Царство Флоры, стр. 6

Он проснулся с бешено бьющимся сердцем и долго не мог заснуть, страшась закрыть глаза — до самой лагерной побудки. А потом все не находил себе места. Даже хотел было спросить у кого-то из бывалых — что мог означать такой гиблый сон. Однако не успел. Вечером того же дня его — тогда уже расконвоированного — встретили пятеро. С тремя из этой пятерки у Арнольда была открытая война, с остальными — неулаженный конфликт. Обычно в таких ситуациях он не терял бдительности и присутствия духа. А тут что-то ослаб — сплоховал, запаниковал. Его сбили с ног, ударив по голове прутом арматуры. Повалили на землю и начали дубасить ногами. Это на зоне называлось «сплясать ламбаду». Потом трое сели на него, избитого, измочаленного, придавив собственной тяжестью, заломили руки назад, свернули набок голову и засунули ему в рот железный прут. Нет, в этой драке они не собирались убивать его, мочить намертво, зарабатывая себе новый срок. Они просто ломали его — тогда еще молодого, небитого, зеленого, учили уму-разуму, смирению, почтительности. Ворочая железякой, они выбили ему передние зубы, вылущили их из десен, словно горошины из стручка.

Тогда он едва не умер от болевого шока, едва не захлебнулся собственной кровью. И потом долгих два месяца валялся в лазарете. На тюремно-больничной койке, точь-в-точь как во сне на той пышной кровати под алым балдахином.

Как во сне… Вот совпаденье… И вот этот проклятый сон — сто раз забытый и вечно памятный — приснился ему снова сегодняшней июньской ночью. Уже не так ярко, устрашающе, однако…

Гнилая мертвая плоть… В комфортабельном салоне «Мицубиси Паджеро», насквозь пропитанном ароматом бесчисленных роз, Арнольд, как и во сне, чуял ее тошнотворный запах. Они миновали Большие Глины. Дом Суслова стоял на отшибе. К нему вела специально проложенная бетонка. Окончательно стемнело. Свет фар да луна — а больше ничего яркого, летняя ночь.

— Кретин ты и дурак, — повторил Суслов. — И чему я тебя только учил, здоровье тратил? Зря только разговор затеяли, давление вон у меня подскочило. А чего мне, собственно? Твои это дела, твои проблемы — ты и решай.

Они подъехали к воротам. Ворота были новые, автоматические. Арнольд достал пульт, нажал кнопку, нажал вторую — никакого эффекта.

— Чертова электроника, вот кого в подвал-то забить — того, кто эту хренотень тебе устанавливал. — Он потряс пультом. — Когда чинили-то? В понедельник — и опять не открывается.

— Щас откроем так. — Суслов полез из джипа. — Слышь, цветы-то забери. И это… корешок… не обижайся… если что вгорячах сказал не так, ты это… прости… Я ж как лучше хочу, болею за тебя… Щас придем и по коньячку… За мир-дружбу и за сынка моего новорожденного, Игоря Аркадьевича.

Разминая ноги, затекшие от долгого сидения в машине, он направился к воротам. Арнольд распахнул заднюю дверь, сгребая букеты. От их сладкого тлена запершило в горле, зависть, жгучая зависть ужалила сердце. «Захотела б моей быть, купал бы ее в розах, да что в розах, банк бы ломанул какой-нибудь, с деньгами увез бы ее, куда б захотела, эх, Фаня-Фаиночка! Змея ты подколо…»

Он услышал выстрел и в первое мгновение не ощутил никакой опасности, просто безмерно удивился. Руки его были заняты охапкой лилий и роз, и он не успел среагировать, как должно. Не успел выхватить из-за пояса свой пистолет, который по старой привычке всегда возил с собой, даже на свидание с Фаиной. Пуля ударила его в затылок, и он рухнул на колени, ткнулся лицом в заднее сиденье, в цветы, которые, как из рога изобилия, посыпались на кожаные подушки из его разжавшихся рук. Он не слышал, как хрипел раненый Суслов — пуля угодила ему в живот, но он не упал, лишь согнулся, зажимая рану. В ночи прогремели еще два выстрела, но их он тоже уже не услышал. Не услышал и чьих-то быстрых шагов, приближавшихся из темноты.

Глава 3 МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ, ТОЛЬКО…

— И ничего страшного. Пусть отправляется на все четыре стороны. Дурь в конце концов соскочит, вернется к тебе как миленький!

