригреть сироту – это Божеское дело. Девочки уже прыгают заранее, ждут, когда будет у нас в доме еще один озорник…»
Ну а дальше много всего, подробности всякие. Это можно уже читать-перечитывать потом. Главное-то в начале…
Уже после, когда обдумывал случившееся неторопливо и по-взрослому, Гриша понял, что не зря дядичка Платон «прихворнул» и поручил письмо жене. Он ведь ощущал, что есть между ней и Гришей чуть заметный холодок. И подумал теперь: пусть решает. Если уж сама скажет «да», потом не будет недовольства и упреков. И она сказала то, что надо. Все-таки умная и добрая женщина. И мать к тому же…
Платон Филиппович был доволен. Тоже доброй души человек… А кроме того (Гриша думал об этом с улыбчивой догадкой), наверно, дядичка Платон рассудил так: грешно обижать какого бы ни было мальчика, ежели ждешь своего. А Платон Филиппович и Полина Федоровна ждали ребенка. И, конечно же, мечтали, чтобы родился мальчишка, наследник. Можно ли в такое время выглядеть перед судьбой в невыгодном свете?
Забегая вперед, надо сказать, что судьба не обманула Максаровых. К Новому году появился на свет крепыш Илюшка. Будущий совладелец Туренского пароходства, судостроитель, организатор нескольких экспедиций…
А Гриша и Павлушка? Но об этом потом. А пока…
Гриша обнял Павлушку, хлопнул его листком по носу.
– Скоро домой!
– Г’ри-ша… В Ту-рень?
В Турени
1
До Москвы добрались поездом. В Москве как раз был по торговым делам приказчик Максаровых Иван Осипович Кряжин – знакомый Грише. Он-то и взялся доставить путешественника домой.
Попрощались с доктором. Гриша бодрился. Доктор – тем более. Павлушка всхлипнул, потом улыбнулся сквозь слезинки:
– По-вилика… Мы у-ви-дим-ся, да?
– Вне всякого сомненья!
(Они и правда виделись потом. Доктор дважды приезжал в Турень, чтобы помочь своему хорошему знакомому, директору реального училища, в организации музея. Но это было уже, когда ребята стали большими.)
…В Турени оказались в День Покрова. Все еще было сухо и тепло, хотя в этот праздник полагается, говорят, выпадать первому снегу. Шелестели сухие листья тополей и берез. У заборов кое-где еще доцветали осот и храбрая сурепка.
О радостях, объятьях, заморских подарках чего писать – дело понятное. Да и не в подарках главная радость…
– Девочки, да оставьте же Павлушку, вы его совсем затискали!..
– Арина, вот тебе бусы, называются кораллы. Из города Гаваны…
– Спасибо, солнышко мое… Я по тебе так соскучилась… И мальчики часто приходят, спрашивают: правда ли, что Гришуня скоро приедет? Правда, говорю…
Нашлись подарки и для всех приятелей (даже для тех, кто раньше такими уж приятелями вроде и не были): сушеные морские звезды, причудливые ракушки, белые веточки кораллов, страшноватые клешни крабов («Глянь, как цапнет щас…»).
Но нет радостей без печали. Раковина с острова Флореш оказалась не нужна. Маленький конопатый Агейка в мае перекупался в холодной воде у запруды, слег в жару и кашле и через месяц – как сгорел. Не помог и знаменитый доктор Ермилов, которого вызывал к сыну церковного сторожа Платон Филиппович Максаров…
Солнечные листья вмиг сделались серыми…
– Г’ри-ша… ты че-во?
Зачем прятать горе?
– Мальчик тут… жил по соседству. А теперь… нету…
– У-мер?
– Ну да…
Как в прежние дни, Павлушка взял его за рукав, коснулся щекой…
«Может, это я виноват? Может, потому случилось такое, что я отдал его зеленое стеклышко?» К счастью, эта мысль не стала постоянной, скользнула и ушла. В самом деле, ведь он не забывал Агейку. И подарок привез – один из самых лучших…
Осень все еще стояла сухая и солнечная. И утро, когда собрались на Затуренское кладбище, было такое же. С Гришей пошли несколько человек – показать Грише, где могилка, и навестить Агейку. Илюшка Маков пошел, Ефимка Грач, Саня Пашенцев. Одна из сестер Максаровых, Оленька, тоже пошла. Ну и Павлушка, конечно, – без него никуда. А еще напросилась восьмилетняя Сонюшка Лукова, младшая дочка резчика Кондрата Алексеевича. Оказывается, Агейка и Соня были друзья, часто играли вместе…
Кладбище было не близко, за западной окраиной Турени. Шли около часа.
Агейка похоронен был среди мелких березок, совсем недалеко от места, где лежали старые Максаровы – отец и мать Платона Филипповича, его дед, тетушка… Там был общий памятник, гранитная пирамида, а рядом – чугунные плиты. А над Агейкой стоял тесаный, почти не потемневший еще крест, на котором Кондрат Алексеевич вырезал гирлянду с цветами (похоже, что шиповник).