Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей), стр. 15
Открылась дверь, из коридора донеслись голоса. Вошедший Панкеев доложил: волнуются солдаты.
– Кто? – нарочито недоумевающе воззрился на него Онуфриев.
Поручик объяснил: Ромеев и несколько добровольцев задержали троих. Личности весьма подозрительные. Солдаты спрашивают: почему вцепились в Ромеева, а арестованными не занимаются?
Онуфриев – демонстративно – тяжело, скорбно вздохнул:
– Солдаты – спрашивают!.. – со смиренным видом пожал плечами: – Что же-с, армия – Народная... Займитесь арестованными.
– Па-а-звольте! – вмешался министр. – Арестовал – он?! – ткнул пальцем в Володю, стоявшего со связанными за спиной руками. – О-о-он?! – широко расставив ноги в шевровых сапогах, Роговский пристально вгляделся в полковника. – Вы что же... ничего не вынесли из услышанного здесь?
Онуфриев принял подчёркнуто озабоченное, мрачное выражение, приблизился к Володе:
– Я вижу всё, что вы пытаетесь скрыть!
В глубине души Василий Ильич считал невиновными большинство тех, кого забирали подчинённые ему люди: за исключением разве что бандитов, которых посчастливилось схватить на месте преступления. И сейчас думалось: трое, о ком было доложено, невиновны. Да и с этим бывшим агентом не стоило бы теперь сводить счёты. Вероятно, он претерпел от большевиков такое, что повредился в рассудке: к кому принесло? Ну и враки его сами за себя говорят.
– Василий Ильич, – обратился к начальнику Панкеев, – разрешите, я займусь арестованными?
– Погодите, – Онуфриев вопросительно смотрел на министра: – Так вы полагаете...
Тот картинно указал на Володю:
– Займитесь им! А те... вы уверены, что он не хочет вашими руками взять их жизни?
«Не к полковнику ли Ромеев шёл?» – сверлила между тем мысль.
Онуфриев сказал осторожно:
– Отпустим их...
– Решайте, – зловеще произнёс Роговский. – А мы – посмотрим...
Володя умоляюще вскричал:
– На колени встану! Я – фон Риббек – на колени! Но не отпускайте вы их, вся ихняя сеть в руках у вас...
– От себя отводит, – с деланно-торжествующей уверенностью заявил Роговский Онуфриеву, следя за его лицом, стремясь проникнуть в его мысли. – Нас интересует действительная сеть, и я требую результатов, полковник!
Ромеевым занялись, а Панкееву было приказано позаботиться, чтобы троих задержанных отпустили.
11
С солдатами к пакгаузам отправился дружинник. Быбин по пути возмущался:
– Без проверки – и враз отпустить! А кто они, как не разведчики?
Шикунов подхватил вежливо-ласково, будто он не досадует, а говорит любезность:
– Зато умелого, умного человека сцапали. Впились в него!
По-всегдашнему пасмурный Лушин ввернул со сварливой, злой нотой:
– Видать, много чего есть за ним...
– Но он – за нас! – воскликнул Сизорин, заглянул в лицо Лушину: – И не жалко вам, что он погибает? – отскочил, пряча выступившие слёзы.
Дружиннику указали отделение пакгауза, где были заперты трое. Он отодвинул засов, распахнул дверь. Тотчас из помещения донёсся громкий голос барышни:
– О, новое лицо! Наконец-то! Голубчик, вы знаете, какие-то пьяные люди нас заперли... хотели надо мной надругаться, ограбить. Я пожалуюсь генералу!
– Выходите, это самое, – дружинник показал рукой, – на волю.
Вслед за ней появился мужичонка в лаптях:
– У меня сынок за народный Комуч кровь льёт, а меня – под запор...
Проходя мимо солдат, барышня узнала их, отвернулась, ускорила шаг.
– Ну, – пробормотал Быбин, – а где пацан? – вошёл в помещение. Через минуту выбежал: – Держи-и их! Убили!
Барышня мчалась прочь по уходящей вдаль узкой полосе: справа – бесконечно длинный пакгауз, слева – громыхающий по рельсам состав. Сизорин и Лушин настигали её. «Лапоть» попытался вскочить на тормозную площадку вагона, но Быбин с Шикуновым оторвали его от поручней, повалили наземь.
