Донесённое от обиженных, стр. 76

Пришёл срок, и его приверженность к ней оценили: столичный журнал напечатал повесть Вакера «Вечная молодость пламени». Запоминалась фигура старого машиниста в паровозной будке бронепоезда. Полированную сталь рычага сжимала рука — не по-стариковски сильная; обкуренные, цвета охры ногти казались твёрдыми, как металл.

76

Тот, кто столь оригинально помог в создании образа, однажды вновь овладел мыслями Юрия. В Оренбургской области осваивалось недавно открытое месторождение нефти, и газета направила Вакера к нефтяникам написать очерк. Путь лежал через Оренбург, где журналист побывал на приёме у руководящих лиц. После семи вечера он оказался свободен — утром ему предстояло отправиться на север края.

Было преддверие зимы, которую отметит в истории «финская война»… В Оренбуржье бураны разгулялись с начала ноября. Вот и теперь, когда Вакер шёл по скупо освещённой улице, снег падал полого и так густо, что того и гляди заблудишься.

Как только он узнал о предстоящей командировке, сознание принялось рисовать встречу с хорунжим. Юрий себя урезонивал: встреча совершенно ни к чему! Но любопытство подзуживало неукротимо: как будет держаться старец? Неужели ничем не проявит интереса к тому, почему Вакер его не выдал?.. А о расстреле Марата упомянет или нет? Если да, то с каким видом? Позлорадствует? Угостит какой-нибудь мудростью?

«Всё это, — говорил себе Юрий, — не стоит риска! Вдруг старика разоблачат? Он вспомнит наведавшегося журналиста, которому давно известна его тайна…» — «Да кому дело до этого дряхлого, немощного деда? кто принимает его всерьёз?» — сопротивлялась страстишка, которая, возникнув при однажды защекотавшем вопросе, сама собою не затихала. «Его, может, и в живых нет», — убеждал себя Вакер с тем, чтобы отменить визит. «Так вот и проверишь!» — отзывалась страстишка.

Не без блужданий вышел он, наконец, к помнившемуся арочному ходу. Во дворе, тёмном, глухом, тропку к флигелю занесло снегом. Вакер, взойдя по ступенькам в коридор, холодный, освещаемый лампочкой, свисающей с потолка, остановился перед дверью, что закрылась за ним более трёх лет назад. Отгоняя от себя некоторую нерешительность, он без надобности посмотрел на часы и осторожно постучал. За дверью спросили: «Кто там?»

— Я — знакомый Терентия Пахомовича! — произнёс он раздельно и внушительно.

Минула минута-вторая, дверь приоткрылась — на Вакера смотрела старушка-хозяйка, которую он и помнил такой: коренастой, с цепкой живостью взгляда. Вдруг он заметил, что платок на ней тёмный — и догадался…

— Не стало его… ещё в прошлом году летом не стало.

Юрий, с соболезнующе-печальным выражением, вздохнул. Ему показалось, старушка раздумывает, и он не уходил, выжидательно помалкивая.

— А какое у вас к нему было дело? — спросила она.

— Я здесь проездом — и хотел проведать.

Хозяйка приоткрыла дверь пошире, быстро глянула, нет ли кого позади пришельца, и сняла цепочку.

— Заходите, коли о нём помнили…

В комнате было, как прежде, чистенько. У выбеленной стены стоял знакомый топчан, застеленный с той праздничностью, которая говорила, что на нём не спят. На подушке, пышной, в кипенно-белой наволочке, лежало маленькое вышитое полотенце.

Гость присел к столу, за которым в свой последний приход пил с хозяином чай. Сейчас самовар отсутствовал, стояла лишь хлебница с четвертинкой буханки. Вакера донимала загадка: старушка узнала его? Он чувствовал, что да — однако она ничем этого не показывала. «Та ещё штучка! — он ненавязчиво наблюдал за нею. — Интересно — старик ей рассказал, что передо мной открылся?»

Она достала из кухонного шкафа графинчик, рюмку, отрезала ломтик хлеба, поставила солонку.

— Помяните мужа моего, добрый был человек… — и отвернулась, скрывая слёзы.

— Простите, что пришёл, вас расстроил, — проговорил Вакер, выражая голосом и видом огорчение и сострадание.

Она вытерла глаза платком.

— И себе налейте, что же так-то… — сказал он со скорбной теплотой и посолил кусочек хлеба.