Анфиса Берг погрозила пухлым кулаком. Угрозу видели плюшевый бегемот да Катя — Екатерина Сергеевна Петровская, по мужу Кравченко. Но предназначалась угроза не им.

— А то ишь чего захотел, чтобы ты собственность его была полная, чтобы под дудку его все время плясала. Вадичка то, Вадичка се, это он любит, этого терпеть не может. А может быть, ты как раз то любишь, что он не выносит? Так что же, пусть всегда он один командует? Какой командир! Подумаешь! — Анфиса подбоченилась.

Разговор происходил в Катиной квартире на Фрунзенской набережной, куда подружка Анфиса в который уж раз была вызвана в качестве скорой помощи — утешать и подбадривать. Анфиса была в курсе всего. Более того, события последних недель, приведшие к такой вот нежданной развязке, происходили у нее на глазах. То, что случилось в подмосковном Мамоново-Дальнем, затронуло и саму Анфису и заставило ее в корне поменять свое мнение о таком человеке, как начальник отдела убийств областного ГУВД Никита Колосов. После событий в Мамоново-Дальнем Анфиса всецело была на его стороне, утверждая, что он вел себя безупречно и героически. А поэтому на долю Катиного мужа, Вадима Кравченко, у нее сейчас не оставалось ничего, кроме гневных филиппик и упреков.

Результатом мамоновской эпопеи стало то, что Колосов в ходе задержания преступников получил травму и со сломанными ребрами угодил в госпиталь МВД на Октябрьском Поле. Катя, естественно, навещала его там. Однако ее визиты в госпиталь пришлись не по вкусу мужу Кати — Вадиму, именуемому на домашнем жаргоне Драгоценным В.А. Первый визит он переварил с мрачно-оскорбленным видом. После второго демонстративно укатил с закадычным другом детства Сергеем Мещерским в сауну и столь же демонстративно напился. После третьего объявил с непроницаемым лицом, что по заданию своего работодателя Чугунова уезжает в Прагу надолго, скоро не жди.

Сел на самолет, прихватив с собой все того же безотказного Мещерского, и улетел. И даже не позвонил Кате, а, наоборот, назло вырубил свой мобильный. С этого времени миновала уже неделя, и Катя… Да она места себе не находила! Честное слово, какой-то вины своей перед Драгоценным она не чувствовала. Не ее вина была и в том, что Кравченко по целому ряду причин не переваривал начальника отдела убийств. А тот, в свою очередь, никогда не звал его по имени, а только официально «твой муж». О пражском времяпрепровождении Драгоценного у Кати были самые скудные сведения — ей почти украдкой звонил Сергей Мещерский, тоже оказавшийся в этой ситуации между двух жерновов. Последний звонок был вот только что — Мещерский сообщил, что они из Праги едут в Западную Украину, в Карпаты. Голос у него был какой-то необычно тихий, тревожный.

— Я больше всего боюсь, что Вадька там попадет в какую-нибудь историю. Ему плохо будет, а он из упрямства даже не захочет со мной… — Катя жалобно глянула на Анфису. — Я чувствую, что у них там творится что-то неладное.

— Не выдумывай. Ничего не творится. Пива наглотались, теперь в горы потянуло хлопцев, — пробасила Анфиса. — Ты говоришь, его босс туда направил, ну, а босс у него тот еще жук, самому под семьдесят уже, а все девок подавай. Погуляют там, в горах, пошалят — мужики ж, — встряхнутся и… Вернется как миленький!

— Анфиса, но я…

— Да ты все правильно делала. Что ты все оправдываешься-то? А как ты должна была поступить, интересно? Никита, между прочим, вообще, по-моему глубокому убеждению, настоящий герой, а этот твой Драгоценный — эгоист, зануда капризная! Сам бы попробовал на том мамоновском кладбище один против колдовской банды… Он в теплом кресле сидел, пиво дул, футбол смотрел, а Никита в это время бился, как лев! И вообще, ты мне тут не рассказывай такого-всякого, я сама там с тобой была и все помню. И если бы ты, в угоду своему Драгоценному, в госпиталь не поехала друга и коллегу проведать, я бы… Да я бы знать тебя тогда не захотела, вот так! — Анфиса топнула ногой. — И вообще, ты бери пример с меня. Костя мой сколько мне обещал, что уж летом-то мы с ним точно куда-нибудь вдвоем махнем. А что на деле получилось? Вернулся из этого своего сводного отряда и — по путевке в Анапу со всем своим семейством. С ней, с женой, а не со мной.