Быбин, обычно степенный, сейчас чуть не дрожал, сбивчиво объясняя дружиннику:
– Мы троих привели-то... пацан с ними ещё, малолеток! И – нету! Захожу: где? А? Под опилками – неживой...
Парень шагнул в пакгауз, вытащил на свет тело, вытащил привычно, будто мясную тушу. Нагнулся, поворочал, пощупал.
– Удушен. Вишь, дорожки на шее.
Лушин и Сизорин, выкручивая ей сильные руки, привели ожесточённо сопротивлявшуюся беглянку. Шляпка с вуалью потерялась, растрёпанные волосы упали на лицо. Женщина тяжело дышит, всё в ней клокочет неистребимо-ненавидящим упорством.
Её сообщник выглядит как-то «суше», он сидит на земле, низко наклонив голову, сжав её ладонями.
Шикунов поражённо и вместе с тем в отрадном облегчении объявил:
– Ведь он это заране знал – Володечка! Увидите, мол, что выйдет: против чего никто не попрёт. Вот и вышла истина.
Порыв ребячливости сделал непохожим на себя Быбина – он бурно восхитился Ромеевым:
– Очень расчётливо понимал. Заметили, как он крикнул, чтоб эти услышали: уезжаем-де! уходит наш эшелон! Чтоб эти думали: если их отопрут, то уж другие – кто про пацана не знают. И придушили, – закончил ликующе, как мог бы сказать: «Попались!»
Впрочем, его настроение тут же сменилось. С гневным презрением обратился к пойманной:
– Боялись, значит, что снова может рассказать?
Лушин выругался:
– Отомстили! Не терпелось отомстить, у-уу, краснюки-погань, кар-ратели... – он смачно, с чувством сплюнул.
Быбин поторопил:
– Ведём назад в контрразведку!
– Ну, ты! – вдруг набычился дружинник. Он был из тех малых, что знают себе цену. – Не х... командовать! – направил на добровольца громоздкую «Гра».
Тот вытаращил глаза:
– Ты чё?
– У меня приказ: отпустить! Пусть идут.
– Но они убили!!! – вскричал с безумным лицом Сизорин.
– На меня это без влияния. Я здесь с приказом: отпустить. Будешь ещё мне указывать!
«Лапоть» встал на ноги. Барышня отбросила волосы с лица.
– Ну, уж нет! – Быбин выстрелил из винтовки в воздух, закричал: – Тревога!!!
На тесном пространстве между пакгаузом и железнодорожным полотном собирались добровольцы. Раздвигая толпу, подошли чешские легионеры: офицер и двое рядовых.
Пострадавшие от большевиков смотрели на чехословаков как на спасителей. Благодаря им советской власти не стало от Волги до Тихого океана. И они держали себя соответственно.
Офицер с холодной властностью, нажимая на "о", спросил:
– Что про-зочло?
Ему стали рассказывать... Он был отлично сложён, осанист, аккуратно подрубленные узкие усики, тонкой кожи чёрные перчатки. Достав портсигар, серебряный, с монограммой, вынул папиросу, щёлкнул зажигалкой, закурил. Задавал вопросы, уточняя, что именно узнавали барышня, «лапоть», парнишка у военных около эшелонов. С цепким вниманием выслушал поочерёдно четверых добровольцев, осмотрел труп подростка. Вдруг с улыбкой обратился к барышне:
– Отчэго он убитый?
– Не знаю! Контрразведка меня отпустила! Вам подтвердит началь...
Хрусткий звук удара. Молодая женщина отлетела в толпу: та раздалась – и она упала навзничь, вскинув длинные ноги в красивых ботинках. Платье и нижняя юбка задрались, обнажив гладкие пышные ляжки.
– Сучэнка! – чех сделал ударение на первом слоге. Вынул изо рта папиросу, плавно выдохнул дым. – Взъят!
Майор Иржи Котера был пражанин. До мировой войны он занимал видную должность в крупной торговой компании, что закупала в России лён, пеньку, коноплю. Поскольку требовалось бывать в России, Котера выучился говорить по-русски. Истый патриот, он ненавидел австрийцев и мечтал о независимой Чехии. Попав на фронт, перебежал к русским, вступил в чехословацкий легион, чтобы воевать с Австро-Венгрией. Когда легион (чаще его называют корпусом) выступил против большевиков, Котеру, учтя его знание русского языка и опыт общения с русскими, назначили на одну из руководящих должностей в срочно сформированной контрразведке.