Хозяйка выпила свою рюмку стоя.

— Болел Терентий Пахомович? — вежливо поинтересовался гость.

— В его года-то какое уж здоровье? Но чтобы очень болеть — нет. На Троицу Бог послал такое жаркое воскресенье — истинное пекло, как в печи! А в понедельник, в Духов-то день, заветрило… Он вот тут за столом сидел, собрались мы гороховую кашу есть. А стекло в окне так и звенит от ветра. Тут ложка об пол звяк. Уронил он ложку-то. «Ох, — говорит, — не дойти мне до топчанчика…» Голова на грудь опустилась — и замычал, замычал… — хозяйка, плача, закрыла лицо платком. — Тут через два дома фельдшер живёт, старичок. Я к нему. Пришёл он — поглядел его, потрогал… говорит: «Мне бы такую смерть. Он и не почувствовал».

Мокеевна перекрестилась, слёзы текли по лицу.

— Я говорю: он, бедный, стонал-мычал… А фельдшер: да нет, его уже не было. Это не стон, это воздух выходил…

Юрий степенно-горестно кивнул головой:

— Человек прожил долгую жизнь… и умер — не мучился.

Затем он спросил:

— Видимо, до последнего ходил на кладбище… э-ээ… дежурить?

— Всё время ходил! — сказала с тихой гордостью Мокеевна. — В последний раз — на Троицу, на самом накануне, ходил. — Словно отвлекшись, она повела взглядом по полу и проговорила: — А туда к ним, в столовую — вы, чай, знаете, где это, — последние года не ходил.

У Вакера вырвалось:

— Потому что начальника сменили?

Она взглянула на него:

— Ещё раньше не стал.

«После того, как всё мне рассказал!» — откликнулся мысленно Юрий. Он окончательно уверился: хозяйка отлично его помнит. И знает о беседе старика с ним.

Теперь следовало встать и распрощаться, однако страстишка неугомонной любознательности подбила его заглянуть дальше, чем позволяла осторожность.

— Две рюмки и тогда стояли… — сказал он с задумчивой грустью, — когда я к вам… к вашему мужу пришёл…

— Не велел себе ставить, — с простотой отозвалась старушка.

— Так вы не забыли меня? — уже в открытую спросил Вакер.

Она произнесла тоном заученного извинения:

— Вы уж не обижайтесь, коли с кем путаю…

«Под стать деду бабушка! И на пальце петельку не затянешь!» — оценил Юрий.

Поблагодарив за «уделённое время», он произнёс слова утешения и по дороге в гостиницу перебрал в уме весь разговор… Итак, старые наверняка не один раз толковали о московском писателе — знакомом начальника НКВД. Любопытно: муж сказал ей, что решил открыться?.. После того как встреча состоялась — сказал, это вне сомнений. «Она меня в дом впустила, предложила помянуть мужа из признательности, что я его не выдал», — заключил Вакер. Он отметил, что она не могла и не поделиться с ним гордостью за покойного: на кладбище к убиенным ходил до последнего — а в столовую («вы, чай, знаете, где это») не ходил!

Юрий изумлялся: «Незаметнее незаметного люди — а, однако же, с вызовом…И к КОМУ, к ЧЕМУ — с вызовом?!» Вспомнилось, как Пахомыч, подразумевая своё, рассуждал об идущей на нерест рыбе, когда она прыгает в воздух, где ей дышать нельзя. Нарисовал картину и безукоризненно-ладненько связал нерест с непокорством. «Дышать, не дышать, а бьются… Было и будет».

77

К этим мыслям, к этим сопоставлениям Юрию суждено было вернуться — и не где-нибудь, а всё в том же Оренбургском крае, — когда запад обозначался словом «Война». Но поначалу Вакер побывал на ней.

В конце июня сорок первого газета направила его военным корреспондентом в Псков. По правому берегу реки Великой спешно создавалась полоса обороны. Отступавшие советские части должны были удержаться здесь. Ночью, когда они отходили к линии укреплений, поступил новый приказ: начать наступление и немедленно… Всё захлебнулось сумятицей. Одни подразделения продолжали отход, другие затоптались на месте, третьи пытались перегруппироваться, чтобы атаковать противника… Он не упустил подаренного момента — ударил и вышел к реке Великой, где остановить его оказалось некому. Форсировав реку, части 1-й танковой дивизии вермахта вступили в город Остров.